ибо в немецкие города. Другие плыли вниз из Москвы. Все приставали здесь.
На пристани  уже  толпились  пестрые  кафтаны,  епанчи,  халаты.  Там  уже
построились склады, гостиные дворы, сараи - купцам ждать недосуг.  На реке
теснились черные, смоляные, и красные расписные суда, и оттуда  кто-нибудь
смотрел сюда, на мечущееся по ветру полотенце, а Кирилл стоял  и  думал  о
приволье долгих путей, о красоте невиданных городов.
     Что ему этот холм, этот город, когда столько дивных городов на  Руси?
Он бился за Рязань и, может быть, ныне  лежал  бы  в  ее  земле,  если  бы
татарская стрела ударила чуть прямее.
     За Рязань и Анюту встал он тогда в бой.  Бил татар, ибо  посягали  на
его счастье.  А не его ли счастье вся эта необъятная ширь Руси, где та  же
русская речь, где те же неустанные руки творят красоту на радость родичей,
на диво чужих земель?
     - Кушай! Стынет!
     - Давай.
     Они сели на выступ.
     - Дом-то запер? Народ прибывает. Мало ль кто забредет.
     - Снаружи посошком припер. Кто подойдет, увидит! хозяина нет.
     - И так ладно.
     - Глянь, как руки избил! Без тебя некому камни класть, что ли?
     - Рук много, а все думается, сам сложишь скорей.
     - Камнем заслонишься, терем не разглядишь.
     - Не учи, млад еще.  А то разумей: в кои-то веки каменный дом кладут.
Были у Москвы Климен с Иваном, добрые мастера.  И весь свой помысл вложили
в церкви.  Хорошо, складно строили, а может, им радостней  было  бы  терем
воздвигать либо башню. Да не давали. Вот и зограф Захарий рад бы был своей
острой кистью цветы писать, да птиц, да девушек, а кто на  то  ему  красок
даст - писал иконы, всю из себя красоту в них выложил.  Тож римлянин Борис
- забрел на Русь, колокола льет.  Сладостный звук у его  колоколов.  Не  к
чему кроме ухо приложить, льет колокола, лишь ими живет.  То  наше  время,
дитя.  Чти его в иконописанье, в зодчестве церквей, в гуле колоколов.  Нам
нет иной речи, мы говорим так.
     Отсюда им было видно лишь небо; вечное, оно опиралось о край их белой
стены. И Кирилл, разводя руками, договорил:
     - Вот и горячишься - хочется поскорей замысл свой досказать.
     - А и в икону можно живых вписать! - подумав, сказал Андрей.
     Кирилл на него покосился.
     - Тебе десяти годов небось нет, а  уж  ты  мудрствуешь.  Неси  горшок
домой.
     - Дозволь побыть, отче.
     - Хочется с нами?
     - Дозволь!
     - Да сиди уж.
     - Почивать ляжешь?
     - Не, не спится.
     А на город уже опускался полуденный сон. Жизнь начиналась до света, и
в полдень ложились все.
     Кирилл разговаривал с мальчиком,  расхаживал по мосткам, внутри стен.
И вдруг замер: в просвете, где виден был Олегов двор, к терему шел твердой
поступью человек,  знакомый по минувшему  году.  Черная  епанча  покрывала
воинский наряд, голову, будто под тяжестью шлема, гнуло к земле.
     <Гришка? Неужели Гришка Капустин? Зачем сюда?>
     В сердце Кирилла вползла тревога.

     Олег лежал среди своих тоурменских ковров,  и  Бернаба,  сидя  в  его
ногах, говорил:
     - Мамай ныне хан. Орда сильна. Кто ж ее победит? Лучше с ней дружить,
а Москве улыбаться до времени.
     Как ясно умел он вложить в слова тайные Олеговы мысли!
     - Орда не свалит тебя никогда: ей твоя власть нужна.
     - Нужна?
     - Мамай над Русью князем стать не может.  А когда княжит друг,  зачем
обижать друга? А Москва задушит тебя и на твое место сама сядет.  Мало  ли
ныне князей под ней?
     <И то правда!> - но этого не сказал.
     - А Мамаю нужен друг. Он поможет. Ты станешь на Руси первым...
     Отрок вошел внезапно и удивленно:
     - С Москвы посланец, княже.
     - Впусти.
     Быстро скинул ноги со скамьи, сел. Бернаба отошел к двери.
     Сгибаясь в дверях, еле влез в терем Гриша Капустин.
     - Благословен буди, государь Олег Иванович.
     - С чем ты?
     - По розыску.
     - А по ком?
     - Уследили в твоей земле убивца  и  татя,  государева  князя  Дмитрия
Ивановича раба - Кирилла прозвищем Борода, каменных дел человека, зодчего.
От казни сбег.  Второй год рыщем. Приказано того человека не  миловать,  а
тебе, государь, боярин Бренко Михайло Ондреич в том челом  бьет.  Пожалуй,
милостивец.
     Олег тихо отошел к окну, искоса глянул на высокий  терем.  Стены  уже
завершены, начали сводить своды.
     Беглых выдавать было в обычае.  Но мог и не дать - на рязанские земли
Дмитриева рука не простиралась.  Однако ж просит смиренно,  да  и  Бернаба
даже сказал: надобно до поры к Москве подходить с улыбкой.
     - Погляжу - дам ли. Самому надобен.
     - Ведаю - надобен. Да виноват боле, чем тароват.
     - То сам обсужу...
     - Прости, сударь.
     Задумался: Дмитрий силен. Мамай от похода устал и занят сейчас собой,
своих врагов режет.
     <Пущай Дмитрий мнит,  что  Ольг  рад  дружить  с  Московским  великим
князем>.
     - Да, пожалуй,  отдам.  Дмитрий-то  князь  Иванович  не  какой-нибудь
татарский хан, свой человек. От меня ему отказа не будет.
     - Дозволишь взять?
     - Бери.
     - Может, на Москву что передать велишь?
     - А вот и передашь... мастера.  Дмитрию он надобен, а я себе мастеров
завсегда найду.
     Бернаба вышел следом за Гришей в дверь и кинулся  сенями  к  амбарам.
Там, принимая от мужиков хлеб, стоял убеленный мукой Клим.
     - Эй!
     - Чего тебе?
     - Спеши напрямик к Кириллу. С Москвы за ним прислано. Князь отдал.
     - Погляди тут!
     Кирилл,  услышав  тревожный  от  хрипоты  голос  Клима,    огляделся:
оставалось свод свести, но чело терема успел вывести,  остальное  достроят
сами. Опережая Клима, он сбежал со стен.
     - Климе, отче, прими моего вьюношка. Приюти. Укроюсь - приду за ним.
     - Давай.
     - Отче! Я с тобой.
     - Куда?
     - Всюду.
     - Не, бог с тобой!
     - Отче! Возьми!
     Клим решил быстрее:
     - Подь, Кирилле, в амбар.  Под моим ключом  досидишь  дотемна.  Князь
выдал, княжьим ключом и скроем.  Подь скоро,  пока  сюда  не  пришли.  Там
мужиков полно, меж них затеряешься.  А ты скачи, Андрейша,  домой.  Забери
ветошь, что унесешь, да ступай к пристани.  Там всякой народ, приметен  не
будешь. А смеркнется - выходи к гостиному двору, будто возы стережешь.
     Кирилл залег в длинных закромах ржи.
     Ночью Клим его выпустил, вывел с конюшни гнедого  Бернабова  коня  да
своего солового в придачу. Они вышли с княжьего двора на пустырь.
     - Вот те, Кирилле, каково Олегово спасибо за труды да раны!
     Жесткий голос из тьмы прервал Клима:
     - Не так сказал!
     Клим отшатнулся, но Кирилл с яростью взглянул во тьму  -  перед  ними
стоял Олег.
     - Побег, Клим, сготовил?
     Недобрым оком взглянул на него Клим.  Но во тьме за князем могла быть
стража.
     - Уходишь, Кирилл? - спросил Олег по-гречески.
     - Сам видишь, государь.
     - А кто ж за твой труд получать будет? Терем-то едва не готов.
     - То прощу тебе, княже.
     - Мне не  надо. Прими на дорогу от меня.
     Он протянул Кириллу горсть денег, но опустил руку, видя,  как  Кирилл
отстранился.  Взглянул на коней, на дрожащие руки бледного Клима,  сжавшие
повода. И молча ушел: не было с ним ни оружия, ни стражи.
     - Эх, жаль! - рванулся Клим, но опомнился: - Кирилл, уходи скорей. Не
то людей кликнет!
     - А ты?
     - Подожду.
     - Как знаешь...
     - Слышишь?
     Во тьме звякнуло чье-то оружие.  Кирилл вскочил на  коня  и  увел  за
собой солового.
     Не доезжая гостиного,  свистнул.  Меж  возами  свистнул  еще.  Андрей
откликнулся.
     - Отче!
     - Ну-ка, скорей!
     Андрей тотчас приволок тяжелый узел и снова направился во мрак.
     - Куда ты?
     - Там еще есть.
     - Ты, может быть, и самую избу приволок?
     - Не. Избу оставил. А чего добро бросать? Князья мы, что ль?
     - Ну, давай скорей!
     Кирилл спешился и торопливо закрепил узел  за  седлом.  Андрей  снова
появился, волоча поклажу.
     - Как ты доволок-то?
     - Я не сразу.
     - Ну, давай, садись!
     - Уже!
     - Ты на коне-то крепко сидишь?
     - Как на печке!
     Объезжая улицы переулками,  наткнулись  на  заставу.  Протянув  копье
поперек пути, стражи окликнули:
     - Кто идет?
     - Кирилл Борода, зодчий великого князя.
     - С богом!
     Их  охватила  ночная  прохлада,  ветер  потек  душистый  и  легкий  -
проезжали луга.
     Кирилл оглянулся: позади, в Рязани, на высоком берегу  горел  костер.
Розовый пламень освещал каменную белую стену - терем.
     - Каменщики костер жгут! - угадал Андрейша.
     - И так не замерзли б! - ответил Кирилл. - Угомону им нет!  Спали  б,
на заре им опять на работу.
     И яростно хлестнул своего горячего коня.


                          Тридцать вторая глава

                                   ОРДА

     Олег со свитой поехал в Орду.  Ночь застала  их  под  стенами  Сарая.
Рязанский стад остановился в степи.  Пахло мятной прохладой трав,  конями.
Позвякивали цепи на конях,  оружием  постукивала  стража.  Кричала  ночная
птица.
     Из степной тьмы  Олег  смотрел  на  освещенный  Сарай;  шла  одна  из
последних ночей уразы,  Рамазана,  месяца.  когда  по  целым  дням  строго
соблюдался пост - ни капли воды, ни крошки хлеба никто не брал в  рот.  Но
теперь  была  ночь,  и  от  звезды  до  звезды  яростно  утоляли    утробу
наголодавшиеся постники - те, которые имели еду и питье.  И  каждый  двор,
озаренный свечами, сиял в те ночи, и торговая площадь раскрывала  съестной
торг, засветив огни над соблазнительными грудами товаров.  Город,  весь  в
отсветах огней, костров, простирался вдаль под розовым  заревом,  как  под
княжеским одеялом.  И оттуда пахло горелым маслом и мясом,  оттуда  гудели
трубы, и дудки, и бубны.  Временами  долетали  гулы  толпы,  ликовавшей  и
счастливой от зрелищ.
     - Что они творят? - спросил Олег у Бернабы.
     - Единоборствуют, обнажаясь до пояса. Либо по канату пляшут в небе. А
может, шуты басни бают.
     Бернаба уже побывал у Мамая, известил о приближении Олега, и Мамай  с
Бернабой выслал навстречу князю двух именитых мурз.
     Мурзы завистливо смотрели на праздничный Сарай, но скрывали  друг  от
друга досаду, что приходится в такую  веселую  ночь  чинно  стоять  позади
рязанского гостя.  Они скрывали досаду на генуэзца, что  он  не  сгинул  в
рязанских лесах, прибыл с князем, возвращен князем  хану.  Мурзы  скрывали
досаду, что хан одобрил Олега, сказал:
     - Видно, князь не злобствует за Рязань. Моего слугу уберег, сам едет,
дары везет. Встречайте Рязанского князя с честью.
     Хитер Олег, что повез Мамаю Бернабу.  Хитер Мамай, что встретил Олега
с честью.
     Утром Сарай раскрыл свои ворота перед Олегом.  Улицы заполнил  народ,
глядя русских воинов Но в воротах Олега не встречали, на улицах  князя  не
привечали, никто великого князя  Рязанского  Олега  Ивановича  в  Орде  не
почтил, кроме двух мурз, молча ехавших по городу впереди Олега.
     На дворе, отведенном рязанцу, поставили стражу, и,  как  это  понять,
Олег решить не смог: для почести ли и охраны, для того ли, чтоб не смел со
двора сходить.  А когда сказал, что хочет сперва пойти в церковь отслужить
молебен  за  благополучное  завершение  пути,   долго    переговаривались,
спрашивались у Мамая, спрашивали и у  православного  епископа,  должно  ли
идти князю в церковь.
     В этот день в саду, где цвели деревья, хан снова  слушал  обретенного
фряга. Бернаба говорил:
     - Сила его не велика. Но гнев на Москву велик.
     - Зависть - не гнев! - сказал Мамай.
     - Завистью распален до гнева, до ярости.
     - Годится? - спросил Мамай.
     - Слаб. Одного его мало.
     - А еще кто есть?
     - Есть. Всякий Дмитриев враг - нам друг.
     - У Дмитрия есть и русские враги.
     - Не остается. У него есть и не русские враги.
     - А ну?
     - Ольгерд из Литвы Дмитрию враг?
     - Он умер.
     - А сыновья есть.
     - Вчера сказывали: двое Ольгердовых сыновей  перешли  к  Дмитрию.  На
Ольгердовой дочери женат Дмитриев брат - Владимир Серпуховской.  Ольгердов
племянник Боброк на Дмитриевой сестре женат.  Они все в  родстве.  Все  из
одного гнезда, а наше гнездо - другое.
     - А Олег в наше гнездо пришел.
     - Слаб. А то б он напомнил нам, как Бату-хан его родню резал.
     - А у Ольгерда много сыновей. Кто стал под Дмитрия?
     - Андрей, Дмитрий.
     - Ягайлу забыл, хан. Ягайла этим братьям враг. А все литовское войско
у Ягайлы.
     - Двадцать тысяч воинов Олег наберет.  Сорок тысяч Ягайла наберет.  А
остальных где взять? Наших ты под Рязанью сам видел.
     - Воинов у тебя нет, но золото  есть.  Золою  Орда  в  скольких  боях
копила? А золото можно перелить во все - в коней, в оружие, в воинов.
     - А ты, вижу, думал в Рязани об Орде?
     - О тебе, хан. Орда - мне чужой край. Ты мне - родной отец.
     Долговязый, тяжелоносый, круглоглазый  генуэзец  ласково  просился  в
сыновья к хилому, маленькому, кривоногому  татарину.  И  хан  внял  нежной
сыновней просьбе - подарил  Бернабе  халат  и  перстень.  А  перстень  был
золотой, и золотым огнем сверкнули глаза генуэзца от этого первого золота,
попавшего в его руки. Он поспешил на Рязанское подворье.
     - Хан те шлет, государь, поклон.  Сейчас  постится.  Пост  пройдет  -
будет с тобой говорить.
     Олег нахмурился: посту еще неделю быть.  Надо неделю  ждать.  Но  что
делать. Олег не хан, а только князь из разоренной Рязани.
     - Благодари хана за милость - дождусь!
     Бернаба подумал: <Сколько захотим, столько подождешь!>  Генуэзец  уже
не скрывал, что вновь перешел к хану.
     - Мой хан справляется, доволен ли ты, Ольг Иванович,  едой,  слугами,
постоем?
     - На тебе, Бернабушка, от моей бедности подарочек.  Ты  ведь  мне  не
чужой - будь другом.
     И еще один перстень получил Бернаба.
     Мамай как-то спросил его:
     - В кого ж перельем мы наше золото?
     - Есть в горах яссы, в степях есть черкасы,  в  пустыне  тоурмены,  в
Кафе есть генуэзцы и во многих  окружных  областях  есть  народы  и  люди,
жадные до золота, до добычи, до грабежа.  Скажем им, посулим,  дадим,  они
пойдут...
     - Охота ли им умирать?
     - Каждый надеется, что стрелы летят в грудь соседу.
     - А если вонзятся в их грудь?
     - Больше  нам останется. Мертвые платы не просят.
     Пост не препятствует труду.  Искусные плотники ставили  новые  столбы
перед ханским домом Столбы высокие,  вырезанные  острым  резцом  бухарских
мастеров.  Садовники расчищали сады. Пересаживали кусты цветущих роз ближе
к дому.  Может статься, что и  засохнут  эти  кусты,  но  не  прежде,  чем
рязанский гость, Олег, пройдет мимо них, иначе засохнут  садовники.  Мамай
готовил свой дом, как ткут ковер,  плотно  сплетая  нить  с  нитью,  чтобы
создать прекрасные узоры: хан знал -  Олег  учен,  умен,  горд.  Он  хотел
раскрыть перед ним свою утоленную гордость и скрыть под  тем  ковром  свое
жадное, голодное сердце, коему одно утоление - Москва.
     И Олег пришел в этот сад.
     Они разговаривали, словно не лежал между ними пепел Рязани, словно не
пасся рязанский скот в ордынских степях,  словно  не  руками  новых  рабов
богатеют татарские воины.
     - И вот, - говорил Олег, - известно мне: Дмитрий тебе, хан,  враг.  И
мне враг.
     Но Мамай только слушал - пусть князь сам напрашивается:  не  Мамаю  ж
кликать себе помощников!
     - И тебе лучше, и мне лучше - его сломить.
     - А силен ли он?
     - Да ведь и мы слабы не будем.  Призовем Ягайлу  Литовского.  Поделим
промеж себя Русь.  Мне - Москву, Суждаль,  Новгород,  Ягайле  -  Смоленск,
Псков. Будем тебе дань давать по-старому, как при Батыге давали.
     - А сберете ль столько?
     - Чего ж не собрать? Русь велика. У Дмитрия хозяйство крепкое. А наши
руки глупее, что ль, Дмитриевых? Он у тебя скидку выторговал, а гляди, как
озолотел на том! А то б тое золото тебе ж бы шло.
     - А на что мне Москва! И золота у меня вдосталь.
     - А кто его знает, может, Дмитрий удумает твое золото у тебя отнять?
     Брови Мамая колыхнулись, руки сжались.
     - Ну нет!  -  Превозмог  себя,  сказал  спокойно:  -  Что  ж,  князь!
Готовься, посмотрим.
     - Буду готовиться!
     - Готовься.
     Мамай не только принял дары от Олега, но и сам Олегу отдарил.
     <Пусть не выносит из Орды обид>.
     Еще Олег плыл по Волге в Рязань, а уж в Сарае встретили нового гостя.


                          Тридцать третья глава

                                МИТРОПОЛИТ

     Во  вторник  26  июля  1379  года  наместник  митрополита  всея  Руси
Михаил-Митяй переехал через Оку,  направляясь  в  Царьград  к  вселенскому
патриарху Нилу принять посвящение.
     Из разукрашенной отплывающей ладьи он смотрел на высокий  коломенский
берег. На берегу стояли провожавшие его от Москвы до Коломны великий князь
Дмитрий, старейшие московские бояре, епископы; сияли золотом их облаченья,
сияло золото икон в их руках, сияли хоругви над их  головами,  гудели  над
Коломной колокола, вставали на горе башни и церкви родной Коломны.
     Широким взмахом руки Митяй благословлял их.  Высокий, широколицый, он
смотрел назад, и ему казалось, что это берег отходит от  него.  Неожиданно
из-за темных башен к  белым  июльским  облакам  взлетела,  кружась,  белая
голубиная стая.
     Давно ли  он  на  том  вот  берегу  гонял  голубей  над  бревенчатыми
теремами? И так же вот сушилось красное и серое белье на шестах в слободе,
такие ж стояли бабы на пристани.  Но тогда никто не посмотрел на  него,  а
сейчас сам Дмитрий, великий князь, трижды облобызал его щеки, сам  большой
великокняжеский  боярин  Юрий  Васильевич  Кочевин-Олешинский  возглавляет
Митяеву  охрану,  три  архимандрита,  шесть  митрополитских   бояр,    сам
московский протопоп  Александр,  игумны,  переводчики,  клирошане,  всякие
слуги и много подвод, груженных казной и ризницей,  сопровождали  Митяя  в
Царьград.
     И еще вез Митяй  с  собою  две  белые  хартии,  скрепленные  печатями
Дмитрия, дабы при нужде вписать в них от Дмитриева имени свою волю.
     Никому из митрополитов не воздавалась такая честь. Дмитрий, отправляя
Митяя, хотел перед всеми показать, что выбор князя тверд и  волю  великого
Московского  князя  всея  Руси  следовало  уразуметь  царьградскому  Нилу,
патриарху Вселенной.
     И вся эта великая честь еще выше подняла голову Митяя.  Он смотрел на
голубей, благословляя коломенский берег, а казалось, что  в  небе  видится
незримый свет и бог благословляет Митяевой рукой Московскую землю,  -  так
стало светло его лицо и слезы текли из глаз.
     <Вся моя жизнь вам, московские голуби!>
     Несколько  недель  спустя,  уже  за  пределами  Рязанской  земли,   в
ковыльном просторе древних половецких степей Митяя остановили татары:
     - Хана Мамая племянник - Тюлюбек болен.  Хан  просил  тебя  сотворить
молитву над Тюлюбеком.
     - Милостью бога Тюлюбек встанет с одра здрав.  Ведите, я  помолюсь  о
нем.
     Мамай ждал Митяя в Сарае.  Его рассердил самоуверенный  ответ  Митяя.
Вечером Мамай говорил с Бернабой. Но Бернаба ответил издалека:
     - Дала Орда Москве право собирать со всей Руси для Орды дань?
     - Дала. Великому Московскому князю Ивану.
     - А он от того стал богат.  А став богат,  стал  силен, -  тебе денег
недодавал, с князей лишнее брал. Сам на те деньги мечи ковал, а князья под
ним хирели.  Он крепнул против нас своей властью  над  русскими  князьями.
Так?
     - Так.
     - Он переманил, тот князь, митрополита к себе в Москву И русские попы
тоже подпали под Москву.  А с тем и все церкви, и все монастыри. Не только
эту, а и загробную жизнь взял под себя Московский князь.
     - Кто это тебе сказал?
     - Рязанский Олег.
     - Верно сказал.
     - А еще сказал:  Митяя  Дмитрий  поставил,  не  спрашивая  патриарха.
Понимай, Дмитрий и Митяй - одна рука...
     - Имя-то у них и то одно - Митя и Митяй.
     - Имя Митяю - Михайла, да не в том суть...
     В эт