оров с
папами  расшатывает все  здание  церкви!  Спаси  нас  Господь  от  владык,
ревнующих о собственной земной власти в ущерб делу церкви! Особенно таких,
как Бернабо Висконти, приказывавший подковывать братьев нашего ордена!
     И этому язычнику-варвару, Владиславу-Ягайле, не стоит вручать слишком
много королевских прав! Так что пусть это вас не тревожит! Лучше подумайте
и  погордитесь тем,  что  именно Польше и  польской церкви ныне  предстоит
исполнить великое  дело  приобщения к  истине  упрямых  схизматиков!  Дело
воссоединения церкви  Христовой под  единственно законною властью римского
первосвященника!
     Подумайте о том,  какое истинно великое дело,  какой подвиг предстоит
народу польскому на Востоке!  Помыслите о том времени,  когда, быть может,
даже на престол Рима именно Польша сможет выставить своего кандидата!  Да!
Да!  Да!  Вся  преграда  чему  -  лишь  эти  непросвещенные светом  истины
восточные упрямцы,  закосневшие в  заблуждениях своих,  которые даже здесь
дерзают возносить хулы на наместника Святого Петра! Впрочем, русичи, как и
литвины,  очень послушны своим повелителям,  и ежели нам удастся поставить
на митрополичий престол Руссии своего кандидата...  Говорю, ежели удастся,
ибо...
     Две фигуры,  большая и  маленькая,  уже удалились довольно далеко,  и
того, что объясняет маленький сухощавый клирик большому и тучному, который
слушает,  радостно кивая  головой,  уже  не  слыхать,  только  одно  слово
<Константинополь> доносится до  нас,  когда тот  и  другой заворачивают за
угол галереи, скрываясь из глаз.
     Свое и очень неприятное для Витовта отражение получил этот вечер и во
дворце. Утром, до начала городских торжеств (Краков должен был получить из
рук самого Ягайлы привилегию вольностей и освобождение от податей во время
войны и  бескоролевья:  <в  какое время краковские мещане довольно делают,
когда  защищают  столицу>,  должен  был  последовать  торжественный объезд
рынка,  сидение на  престоле перед  ратушей,  присяга городских ратманов и
прочая,  и прочая),  так вот, до всего того Ягайло-Владислав вызвал к себе
Александра-Витовта и  с  легкою улыбкой (которую Витовт про  себя  называл
<блудливой>) стал выговаривать ему  за  наделавшее шуму вчерашнее сходбище
русичей, которые должны во всем полагаться на милость короля, то есть его,
Ягайлы,  а  отнюдь не  Витовта -  тем  паче,  -  тут  Ягайло отвел  глаза,
внимательно разглядывая замысловатый витраж парадного покоя,  -  тем паче,
что возможная женитьба русского княжича на дочери Витовта, к сожалению, э,
э, э... весьма нежелательна...
     - Предстоят...
     - Да,  да!  Предстоят браки  дочери Владислава Опольчика с  Вигундом,
Семке  Мазовецкому  я   как  король  отдаю  в  жены  свою  родную  сестру,
Александру,  князь  Януш  женится на  племяннице короля,  дочери Корибута,
Елене...  Но все эти браки католические! И заключаются с целью объединения
Польши с  Литвой.  Спытко из Мельштына берет в  жены дочь Эмерика Вейдафи,
Елисавету,  и  этот  брак  также  надобен  Польше,  ибо  облегчит грядущую
передачу Червонной Руси из венгерских рук в руки польской шляхты.  Но брак
Софьи,  которой,  конечно,  придется принять православие,  послужит, ну...
соблазном, да, соблазном для многих, и я...
     - И ты, поскольку не женился на дочери Дмитрия Донского...
     - Брат, не напоминай об этом! Молю Бога, указавшего мне правый путь!
     <С каких пор ты стал таким верующим,  братец?>  Это Витовт произносит
про  себя.  Но  по  его  потемневшему,  словно осенняя ночь,  лицу  Ягайло
понимает и несказанное.
     - А ежели я не послушаюсь?
     - Ты забыл, Александр, что находишься в залоге и лишен права покинуть
Польшу!  И потом ты забыл, что мне, как королю Польши и Литвы, единственно
принадлежит право допускать или не допускать браки моих вельмож!
     Ягайло теперь глядит,  продолжая улыбаться,  прямо в глаза Витовту. А
тот молчит, трудно переводя дыхание.
     (К  рыцарям!  Сейчас же  к  рыцарям!  Может,  простят...  Да простят,
конечно!  Им это объединение как нож в спину! Но ведь и не уедешь, следить
будут,  псы!  Как тогда,  в Вильне! Поди и не выберешься! Обыграл ты меня,
братец,  ох, и обыграл! Не так оказался прост! А я, как всегда, недооценил
тебя, подлеца и убийцу!) И все-таки Витовт находит в себе силы для улыбки.
Улыбки высокомерно-вымученной, но все же улыбки.
     - Ты все перепутал,  братец! На волю польского короля Владислава я не
покушался,  отнюдь!  И  крещение твое приму без спора.  Да и  не думал я о
браке  этих  детей!  Попросту хотел приветить русичей для  нашей же  общей
пользы!  Или тебе война с Москвою нужна?  (А может,  и нужна?  -  пугается
Витовт, видя, что улыбка не сходит с Ягайлова лица.) - Да еще прикинь, как
посмотрит Тохтамыш на наши затеи!  Не пошел бы часом на Краков, как давеча
на Москву!
     Улыбка  наконец  стала  покидать  длинное  лицо  Ягайлы.  За  пышными
торжествами местными он попросту позабыл про Орду.
     Оправившийся Витовт свел разговор на  шутку и  уже уходил,  когда ему
вслед пустил Ягайло ядовитую стрелу:
     - А жениха Соне мы беспременно найдем!  Тут,  среди магнатов,  а то и
князей польских!
     <Найдешь!   Ты-то  найдешь!  -  бормотал  про  себя  Витовт,  покидая
королевский покой.  -  Пес!  И как узнал, от кого? Немец, что ли, доносит?
Теперь-то и  жилья не переменишь!  -  Только на улице,  на дворе замковом,
полною  грудью  вдохнув  влажный весенний дух,  сменивший давешние холода,
опомнился Витовт,  и  такая злоба охватила его  на  миг -  в  глазах стало
темно!  Тихоня! Увалень! Змей подколодный! Нет, жизнью клянусь, вернешь ты
мне и Троки, и саму Литву отдашь, или я не сын своего отца!>
     Русичи,  повторим,  не  догадывали о  всех  этих тайных переговорах и
спорах. Иван Федоров с прочими, получив <волю> от Данилы Феофаныча, с утра
повалили  на  площадь.  Дивились  ратуше,  внимательно  оглядывали  наряды
ратманов,  знамена цехов,  пихаясь в толпе,  пробивались поближе к тронам,
куда воссели Ядвига с королем Владиславом, опять любовались на фокусников,
скоморохов-гудцов, на шутов, дивились выставленным сластям (купить было не
на  что) и,  словом,  уходились до  одури,  насмотрелись до  не  хочу,  не
подозревая,  что самые чудные зрелища ожидают их назавтра,  когда начнутся
многодневные свадебные празднества в Краковском замке,  когда сотни гостей
рассядутся по  залам за  десятками столов,  когда толпы слуг  будут носить
блюда и менять скатерти,  когда явятся жареные фазаны и павлины, неведомые
русичам паштеты,  торты, позолоченные конфеты и незнакомые желтые плоды из
фряжской земли, когда, в перерывах, станут петь певцы и выходить танцоры в
масках,  плясать незнакомые танцы со взаимными поклонами кавалеров и  дам,
когда  в  залу  станут  въезжать верхом  на  лошадях  причудливо разодетые
всадники и  рыцари биться перед гостями на  тупых мечах,  когда на площади
начнется конская гоньба и  турниры во  славу  дам,  и  тяжело закованные в
литые  железные латы  рыцари длинными копьями учнут  сшибать друг  друга с
седла,  словом,  развернется все  то,  чем  Запад прельщал,  да  и  доселе
прельщает своих восточных соседей, не всегда видящих за парадом рыцарского
великолепия подноготную обычной и далеко не простой народной жизни,  жизни
грязной и трудной в те,  далекие от нас,  века,  хотя и сытой по-своему (в
незаселенной Польше хватало еще  и  скота,  и  дичи),  но  и  лишенной тех
преимуществ, которые имел перед нею рядовой, лично свободный, московит.


                         ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

     Большая каменная зала Вавельского замка,  украшенная коврами, гудела,
как улей во время роения. Гости пока еще сдержанно делились новостями, там
и  тут  вспыхивали шутки,  возгласы нетерпения.  Но  вот  вошли  король  и
королева.  Клики слились в дружный рев, прорезанный согласным пением труб.
Шляхтичи,  подымаясь со  скамей,  приветствовали королевскую чету.  Княжич
Василий смотрел со своего места, порядком-таки далекого от главных столов,
и -  дух захватывало!  Столы,  покрытые сразу несколькими скатертями, были
заставлены  золотою  и  позолоченною,  серебряной  и  хрустальной посудой.
Кубки,  вазы с цветами и зеленью -  уже объясняли,  как противоядие, ежели
кого  пожелают отравить,  -  после подобных объяснений рука,  протянутая к
блюду или кубку,  зависала в воздухе, а глаза отчаянно искали: прикоснулся
кто-нибудь  уже  к  этому  сосуду  или  нет?  Данило  Феофаныч то  и  дело
поталкивал княжича локтем:  приди, мол, в себя! Добро, что Соня, Витовтова
дочь,  была  тут  же  и  издали  делала Василию ободряющие знаки.  На  них
поглядывали,   впрочем,   на  счастье  Василия,  особого  внимания  он  не
привлекал,  все  взоры были  устремлены на  королеву.  В  своем струящемся
платье,  с жемчужною снизкой на лбу, она была чудно хороша. Ягайло рядом с
нею словно бы светился отраженным светом своей жены.
     Слуги  разносили  миски  с  накрошенными в  них  плавающими яблоками.
Кто-то из русичей едва не взял такое яблоко в рот.  К счастью, поглядев на
королеву,  Василий понял,  что  вода с  яблоками -  лишь для омовения рук.
Сбрусвянев и  начав  крепко  тереть  ладони,  разбрызгивая воду  (русичам,
привыкшим мыть руки под  рукомоем до  начала трапезы,  обычай этот казался
дик), он опять же заметил вскоре, что польские паны подчас лишь обмакивают
в воду пальцы,  а взаболь рук не моет никто.  Закусив губу, Василий поднял
голову.  Соня лукаво улыбалась ему со  своего стола и  показывала глазами:
<Взгляни!>  Василий поглядел в  сторону Ядвиги и изумился опять.  Королева
подняла поданный ей  веницейский бокал с  красным вином и,  размахнувшись,
разбрызгала вино по всей скатерти.
     - Чего ето она? - не выдержал боярин Андрей.
     - А штоб панам не забедно стало, ну, там прольют ли што... - степенно
ответил Данило Феофаныч.
     - Ешьте и пейте,  гости дорогие!  - громко сказала Ядвига, и опять ее
молодой  голос  покрыло  восторженным ревом  шляхтичей.  В  мгновение  ока
явились на столах меды и вина в корчагах и бутылях темного стекла, а также
бочонки с пивом,  уже бежали слуги с дымящимися,  под крышкою, серебряными
котлами,  разнося вареную и жареную снедь,  - начался пир, Данило Феофаныч
спокойно,  как у себя дома,  разделывал, с помощью ножа и двоезубой вилки,
печеного  фазана   и   кивком   головы  отстранил,   указав  на   княжича,
подскочившего к нему пажа в ливрее. Паж, оглянувшись, понял, и стал ловко,
на  весу,  разделывать каплуна,  накладывая  куски  на  тарели  Василия  и
сидящего с  ним  рядом Остея.  Уже вгрызаясь в  сочное мясо,  с  некоторым
запозданием подумал Василий:  так де ли обслуживают еговых кметей в нижних
залах  замка?  Но  и  тут  старый  боярин,  угадав  невысказанный  вопрос,
успокоил, сказав негромко:
     - Накормят! Хошь и не павлином, дак кабанятиной вволю!
     После чего Василий бросил думать о дружине своей,  весь сосредоточась
на редкостях королевского стола.  Дичь и цыплята,  рыба и птица,  покрытые
перьями павлины и золотистые фазаны, огромные пироги, паштеты, торт, вовсе
неизвестный русичам,  позолоченные конфеты и  плоды,  свежие  среди  зимы,
разливанное море питий...  Уже,  казалось,  не  съесть и  не выпить ничего
более,  но  слуги  тотчас  убирали  недоеденные  блюда,  снимали  верхнюю,
измазанную и  залитую  соусами и  вином  скатерть и  снова  уставляли стол
закусками, заедками и подносами с мясом и рыбой.
     Но  вот раздалась музыка,  на  середину залы вышли танцоры в  масках.
<Словно ряженые у нас на Святках!> - подумалось Василию. Танцоры разыграли
какую-то  довольно грубую  сценку  с  сальными намеками,  вызвавшими живое
веселье  у  присутствующих дам,  потом  фокусник  прошелся  колесом  вдоль
столов,  кинул в  воздух и ловко поймал несколько тарелей,  а в заключение
схватил со стола жареного фазана, завернул в салфетку, и тотчас фазан ожил
у  него в  руках,  забился,  выпорхнул из  салфетки и,  с  криком,  хлопая
крыльями, вылетел из палаты сквозь отворенные двери. Все хлопали в ладоши,
фокуснику кинули несколько золотых.  Василий тоже полез было в калиту,  но
Данило Феофаныч мягко,  но  решительно тронул его за  руку,  останавливая.
Серебра у них оставалось в обрез.
     При  следующей перемене в  зал  вступили два рыцаря и  долго рубились
мечами, высекая искры из сталкивающегося металла.
     Василий уже худо соображал,  с маху хватал кубки,  то с вином,  то  с
пивом,  что  живо  наливали  кравчие,  тупо глядел на завязавшуюся в конце
стола драку двух шляхтичей и на то,  как спорщиков,  уговаривая,  выводили
под  локти  вон.  Но  вот  и то кончилось,  и уже невесть которую по счету
скатерть  переменили  перед  ним,  когда  заиграла  музыка.  Гости  начали
вставать,  и Соня,  прямо сквозь зал, подошла к нему, смеющаяся, свежая, с
поклоном,  приглашая на танец.  Василий,  отмотнув головой на остерегающее
движение  старика  Данилы,  вылез из-за стола,  качнувшись,  утвердился на
ногах.  Соня подхватила его и повлекла за собой в шеренгу танцующих.  Надо
было  пройти  два  шага,  поклониться,  провести  даму,  держа  за кончики
пальцев,  вокруг себя... Василий путался, раза два чуть не упал, кланяясь,
но  упорно не оставлял шеренги танцующих,  и уже начинал сносно выделывать
фигуры, к счастью, медленного европейского (французского, как сказали ему)
танца.
     Разгоряченный, счастливый, когда кончились танцы и вновь начался пир,
залезал он,  наступая на  ноги,  на  свое место,  что-то  пытаясь сказать,
рассказать,   но  Данило  Феофаныч  только  прихмурил  брови,   процедивши
вполголоса:  <Не пей больше!>  -  и  сам поднес ему чашу кислого холодного
питья, дабы хоть немного вышел хмель из головы. <Держись! Глядят на тебя!>
- с упреком присовокупил старик.
     - Кто глядит?  -  Василий искал глазами,  чуя одно лишь переполнявшее
его счастье и мало что понимая в тихом ропоте своего старшего боярина.  Но
вот и Ягайло-Владислав обратил внимание на <русский конец> стола,  передав
чашу сицилийского вина нарочито для  Василия.  Чашу,  передавая из  рук  в
руки,  поднесли русскому княжичу. Он держал ее в руках и, под внимательным
взглядом Ягайлы,  уже  подносил ко  рту,  когда  Остей,  по  знаку Данилы,
толкнул его под руку. Вино потекло по столешне и животу княжича.
     - Изобрази,  что пьешь!  -  подсказал Данило.  Василий,  вняв, поднес
опруженную чашу к лицу,  почти не размыкая губ, вылил остатки не столько в
рот, сколько на подбородок и руки, после чего отдал, не глядя кому, чашу и
с маху сел.  Ему хлопали.  Ягайло, не видя издали подробностей, удоволенно
склонил голову.
     - И  не  пей  боле ничего,  кроме квасу!  -  напутствовал его  старый
боярин. - Ума не теряй!
     Меж  тем  король Владислав под  приветственные клики раздавал подарки
польским панам,  жаловал земли и должности, коней, кубки и блюда. Молодому
краковскому  воеводе,  Спытку  из  Мельштына,  поднес  богатые  одежды  из
византийской парчи,  восточные сандалии,  украшенные золотом,  жемчугом  и
драгоценными каменьями. Каждый такой подарок прежде, чем вручить, обносили
вдоль столов,  показывали и  вручали под  громкие крики и  звон заздравных
чаш.
     Скоро все повалили на двор,  начинался турнир. Василий несся в толпе,
потеряв своих и мало понимая,  куда это все спешат.  Влажный ветер охладил
ему чело и прояснил голову.  Откуда ни возьмись явилась перед ним Софья, и
они побежали,  держась за руки,  к местам для знати: глядеть, как рыцари в
развевающихся плащах,  на конях, украшенных пышными султанами и попонами с
гербами господ,  свисающими до земли,  разъезжаются, пятясь, устанавливают
долгие копья и потом несутся стремглав,  друг на друга, наклонясь вперед и
широко расставляя выпрямленные ноги, упертые в стремена.
     - Давай  убежим!  -  тихонько предложила ему  Соня,  и  Василий,  как
зачарованный,  склонил голову.  Как раз один из  рыцарей от  удара долгого
копья,  под восторженный рев шляхтичей, вылетел из седла и теперь с трудом
подымался на  ноги.  Они  сбежали по  ступеням,  нос к  носу столкнулись с
искавшим княжича Данилою Феофанычем.
     - Куда?
     - Кататься! - бросила Соня, смеясь.
     - Пожди! - Старик поспешал следом. - Кого из кметей возьми!
     Живо  оседлали коней.  Откуда-то  достанный,  вполпьяна,  явился Иван
Федоров,  тяжко  влез  в  седло  и,  мотая  головой,  выслушал  торопливые
наставления боярина,  по  осоловелым глазам видно было,  мало что понимая,
однако в  седле держась прочно.  Двое  литвинов вместе с  Иваном поскакали
следом за влюбленною парою,  что,  промчавшись по улицам Казимержа,  скоро
выскакала за ворота города,  где уже таял, под теплым ветром, снег и птицы
громким щебетом торопили весну.
     Софья   неслась,   разгоревшись  лицом   и   изредка   поглядывая  на
отстававшего Василия.  Сзади топали кони ихней маленькой свиты. Замелькали
первые деревья.  Софья  неожиданно свернула на  узкую тропку,  сделав знак
своим литвинам,  и те послушно отстали,  задержав Ивана с собой. Мелькнула
чья-то хоромина с высокою соломенной крышей, гумно, скирда хлеба. У скирды
Софья  соскочила с  коня.  Василий,  едва  не  упав,  спешился тоже.  Соня
смеялась дробным смехом,  протягивала к нему руки,  не то приглашая, не то
отталкивая,  сама прижимаясь к душистой,  пахнущей хлебом скирде. Василий,
замглилось в  глазах,  ринул к  ней,  наталкиваясь на  ее протянутые руки,
отбрасывая их и  снова наталкиваясь.  Соня продолжала все так же хохотать,
отпихивая его,  сверкая зубами. Наконец Василий прорвался, крепко обхватил
девушку, вдавил ее в скирду и стал жадно, не попадая, целовать лицо, щеки,
нос,  губы...  Она отбивалась сперва и вдруг стихла,  крепко обняла, и они
застыли в  жадном взаимном поцелуе.  Еще,  еще,  еще!  Невесть,  что бы  и
произошло  следом,  но  вдруг  Соня  вновь  отпихнула его,  прислушавшись:
<Едут!>  -  сказала и,  ухватив его за  кисти рук и  руки Василия прижав к
своим девичьим грудям,  уже  без  смеха,  грубо и  прямо глядя ему в  очи,
вопросила:
     - Сватов пришлешь? Не изменишь мне, князь?
     И на обалделый кивок Василия выдохнула:
     - Верю тебе!  -  И  вновь притянула к себе,  поцеловав крепко-крепко,
взасос, и вновь отбросила: - Едут!
     Разгоряченный Василии стоял обалдело,  меж  тем как подскакавший Иван
подводил ему отбежавшего коня,  а литвины имали и подводили каурую кобылку
Софьи.
     Они вновь взобрались в  седла,  тронули рысью,  потом перешли на шаг,
подымаясь по  тропке  в  гору,  откуда  вновь  показался им  весь  Краков,
украшенный пестрыми стягами.
     - У тебя на Москве так же красиво? - прошала Софья,
     - Нет!  По-иному!  - честно отвечал Василий. - У нас рубленые терема,
токмо кремник да церквы камянны...  А так - боры! Раздолье! Далеко видать!
Да... Узришь сама!
     Софья  глянула  на  него  искоса  и  поскорее опустила взгляд,  чтобы
Василий не узрел ее удоволенной, победоносной улыбки.


                           ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

     Все  эти  дни  Ядвига  жила  как  во  сне.  Неотвратимое  приближение
супружеской постели пугало ее  порою  до  ужаса.  Впору было  воскликнуть:
<Пощадите!  Я  уже все исполнила,  что требовали от меня,  чего же еще они
хотят?!>   Внимательно-страстные  взгляды  Ягайлы  выводили  ее  из  себя.
Предстоящие ласки  этого  толстогубого слюнявого литвина  заранее вызывали
отвращение.  С  какой радостью нынче ушла  бы  она  в  монастырь!  Раз  не
состоялась ее  любовь с  суженым,  так не надо никакой любви вовсе!  Пусть
лучше ее чистота будет отдана Богу!  Даже сумасшествие находило:  кинуться
ему в ноги,  попросить... О чем? Чтобы он отказался от короны? Воротился к
себе?   Да   этого  не  допустит  никто  из  вельмож!   Чтобы  не  трогал,
удовлетворясь одним королевским званием?  Никто на  это не  пойдет,  и  он
первый...  Чьи-то чужие прехитрые замыслы влекли и  засасывали ее,  словно
неодолимый водоворот.  Как-то,  уже  после  коронации и  венчания,  Яг