словно  от  толчка.  Обычно  такое
случалось со мной в минуты  опасности.  Сейчас  опасностью и не
пахло. Я  улыбнулся  понятному  лишь  мне  каламбуру,  стараясь
по-настоящему вслушаться в запах этого дома. Он не был ни злым,
ни жестоким, в нем не чувствовалось ни скрытой враждебности, ни
затаенной тревоги. Почему же я ощущаю  какой-то холодок? Почему
со вчерашнего дня меня не оставляет беспокойство?

     Повернувшись,  я  посмотрел  на   соседнюю   кровать,  где
безмятежно спал Тимми.  Хороший мальчишка. Хоть и не роддэр, но
явно   не   дурак,  похоже,  ему  немного  осталось  до   знака
самостоятельности...   А    у   меня   не   проходит   к   нему
настороженность.

     Вчера вечером, когда родители Тимми  уже  легли,  а мы еще
досматривали развлекательную  программу по молодежному  каналу,
Игорь поинтересовался:

     -- А где мы будем спать?

     Не отрываясь от экрана, где герой в сверкающем белом плаще
крошил неизменным лазерным мечом исполинских тараканов, напевая
при этом о цветах для своей любимой, Тимми сказал:

     -- Кто-нибудь со мной, а двое -- в соседней комнате.

     Я поймал его взгляд.

     -- Отлично, -- бодро воскликнул Игорь.  -- Поболтаем перед
сном.

     Я поймал  его взгляд и  сжал губы. Моему другу явно попала
вожжа под хвост.

     -- Да,  -- подчеркивая каждое  слово, произнес я. -- Ты же
собирался рассказать Дэви про роддэрские обычаи...

     Мы с Игорем  напряженно посмотрели друг на друга. Это было
ничем не хуже разговора.

     "Ты против, Чинга?"

     "Конечно. Нечего дурить мальчишке голову".

     "Ерунда. Он будет наш".

     Обычно, если Игорь решал обратить кого-нибудь в нашу веру,
это не занимало много времени.

     -- Тимми, покажи, куда идти. Спать хочется... -- Я зевнул.

     -- Тогда я тоже  ложусь,  -- выбираясь из кресла, произнес
Тим.

     А Игорь усмехнулся и слышимым лишь мне шепотом сказал:

     -- Он станет роддэром.

     Не знаю, почему я восстал против этого. Никогда раньше мне
в голову не  приходило  мешать Игорю вербовать новеньких. Может
быть, опять вмешалось ощущение непонятной опасности?

     -- Тимми... -- тихонько позвал я.

     Откуда-то  из  глубины  набросанных  на  соседнюю  кровать
пледов  (кондиционер  работал  на  полную  мощность)  вынырнула
тонкая рука. Затем темноволосая голова.

     -- Я ждал, пока ты  проснешься,  --  с готовностью об®явил
Тим. -- Вы же вчера здорово устали.

     Я усмехнулся. Спросил:

     -- Что, под®ем?

     Тимми поморщился.

     --  Холодно...   Кто   только   придумал  эту  гадость  --
кондиционеры.

     -- Кто только включает их в дождь... -- в тон  ему ответил
я.

     Тимми заерзал в постели.

     -- Знать бы, что на завтрак. Решили бы, стоит ли вставать.

     Я втянул в себя прохладный, профильтрованный кондиционером
воздух.  Еще,  еще... Мокрая трава и веточки  мяты  под  окном,
комочек клубничной жвачки на тумбочке Тима... Подтекшие и плохо
замытые следы вишневого варенья  на  подоконнике... Сластена...
Да куда этому  малышу  в роддэры?!  Еще  один вдох... И  слабая
разноцветная струйка запахов из дверной щели.

     -- Оладьи. С  апельсиновым  джемом, -- задумчиво сказал я.
-- И горячий шоколад. Вставать будем?

     Тимми взглянул на меня веселыми и удивленными глазами.

     -- Ты откуда знаешь?

     --  Запах,  --  откровенно  ответил я. -- У  меня  хорошее
обоняние, не зря прозвали Чингачгуком.

     Спорить  Тим не  стал.  Вряд ли он  подумал  о том,  какое
обоняние способно различить запах  пищи  через два этажа и пять
плотно закрытых дверей, в вылизанной кондиционером комнате.

     --  А  может, ты еще знаешь, сколько  сейчас  времени?  --
протянул  он.  Я неопределенно  кивнул  головой  на  стол,  где
поблескивали экранчиком мои часы.

     Вставать Тимми явно не хотелось.  Он  покосился  на  стол,
потом медленно вытянул к нему руку...

     Часы с шуршанием  поползли по стеклу. На секунду замерли у
края, словно  набираясь сил, крутанулись и тускло-серой молнией
прыгнули в Тиммину ладошку.

     --  Полдевятого.  Точно,  пора  вставать,  --  со  вздохом
признал Тим.

     Через секунду, сбросив одеяла, я уже стоял у его постели.

     -- Тимми! Ты... психокинетик?

     Он кивнул, похоже, даже смущенный произведенным  эффектом.
А впрочем, стоит ли  мне  так удивляться? Да, психокинетиков во
всем мире не более двухсот. Но я, например, вообще единственный
в своем роде.

     -- Пошли лопать оладьи, чудотворец.  --  Я  со смехом взял
его за руку. И быстро глянул на ладошку.

     Все верно,  психокинетик.  Трюк исключался начисто -- кожу
покрывала мелкая, уже исчезающая ярко-алая сыпь. Даже несильное
телекинетическое   воздействие   не   проходит   для   человека
бесследно.

     -- Только при родителях не проговорись, -- попросил Тимми,
натягивая шорты  и футболку. -- Ага? А то  они не понимают, что
мне нужна тренировка, и ругаются...

     Дверь  беззвучно   открылась,   и   мы  увидели  Игоря.  С
ослепительной улыбкой,  с  торчащими  во  все  стороны  прядями
волос. И со словами:

     -- Привет, роддэры, старые и молодые!

        xxx

     За завтраком  миссис  Эванс  все пыталась нас развеселить.
Подтрунивала над  Тимми,  который  совсем  не  обижался на это,
тормошила грустного и задумчивого Дэйва. Мы  с Игорем понимали,
почему  Рыжик  старается даже  не  смотреть  на  миссис  Эванс,
особенно, когда та обнимает  Тимми,  и злились. Но миссис Эванс
не прекратила  беспечного  разговора  и  после  того, как Рыжик
торопливо,  давясь  словами, сказал:  "А  у  моей  мамы  оладьи
никогда  не   получались..."   И   Дэйв,  к  нашему  удивлению,
постепенно повеселел. В конце концов они с Тимми и миссис Эванс
отправились в сад -- посмотреть пруд и, может быть, искупаться.
Мы остались -- Игорь  заявил,  что нам нужно заказать кое-какие
вещи и еду по линии снабжения.

     Разговор  я  начал, едва закрылась дверь, а Игорь  ленивой
походочкой подошел к дисплею.

     -- Командир, пора сматываться.

     --   Что    за    новый    чин?   --   удивленно-наигранно
поинтересовался Игорь. -- И в чем причина спешки?

     -- Я  не знаю, --  честно ответил  я. -- Но  не стоит  тут
оставаться.

     -- Чинга, -- уже серьезно продолжил Игорь. -- Как только я
пойму, что Тимми решил уйти в роддэры, мы отсюда слиняем.

     -- Что он тебе так сдался? Захочет и сам уйдет.

     --  Я  его  не  пойму, Чинга. Обычно сразу  видно,  станет
человек  роддэром  или  нет.  А  Тима  я  не  пойму.  Интересно
побороться.

     Мне вдруг стало все равно.

     -- Как знаешь, Игорь. Я тебя предупредил.

     Игорь сосредоточенно  сопел,  нажимая  кнопки на терминале
доставки.

     -- Хочешь икру?  -- неожиданно спросил он. -- Закажем пару
коробок.

     -- Не люблю  синтетику, -- резко ответил я. Игорь, похоже,
пытался помириться.

     -- Какая  синтетика? Это дом полноправных членов общества,
их снабжение не лимитировано.

     -- Нечестно, -- упрямо возразил я.

     --   Тогда   пошли   искать   хозяина.   Поблагодарим   за
гостеприимство.

     На  какое-то  мгновение  я  поверил,  что  Игорь  все-таки
согласился со мной и хочет уйти.

     -- Пошли.

        xxx

     Свою   ошибку   я  понял,  едва  мы  ступили  в   кабинет.
Великолепный  кабинет  -- кучи книг в шкафах, груды  распечаток
возле   информационного  терминала,   заваленный   бумагами   и
дискетами стол.  Красота!  Сразу видно, что здесь по-настоящему
работают.  Не  потому,  конечно,  что  вокруг  был  беспорядок.
Пустите  нас  с Игорем  в  любой приличный  дом,  мы за  полдня
устроим то же самое. А вот атмосфера работы у нас не получится.
Никогда...

     -- Вот  как  трудятся  полноценные  люди, -- торжествующим
шепотом произнес Игорь. Я схватил его за руку, потянул к двери.
Но Тиммин папа, сидевший к нам спиной, уже обернулся.

     -- А, роддэры... Идите сюда.

     Игорь  с   радостной  улыбкой  двинулся  вперед.  За  ним,
поневоле, я.

     -- Спасибо, -- усаживаясь в свободное кресло и стараясь не
слишком уж привставать  на цыпочки, ответил Игорь. Ну и кресла!
Словно  специально  для  издевательства над роддэрами.  Пытаясь
утвердиться на  необ®ятном  кожаном  сидении,  я особенно остро
осознал, что росту во мне метр сорок девять, а веса  не хватает
и для этих сантиметров.

     --  Мы  вас на минутку оторвем  от  дел, если вы не  очень
заняты, --  самым вежливым из  своих голосов сказал Игорь. -- У
нас  вышел   маленький  спор  с  Мишей.  Помогите  разобраться,
пожалуйста.

     Мистер Эванс  кивнул, выключая мерцающий на столе дисплей.
Давал понять, что временем не ограничен.

     -- Один из нас,  --  продолжал Игорь, -- считает неэтичным
пользоваться за  ваш  счет  предметами  роскоши. Ну, заказывать
килограммами икру, приобретать персональные гравитаторы, делать
заказ  на  строительство  такого  же  дома,  как ваш. А  другой
говорит, что вы такой же бездельник, как и любой роддэр. Только
прикрываетесь видимостью работы.

     Меня передернуло.  Да,  эпатаж  --  это  непременная черта
любого  роддэра.  Но  зачем  Игорь  так   построил  фразу,  что
непосвященному  в  роддэрский  сленг  человеку  покажусь  хамом
именно я.

     -- Как я понял, бездельником меня считаешь ты.

     С добродушной улыбкой мистер Эванс разглядывал Игоря.

     -- Резонируешь, -- одобрительно кивнул Игорь.

     -- По  пяти  плоскостям,  --  немедленно  отозвался мистер
Эванс.

     Этого я уже не понял. Сленг меня мало интересует. Но Игорь
уважительно развел руками.

     -- Я восхищен. Серьезно, вы отличный знаток. Но зачем ваши
знания, а? Кому они нужны, когда  достаточно выучить три-четыре
языка и общаться с любым, любым человеком в мире?

     --  Можно  неплохо  прожить,  зная  лишь   один  язык,  --
подтвердил Эванс.

     --  Тогда  зачем  нужны  вы?  Кому   поможет  ваше  знание
арабского  или,  скажем, диалекта  гамбургских  мафиози  начала
двадцать первого века?

     -- Не знаю. Скорее всего -- никому.

     Игорь вздохнул.

     -- Значит, прав...  Мы живем --  или доживаем? --  в  мире
машин и компьютеров. Они вытесняют людей  отовсюду,  и  с  этим
ничего не  поделаешь,  это  прогресс.  Настоящей работой занято
меньше двадцати  процентов  населения.  Остальные либо уходят в
роддэры, либо... -- Игорь сделал  паузу,  --  имитируют  бурную
деятельность. В  тех  областях,  конечно,  где  это возможно --
литературе, живописи,  истории, археологии, филологии...  Можно
размалевать синей  краской  полсотни  фанерок,  развесить их по
стенам  специально  выстроенной  картинной галереи и  считаться
самобытным художником. Общество позволит, оно богатое.  Роддэры
для общества опаснее, но, в сущности, и они терпимы...

     Мистер Эванс слушал его вполне серьезно. И внимательно.

     --  Ты  молодец,  дружок,  -- тихо сказал он.  --  Мыслишь
вполне здраво. Одна беда -- с позиции одиночки.

     --  Это  как? -- заинтересовался Игорь. -- Ваше  обращение
"дружок" я принимаю...

     --  По  поводу биовозраста, -- без улыбки закончил  мистер
Эванс.  --  Ты  прав,  мы  живем   в   трудное   время.   Время
беззаботности.  Мир  всегда  двигали вперед считанные  проценты
людей. Из звериных  пещер к далеким звездам мир вытащили гении.
Те,  кто  придумали колесо и тормоз для  колеса.  Пенициллин  и
многоступенчатые ракеты. Генную инженерию и компьютеры...

     Меня словно  холодной  водой  облили.  Не  надо про генную
инженерию!  Дискеты  компьютера  ударили  мне  в  лицо  жесткой
коричневой лентой  запаха.  Пузырек  с  лекарством  на столе --
удушливым искрящимся облаком. Не надо!

     А Тиммин  отец,  не  замечая  болезненной  гримасы на моей
физиономии, продолжал:

     -- Раньше находилось  занятие для всех. Но сейчас не нужны
тысячи людей,  чтобы построить придуманный гением ракетоплан. И
не  нужны  еще сотни, чтобы прокормить гения  и  строителей.  И
десятки тех, кто  лечил, развлекал сотни  и тысячи --  тоже  не
слишком-то нужны...

     -- Киберюмористов  пока  не  существует, -- возразил вдруг
Игорь.

     -- Да,  но это мелочи. Так что в  посылках ты прав. Выводы
получились неверные.

     Мистер Эванс больше не смотрел на Игоря. Он вертел в руках
авторучку и негромко, словно самому себе, говорил:

     -- Таланты могут найтись у каждого, только пока  это у нас
не очень-то  получается.  Но  есть  и  другой выход. Заниматься
своим делом, даже  если таланта в  тебе -- миллионная  доля,  а
остальное --  просто  труд  и  терпение.  Заниматься, зная, что
никогда не сотворишь чуда, что на всю жизнь останешься одним из
миллиона бесталанных, которые пользы-то  принесут  как один-два
настоящих гения.

     -- Вы имеете в виду себя? -- жестко, не колеблясь, спросил
Игорь.

     -- Да.

     Мистер  Эванс  отложил  в  сторону  несчастную  авторучку,
выгнувшуюся в его пальцах затейливым вензелем.

     --  Я  занимаюсь  программой "Конвергенция". Это  создание
единого  языка,  основанного не  на  смеси  самых  известных  и
простых языков, как эсперанто, а на принципе логэм.

     -- Логэм?

     --  Да.   Логэма   --   это   логическая   единица   речи,
звукосочетание, которое на любом мировом языке имеет одинаковый
смысл.

     Игорь рассмеялся.

     -- Чушь. Этого не может быть.

     -- Может. Выделено уже шестьдесят три  логэмы. Они понятны
без перевода любому человеку в мире. И каждая из этих  логэм --
на счету  лингвистов-гениев,  лингвистов  от  природы, от бога.
Возможно, даже  наверняка, что в их  труде есть доля  таких же,
как  я,  есть и  мой  вклад.  Но  вычислить  его  невозможно --
настолько он мал.

     Мистер  Эванс  кивнул  на  книжные  шкафы,  на  дискеты  с
записями.

     -- Я  изучаю  эволюцию  имен  собственных  и местоимений в
латышском языке двадцатого века. Чем  и  как  это поможет Шарлю
Дежуа или Чери Сайн, я не знаю. Но, возможно, поможет.

     -- Шарль Дежуа --  это  тот, кто расшифровал сигналы Маяка
Пилигримов? --  задумчиво  спросил  Игорь. Не дожидаясь ответа,
попросил: -- А вы не можете произнести хоть одну логэму?

     -- Могу.

     Мы  с  Игорем  замерли.  А  отец  Тимми  скорчил  какую-то
гримасу, словно  разминая  щеки,  набрал  воздуха и произнес...
что-то короткое, отрывистое, почти не запоминаемое. И абсолютно
бессмысленное...

     -- Конечно,  непонятно,  --  засмеялся  Игорь.  -- Вот так
логэма! На роддэров не действует.

     -- Нет,  не понял, --  с некоторым сожалением ответил я. И
тут  до   меня  дошло,  что  я  отвечаю  на   словно  бы  и  не
произносившийся вопрос. Через мгновение это понял и Игорь.

     --  Вот  так,  --  улыбнулся мистер Эванс. --  Я  произнес
вопросительную   логэму    понимания.   Она   показалась    вам
бессмысленной, но содержащийся в ней вопрос вы уловили.

     -- Хорошо, -- после некоторой  паузы  признал  Игорь. -- Я
беру назад свои  слова  про бездельника. Но ведь  и  это не для
всех.  Многие,  очень  многие  не  смогут   работать,  не  видя
результатов  труда.  Им-то что делать? Их будет  все  больше  и
больше...

     --  А  им  надо  держаться.  Жить.   Хоть  роддэром,  хоть
художником-абстракционистом. До тех пор, пока человек не сможет
управлять самой сложной на свете машиной.

     -- Какой это машиной?

     -- Самим собой. Пока обруганная и приевшаяся всем наука не
даст каждому возможность преобразиться.

     --    Телепаты-телекины...    Люди-молнии,    бессмертные,
ясновидящие... Так, что ли?

     -- Так. У человечества переходный возраст. А для него тоже
есть свои болезни: роддэрство, нелюбимый тобой авангардизм...

     -- Это  мной-то?  -- Игорь рассмеялся, тряхнув семицветной
гривой.

     Они смотрели теперь друг на друга почти мирно. Но меня это
не радовало. Во мне клокотала ярость.

     -- Значит,  преобразимся?  --  спросил  я.  --  Расширение
возможностей   человека   --   как   лекарство   от    болезней
человечества? А вы  не слыхали, что есть лекарства опаснее, чем
сама болезнь?!

     Мистер Эванс удивленно повернулся ко мне.

     -- Конечно, без  случайностей  не обходится... Ты имеешь в
виду что-то конкретное?

     -- Я имею в виду вашего сына.

     У Игоря  глаза полезли на лоб.  Он-то ничего про  Тимми не
знал... У мистера Эванса исказилось лицо.

     --  Да,  Тим  --  психокинетик.  И  разрешение  на  генную
операцию  давал  я. Но ничего плохого ему  эта  способность  не
принесла.

     -- Вы видели взрослых психокинетиков? -- тихо спросил я.

     Он покачал головой.

     -- А я  знал одного. Почти  полная потеря зрения,  руки  в
язвах до  самых локтей. Ему  было двадцать семь, он выглядел на
пятьдесят.

     Мистер  Эванс  прикрыл глаза.  Сейчас  и  он  выглядел  на
пятьдесят, не меньше.

     --  Я  знаю.  Слышал...  Да меня и предупредили  врачи  из
Центра. Это  бывает,  если очень сильно перегружаться. Очень...
Но что я могу поделать?  Вы  же теперь все взрослые... Не  надо
дожидаться пятнадцати... или сколько там было раньше, лет. Сдал
экзамен  --  и можешь  распоряжаться  собой.  Если  вы  сможете
уговорить Тимми  -- я буду  только рад. Пусть оперирует хотя бы
два... Ну, три раза в неделю.

     --  Оперирует?  --  Игорь  вскочил  с  кресла.  Непонятная
реакция.  Всем  известно,  что   психокинетики   становятся,  в
основном, хирургами.  Только  они способны выдрать, вытащить из
человеческого тела запущенный рак со всеми  его метастазами или
вылечить  порок  сердца  у  еще не родившегося  ребенка.  Игорь
повторил: -- Оперирует? Но ведь  для  этого  необходима  вторая
ступень. Право на коллективную ответственность...

     В полной тишине мы смотрели на то, как  отец Тимми достает
из ящика  стола знак самостоятельности. Такой  же, как у  нас с
Игорем.  Только   слова   на   нем   другие:  "Достиг  возраста
коллективной ответственности".

     -- Он его не любит. Отдал мне на сохранение.

     -- Ну я дурак... -- отчетливо прошептал Игорь. -- Дурак.

     Он  поднес  знак к глазам, словно не  веря.  Потом  быстро
вышел из комнаты.

     -- Если бы их было больше... -- как-то безнадежно произнес
мистер Эванс.  Ухода Игоря он,  похоже, не заметил. -- Тим ведь
понимает  -- если  он  не поможет человеку,  тот  умрет. Вот  и
делает по три операции в день...

     "А  в  редкие  выходные  развлекает  своими  способностями
любопытствующих роддэров", -- подумал я.

     --  Это  ведь оказалось не очень и  сложно  --  телекинез.
Синтезировали  какое-то  вещество,  оно позволяет любому  стать
психокинетиком. Но выпуск его наладить  не  могут,  приборы  не
позволяют добиться  чистоты  раствора.  Кажется, оно называется
псикиноверрином...

     -- Псикиноферрином,  --  автоматически  поправил я. -- Там
молекула гема в цепи. ПКФ встраивается в эритроциты.

     ...Боль.    Дикая,    запредельная,   невыносимая    боль.
Выворачивающие все  тело  судороги. Фиолетовый туман, в котором
плавают раскаленные добела шарики. Вот  такой  он  -- запах ПКФ
для  моего  "суперобоняния".  Длинный  коридор.  Белые   стены.
Режущий  глаза  свет.  Я  ползу  по  гладкому  холодному  полу.
Навстречу уже  бегут  --  проклятые,  ненавистные белые халаты,
такие же холодные и чужие, как эти стены. Меня тошнит, вместе с
блевотиной выплескиваются  сгустки темной крови прямо на чистые
халаты,  в   сочувственные,  встревоженные  лица.  И  я  кричу,
выгибаясь в  поднимающих  меня  руках:  "Забирайте свое дерьмо!
Забирайте! Я доварил вашу похлебку, пробуйте! И это, это жрите!
Жрите..."

     В  Веллесбергском   Центре  Совершенствования  я   работал
полгода. Уходя, сказал, что не хочу  делать  других  такими  же
несчастными, как я сам. Соврал... Меня погнала в роддэры боль.

     Дверь  распахнулась,  едва мистер  Эванс  собрался  начать
расспросы.  Откуда   это   роддэру   извес