ю, и  все  с  радостью  согласились.
Хотя я предпочитаю не питаться в случайных придорожных заведениях, так как
недостаточное мытье посуды может привести к амебной  дизентерии,  на  этот
раз я разделил с товарищами трапезу. Мне вдруг  подумалось,  что  эта  моя
командировка принципиально отличается от предыдущих, ибо я выступаю в  ней
как участник большого, рискованного дела и соображения личной гигиены,  не
теряя своего значения, отступают на второй план.
     Когда мы, расплатившись, поднимались из-за стола, по  дороге  проехал
потрепанный "фольксваген". Я не заметил, кто в нем, но Володя вдруг поднял
руку и помахал вслед машине. Мне показалось, что в ответ мелькнула в  окне
тонкая рука.
     - Кто это? - спросил Котрикадзе.
     - Это Лами, - сказал Володя. - Разве не узнали? Лами, - повторил  он.
Ему нравилось, как звучит это слово.
     Котрикадзе попросил остановить  машину  на  берегу  речки,  у  нового
бетонного моста. Они спустились с Володей к самой  воде,  а  я  остался  в
машине, открыл блокнот, чтобы описать утренние впечатления. Стало  теплее,
над нами в головокружительной высоте парил орел. Вернулись геологи, и Отар
сказал:
     - Побольше бы датчиков, мы бы ими всю долину засеяли.
     Мы поехали дальше и часто останавливались. Порой я выходил из  машины
вместе с геологами, порой оставался, стараясь не  мешать  им.  К  полудню,
когда солнце жарило вовсю,  а  ветерок  стих,  мы  достигли  юго-западного
берега озера Линили. Теперь лишь горный хребет отделял нас  от  тех  мест,
где наш самолет обстреляли бандиты.
     Дорога поднялась на вершину пологого холма, и  мы  вышли  из  машины,
чтобы поглядеть на открывшийся вид.
     Действительно, озеро Линили  заслуживает  того,  чтобы  его  называли
жемчужиной Лигонских гор. Оно занимает дно плоской котловины и  тянется  с
севера на юг километров на двадцать, стиснутое горным хребтом, у  подножия
которого шла дорога, и обрывом плато, на котором лежит Танги. Его небесная
голубизна, заросли тростника у плоского  северного  берега,  где  в  озеро
впадает река, редкие деревни по берегам, квадратные паруса рыбачьих  лодок
и белая  пагода  на  островке,  окруженная  купами  бамбука,  подчеркивали
первозданную красоту и покой, царящий над этим водоемом.

     "Капитану Васунчоку.
     По моему мнению, Па Пуо жив. Его видели в саду князя. К князю приехал
связной с юга с просьбой  немедленно  поднять  княжество  против  военного
правительства. Связного больше никто  не  видел.  Полагаю,  что  князь  не
хочет, чтобы связной встретился с другими членами совета. Князь не  пойдет
сейчас на открытые действия против ВРК,  так  как  понимает,  что  военные
могут  воспользоваться  ситуацией,  чтобы  установить   в   горах   прямое
правление".
     (Без подписи)



        ВАСУНЧОК ЛАМИ

     Я ехала в монастырь  в  стареньком  папином  "фольксвагене",  которым
правил полицейский. Полицейский должен был вернуться в Танги с ответом  от
дедушки Махакассапы. Мне было грустно  уезжать  из  города,  хотя,  должна
признаться, ночью страшно спать одной в пустом доме.
     По дороге мы видели  русских.  Мне  показалось,  что  молодой  геолог
обернулся и узнал меня. С русскими были солдаты - наверное, их  охрана,  а
неподалеку стоял  "джип"  из  комендатуры.  Значит,  правда,  что  военные
заботятся об этих русских.
     Мы ехали по берегу озера Линили, с которым  у  меня  связано  столько
хороших детских  воспоминаний,  когда  мы  все  -  папа,  мама  и  я  -  в
воскресенье выезжали  из  города,  потом  ехали  на  лодке  до  деревни  и
смотрели, как рыбаки  ловят  рыбу,  заходили  к  мастеру,  который  делает
серебряные браслеты со слонами и тиграми, а потом доплывали  до  островка,
где стоит белая пагода, и отдыхали под темным деревянным навесом.  Отец  с
матерью зажигали желтые свечи на покрытой оплывшим  воском  приступочке  у
пагоды, а я ставила в медный горшок привезенные из Танги цветы.
     Мы проехали деревню.  Худая  бурая  свинья  перешла  дорогу,  в  тени
дремали серые волы, и хромая собака бежала в пыли за машиной. За  деревней
потянулись мандариновые деревья - монастырский  сад.  Когда-то  в  деревне
жили монастырские рабы, но их лет сто назад освободили, они  стали  просто
крестьянами, но все равно ухаживали за садом, ловили для монахов  рыбу,  а
за это брали себе часть урожая и возили мандарины на базар в Танги  или  в
долину.
     Ворота в монастырь были открыты, ограда  кое-как  подновлена  и  даже
побелена известкой. Я разулась и взяла сумку с даром отца  -  позолоченным
боддисатвой, который всегда стоял у него в комнате. Два молодых  монаха  в
оранжевых тогах вышли на дорожку и смотрели на меня, как на кинозвезду.  Я
подумала, что вокруг могут бушевать войны, пролетать  столетия,  а  внутри
лишь меняются лица монахов, и они так же будут выходить утром за подаянием
или,  раскачиваясь,  твердить  бесконечные  сутры  в  большой   прохладной
комнате.
     Дедушка вышел мне навстречу. Он стал  совсем  старенький,  на  бритой
голове, словно сияние, стоял серебряный ежик волос, а борода  в  несколько
белых волосков стала длиннее. Я  поставила  на  землю  статуэтку  и  низко
поклонилась. Один из монахов подобрал  статуэтку  и  стоял  рядом,  ожидая
приказаний.
     -  Моя  внучка  будет  жить  в  доме  привратницы,  -  сказал  пандит
Махакассапа. - Распорядись, чтобы все приготовили.
     Дедушка Махакассапа очень уважаемый человек. Его все знают в Танги, и
когда ученые настоятели собираются в  Лигоне,  дедушка  тоже  ездит  туда,
потому что он пандит и знает наизусть всю  трипитаку.  Он  мне  не  родной
дедушка, а троюродный, но все равно как  родной.  И  когда  мой  отец  был
послушником и когда мои дяди  были  послушниками,  они  все  жили  в  этом
монастыре и учились в монастырской школе, потому что тогда не было  других
школ. Когда пришли японцы, дедушка укрывал в  монастыре  партизан,  и  его
держали в тюрьме и допрашивали в кемпетай.
     - Мне нужно поговорить с вами, дедушка, - сказала я.
     - Знаю, - ответил он. - Идем ко мне в комнату.

     "Почтенный пандит Махакассапа!
     Прости, что пишу кратко. В том виновата моя рана.
     Я посылаю к тебе Лами, которая приехала из Лигона. Я не хочу, чтобы в
такое сложное время она жила одна в городе, где у меня есть враги. Девочку
могут похитить или обидеть. Я прошу тебя дать ей кров и защиту.
     Ты обещал узнать о людях в пещерах и грузе. По моим сведениям,  новый
груз прибыл с севера днем 10 марта и был переправлен на Линили  в  тот  же
вечер. Прости еще раз, что беспокою тебя мирскими заботами,  но  дело  тех
людей неправое.
     Надеюсь, что скоро смогу  присоединиться  к  тебе  в  монастыре  Пяти
золотых будд и завершить тем самым круг моих земных страданий.
                                                           Твой Васунчок".



        ВЛАДИМИР КИМОВИЧ ЛИ

     Мы  остановились  в  деревеньке  у  озера.   Мотор   заглох   посреди
единственной тенистой улички, и две женщины, шедшие от колодца с глиняными
горшками на плечах, остановились, с любопытством глядя, как наш  шофер  по
пояс исчез в моторе.
     Наконец он высунулся оттуда и жизнерадостно информировал  Вспольного,
что придется загорать. Я предложил было свою помощь, но мне было  сказано,
что обойдутся без нее. Сержант Лаво, способность которого  ко  сну  просто
удивительна, продрал глаза и сообщил, что мы будем  отдыхать  в  монастыре
Пяти золотых будд, а тем временем наш шофер справится с трудностями.
     По обочине пыльной проселочной дороги мы пошли вдоль ухоженного  сада
и оказались у ворот монастыря, где в тени стоял тот самый "фольксваген", в
котором я видел Лами.
     Я это  предчувствовал.  Доказать  это  нельзя,  но,  когда  я  увидел
"фольксваген" у ворот монастыря, я ничуть не удивился.
     Сверху, с горы, налетел ветер, зашуршал листьями; монах  в  оранжевой
тоге стоял у ворот и смотрел, как  мы  снимаем  ботинки  (так  положено  в
буддийских святых местах). Монах провел нас в деревянное  здание.  Дерево,
темное, с серебристым отливом от старости, было покрыто резьбой.
     В большой пустой комнате (если не считать статуй, глядевших на нас  с
возвышения) стоял круглый низкий  стол,  вокруг  которого  были  разложены
циновки.  Мы  расселись  вокруг;  несколько  монахов  вошли  в  комнату  и
устроились на корточках  у  входа,  глядя  на  нас  внимательно  и  иногда
перешептываясь.  Монахи  были  большей  частью  молодые  и   бритые,   как
новобранцы. Я все время поглядывал в широкие,  без  стекол  окна,  надеясь
увидеть Лами.
     Тут появился древний и хрупкий сказочный старичок с редкой серебряной
бородой, в застиранной, когда-то оранжевой тоге.  Монахи  сразу  вскочили,
как дети, которых учитель застал за бездельем; мы тоже встали.
     - Садитесь, - сказал старик по-английски. - Отдыхайте. Я рад, что  вы
пришли. - У него был глубокий молодой голос.
     Лаво об®яснил старику, что у нас сломалась машина, и старик  ответил,
что знает об этом. Старик вообще обо всем знал, монахи  и  Лаво  полагали,
что это проявление его всепроникающей мудрости, а я  подозревал,  что  ему
рассказала о нас Лами.
     - Вы геологи, - сказал старик, усаживаясь, - из России.
     Он не спрашивал, а констатировал.
     - И что же вы ищете в наших краях?
     - Мы ничего не ищем, - сказал Отар. - Мы изучаем землетрясения, чтобы
установить, не грозит ли новое бедствие.
     Старик кивнул.
     - Можно задать вам несколько вопросов? - сказал Отар.
     - Я всегда готов ответить гостям.
     - Скажите, когда в последний раз было землетрясение?
     - Большое или маленькое? - спросил старик.
     - Расскажите обо всех, которые вам приходилось видеть.
     Монахи переползли к нам поближе.
     - Когда я был мальчиком, - начал старик,  взяв  в  костлявый  кулачок
свою бородку, - за монастырем была скала...
     Отар разложил на столе карту.
     Минут через пять я осторожно поднялся с  циновки  и  вышел.  Один  из
монахов выскочил вслед за мной и показал рукой  на  купу  деревьев,  ложно
истолковав мои намерения.
     Я подошел к  воротам.  "Фольксваген"  стоял  там.  По  теплому  песку
дорожки было приятно ходить босиком. Я присел на камень.
     - Здравствуйте, - сказала Лами, бесшумно подойдя сзади.
     Она села неподалеку от меня на другой камень.  На  ней  были  широкие
черные  брюки  и  белая  блузка.  Она  показалась  мне  давнишней  хорошей
знакомой, будто мы с ней познакомились в Ташкенте. И мне было приятно, что
она ведет себя естественно, не стесняется. Мы  пошли  гулять  в  сад.  Она
рассказывала о своем отце, и я тоже  ей  что-то  рассказывал.  Мы  не  все
понимали, но нам было интересно. И когда  мы  увидели,  как  по  дороге  к
монастырю едет наш "джип", я даже огорчился.
     Мы попрощались в саду; нам не хотелось, чтобы нас  видели  вместе,  -
это наше личное дело и никого не касается. Я знал, что Лами несколько дней
будет жить здесь, у дедушки Махакассапы,  и  обещал  приехать.  На  берегу
будут наши датчики.

     "Джонсону, портье в гостинице "Амбассадор"
     Наблюдай за русскими. Но не мешай их  работе.  Сообщай  все  новости.
Скажи Ахмеду, чтобы установил микрофон в их номере. Обрати внимание на  их
встречи с майором. Держи меня в курсе дела. Записку сожги.
                                                                     Као".



        КНЯЗЬ УРАО КАО

     Обед с князьями и вождями был длинным и  утомительным.  Я  знал,  что
уговорю их воздержаться от глупостей, но это далось не легко. Хорошо  еще,
что я успел перехватить связного с юга. Его  эмоциональные  призывы  могли
повлиять на горячую голову  вождя  Па  Кратенга,  который  вооружил  сотню
молодцов и полагал, что с их помощью освободится от опеки Лигона.
     Меня беспокоило отсутствие сведений из столицы. Сун молчал.  Я  знал,
что груз должен уйти на гонконгском пароходе 17 числа, для этого его нужно
срочно взять из пещеры.
     После совещания меня позвала к себе мать, но я вынужден  был  сначала
встретиться с человеком, которому я передал  часть  долларов,  привезенных
Матуром и чудом спасенных от моих же  недостойных  слуг.  Оружие  доставит
делец из Сингапура, которому выгоднее быть честным. Мне надоело иметь дело
с первобытными людьми, с первобытными инстинктами, страстями и первобытной
ненадежностью.  Как-то  отец  Фредерик  доказывал  мне,  что   беда   моих
соотечественников не столько в их  отсталости,  сколько  в  том,  что  они
эмоционально разодраны между законами прошлых веков и современностью.
     Отца Фредерика отличает определенный цинизм, прикрытый, я бы  сказал,
язычески понимаемой христианской моралью. Моя мать не  способна  раскусить
этого разуверившегося во всем человека, который  не  нашел  себе  места  в
Европе и вернулся, чтобы убедиться, что и здесь он чужой.
     Мне донесли с почты, что  Матур  обменялся  телеграммами  с  Лигоном.
Нетрудно догадаться, что он решил в этой суматохе урвать кусок и для себя.
Я  на  него  не  в  обиде.  Все-таки  прибежал  ко  мне  и   рассказал   о
землетрясении.

     МЕЖДУНАРОДНАЯ ИЗ МОСКВЫ 12 МАРТА 13:40 МОЛНИЯ
     ЛИГОНСКАЯ РЕСПУБЛИКА ГОРОД ТАНГИ ПРОФЕССОРУ КОТРИКАДЗЕ
     ДАЛЬНЕЙШИЕ ЗАМЕРЫ СВИДЕТЕЛЬСТВУЮТ КРИТИЧЕСКИЕ НАПРЯЖЕНИЯ ЭПИЦЕНТРОМ
     ТАНГИ СИДОРОВ ПОЛАГАЕТ ОЧАГ ГЛУБИНЕ СОРОК ПЯТЬ КИЛОМЕТРОВ
     ОПРЕДЕЛЯЙТЕ ИЗОСЕЙТЫ ИСХОДЯ ИЗ ЭТОГО ПРЕДПОЛОЖЕНИЯ
     ЖЕЛАЕМ УСПЕХА ВСТРЕВОЖЕНЫ МОЛЧАНИЕМ КОЛОГРИВОВ.



        ОТАР ДАВИДОВИЧ КОТРИКАДЗЕ

     Мы вернулись  вечером,  выбрав  точки  для  установления  датчиков  и
определив на глазок наиболее интересные сейсмические места.  Володя  сразу
уехал в мастерские. Меня  ждал  майор  Тильви.  Он  принес  телеграмму  из
Москвы. Я перевел ему телеграмму на английский, и это встревожило  его.  Я
полагаю, что на него жмут из Лигона. Я чувствую себя в положении недоброго
вестника. Когда-то таких гонцов немедленно убивали, как бы отождествляя их
с самим бедствием. Я никак не хотел умалять интеллекта майора Тильви, но в
его глазах явно горел зловещий огонек.
     - Кто-то распустил слух по городу, - сказал он, - что вы  собираетесь
устроить здесь землетрясение.
     - Устроить?
     - Да. Будто бы землетрясение должно быть в России,  но  если  вы  его
выпустите здесь, то тогда избавитесь от беды у себя дома.
     - Остроумно, - сказал я.
     Майор подошел к окну и посмотрел на тучи над горами.
     - Не сегодня-завтра начнутся дожди. Здесь они начинаются раньше,  чем
в долине. А где господин Ли?
     - Он в механических мастерских.
     Майор Тильви подошел к двери  и  потрогал  пальцем  шнур,  ведущий  к
выключателю.
     - Я хочу знать, где будут стоять ваши приборы. Человек,  распускающий
слухи о том, что вы хотите сделать землетрясение, знает, чего  добивается.
Если темные люди послушают его, они могут причинить вам вред. Вам и  вашим
приборам. Так я и знал...
     Майор  подковырнул  ногтем  тонкий  проводок,   бегущий   параллельно
основному проводу, и дернул за него. Клочок  обоев  отлетел,  и  в  кулаке
майора оказался большой черный жук. Он раскрыл ладонь и показал мне  жука.
Это был микрофон.
     - Так что, я думаю, у нас нет от них тайн, - сказал  он  буднично.  -
Кто заходил в эту комнату?
     - Кто угодно, - сказал я. - Нас не было весь день.
     - Я разберусь, - сказал майор. - Итак, где  вы  будете  устанавливать
свои приборы?
     Мы с Володей договорились в принципе о распределении нашей поредевшей
техники. "Искру-12-бис", один ультрасейсмоскоп  и  вычислительную  технику
оставляем в Танги. Второй сейсмоскоп отвезем на островок на озере, к  нему
придадим два или три датчика, один из которых должен находиться  прямо  на
поверхности озера. Последний датчик установим за монастырем.
     - Очень далеко вы все раскидали. - Майор был недоволен.
     - Это минимальное расстояние. Без  трех  точек  нам  не  обойтись.  Я
останусь в Танги, Володя отправится на озеро.
     - Очень далеко, - повторил майор. Он  не  спорил,  он  был  озабочен.
Майор крутил в пальцах микрофон. - Наверное, в гостинице неудобно  ставить
приборы. Тесно и слишком много ушей... Я договорился об  одном  доме.  Это
дом начальника полиции. Он стоит на окраине, изолирован, и мне  легче  его
охранять. Ночевать вы можете и здесь...
     - А как хозяин дома?
     - Васунчок честный человек, - сказал Тильви. - Он сейчас в госпитале.
Он ранен контрабандистами.
     - Хорошо, - сказал я.
     Майор  попрощался,  его  башмаки  зацокали  по  коридору,  и   сквозь
полуотворенную дверь я услышал голос директора Матура:
     - Добрый вечер, господин майор. Навещали наших друзей?
     Я подумал, что придется провести ужин в компании Матура. Он наверняка
подстережет нас, чтобы еще раз выразить  свое  восхищение  успехами  нашей
великой страны.



        ВЛАДИМИР КИМОВИЧ ЛИ

     Утром тринадцатого марта мы переехали в пустой дом на окраине  Танги.
Дом был небольшой, но двухэтажный. Нам хватило гостиной внизу  и  веранды.
Пока электрики  тянули  к  веранде  силовой  кабель,  а  армейский  радист
устанавливал рацию, я поднялся наверх. Я  не  собирался  ходить  по  чужим
комнатам. Мне только хотелось увидеть ту, в  которой  жила  Лами.  Наверху
было всего две комнаты. В одной, побольше, стоял письменный стол, на стене
висели две фотографии - грустной женщины, похожей на Лами, и  самой  Лами,
еще девочки, с двумя тугими косичками в разные стороны. Это  была  комната
ее отца. Во второй раньше жила она. Комната была  прибрана,  за  окном  на
толстой ветке висели  гнезда,  похожие  на  груши,  и  птицы  суетились  у
подоконника. Лами мне рассказывала про этих птиц. В комнате сохранился  ее
запах. Наверное, это мне почудилось.
     Часов в двенадцать мы со Вспольным выехали на "джипе" к озеру. С нами
ехал радист, сонный Лаво и солдат.
     В тесноте, но согласии мы добрались до деревни у монастыря,  оставили
там Лаво договариваться  о  лодке,  потом  по  разбитой  безлюдной  дороге
проехали километра три за монастырь. Здесь на пологой террасе,  с  которой
открывался великолепный, как в туристском проспекте, вид на озеро  и  горы
за  ним,  в  светлой,  звенящей  сосновой  роще  поставили  палатку,   где
установили датчик. Это заняло около часа.  Вспольный  заявил,  что,  когда
выйдет на пенсию, построит здесь дачу и будет писать мемуары.
     Оставив при датчике солдата - он тут же разложил небольшой  костер  и
повесил над ним мятый алюминиевый чайник, - мы вернулись  в  деревню,  где
застали в полном разгаре битву между сержантом и местным  старостой.  Лаво
наседал на старика, грозя репрессиями,  а  тот  отвечал  длинными  речами,
которые зарождались в складках его живота и выползали  наружу,  как  рокот
отдаленного барабана. В конце концов Лаво сдался, отсчитал старосте  пачку
казенных ватов. Староста долго  мусолил  деньги,  жалел,  что  не  заломил
больше, потом повел нас по узкой тропинке вниз, к озеру,  где  в  бухточке
стояла моторка, на корме которой спал похожий на старосту парень.
     Видно, люди редко приезжали на островок.  Моторка  подошла  к  шатким
деревянным мосткам, которые далеко  выдавались  в  озеро.  Какая-то  птица
умудрилась свить  гнездо  прямо  на  мостках.  Она  обиделась  на  нас  за
вторжение и кружилась над самыми головами, выражая  недовольство  криками.
Полоска песка, отвоеванная волнами у травяного откоса, была  чистой,  лишь
следы   птичьих   лап   и   маленькие   холмики   вокруг   крабьих   норок
свидетельствовали о кипучей жизни.  Устланная  каменными  плитами  дорожка
вела вверх, где в чаще коренастых  деревьев  стояла  пагода  с  кирпичными
проплешинами на белом теле. За пагодой берег  островка  обрывался  вниз  и
уходил глубоко в воду. Высота обрыва была метров десять. Дальше, до  самых
гор того берега, километров на семь-восемь, протянулась голубая равнина  с
редкими бурыми парусами рыбачьих лодок.
     Мы перетащили аппаратуру к пагоде. Здесь