авой, мы  остановились
передохнуть. Я рухнул на траву, спугнув какую-то змею, но так  устал,  что
не обратил на это особого внимания. Минут через пять я  отдышался  и  смог
сесть.
     Остальные уселись в кружок, курили. Мне  не  следовало  рассиживаться
здесь, словно я слабее других. Я поднялся и начал взбираться за  старостой
и Лаво к недалекой вершине горы. У вершины я догнал их. Отсюда  открывался
вид в долину, по дну которой, появляясь в зеленой путаной вате деревьев  и
снова исчезая, текла извилистая тонкая речка.
     - Лонги, - сказал староста и показал рукой направо.
     Деревню отсюда не было  видно,  но  места  были  почти  знакомые.  За
следующим хребтом мы впервые встретились с Па Пуо.
     Лаво достал из футляра на поясе большой  армейский  бинокль  и  начал
внимательно разглядывать долину. Старосте надоело ждать, он протянул руку,
но Лаво с биноклем не расстался.
     - Э! - он показал вниз, туда,  где  речка  пересекала  зеленое  пятно
поляны.
     Я ничего не видел. Лаво протянул мне бинокль.
     Махонькими точками вдоль реки передвигались люди. Воздух был  чистым,
но от жары колебался, и потому люди словно плыли сквозь прозрачный поток.
     - Па Пуо, - сказал староста.
     - Мы пойдем туда? - спросил я неуверенно.
     Староста пожал плечами и стал спускаться к своим спутникам.
     - Я останусь здесь, - сказал я. Голос у меня  был  пасмурный,  как  у
младенца, вымаливающего конфету.
     - Нет, - сказал староста. - Ты звони. Телефон.  Самолет  прилетит.  Я
звонил, самолет не прилетит.
     - Хорошо, - сказал я. - Тогда быстрее.
     - Быстро, быстро! - староста подгонял своих спутников, они  подбирали
копья, ружья, подтягивали пояса.
     Староста первым повернул к озеру, назад, где  пеной  зеленого  прибоя
нас ждал лес. Оттуда навстречу нам вышли люди.



        ЮРИЙ СИДОРОВИЧ ВСПОЛЬНЫЙ

     Когда я проснулся, солнце  ослепительно  светило  в  окно,  в  листве
дерева суетились золотистые пичужки,  под  верандой  громко  разговаривали
солдаты. Отара Давидовича не было. Его раскладушка была убрана.  Не  ясно,
спал ли он вообще.
     Поднявшись, с трудом расправив затекшие, ноющие члены моего  тела,  я
добрался до стола, на котором обнаружил записку:

     "Дорогой Юрий Сидорович!
     Я уехал в Моши. Вернусь часам к одиннадцати. Попытайтесь  дозвониться
до Володи. Если Володя приедет без меня, он знает, что делать. Пожалуйста,
будьте дома к одиннадцати - надо будет вытащить ив дома аппаратуру, важно,
чтобы приборы работали непрерывно. Кофе в термосе.
                                                              Котрикадзе".

     Я отвинтил крышку  термоса,  налил  кофе  и  начал  дозваниваться  на
остров. Безрезультатно.
     Отар Давидович вернулся в половине первого. Он сразу спросил:
     - Володя не приезжал? Не звонил?
     - Нет.
     - Так, - сказал Отар Давидович. - Займемся аппаратурой.
     Около часа мы перетаскивали приборы в сад. Отар Давидович молчал,  да
и я не разговаривал, потому что, несмотря на кажущуюся простоту,  разборка
аппаратов, переноска их и  установка  на  новом  месте  требовала  больших
физических усилий и крайней осторожности. Работа  была  в  разгаре,  когда
Отар Давидович сказал:
     - Дальше я справлюсь один. У меня к вам  большая  просьба.  Возьмите,
пожалуйста, машину и найдите майора. Я беспокоюсь за Володю.
     - Я сделаю все возможное, - заверил  я  Отара  Давидовича.  -  Будьте
совершенно спокойны.
     Мне  пришлось  идти  пешком:  капот  "джипа",  на  котором   вернулся
Котрикадзе, был распахнут, шофер чинил мотор. Через десять минут я уже был
в губернаторском дворце, где мне удалось узнать  у  дежурного,  что  майор
уехал в механические мастерские. Я решил сходить туда  пешком,  благо  все
расстояния в Танги сравнительно невелики.
     Мой путь лежал мимо маленькой церкви, подобной тем, что  изображаются
на немецких или швейцарских рождественских открытках. Дверь в церковь была
открыта. Оттуда доносился чей-то монотонный голос.  Любопытство  заставило
меня заглянуть  внутрь.  Свет  из  узких  высоких  окон  освещал  старика,
лежащего в гробу. Его лицо являло собой зрелище  полного  умиротворения  и
покоя, словно этот человек долго  шел,  устал  и  заснул.  Полная  пожилая
женщина в темной одежде стояла у гроба. Я пошел  дальше.  Люди  рождаются,
умирают, и город, доживающий свои последние  часы,  кажется  постоянным  и
вечным, куда постояннее живущих в нем людей...
     В механических мастерских было  пусто.  Несколько  рабочих  покрывали
брезентом вытащенный на двор пресс. Один из них спросил,  кого  я  ищу.  Я
сказал, что майора Тильви. Рабочий сказал, что майор уехал на аэродром,  а
это в двух милях от мастерских. Я поблагодарил его и  пошел  дальше.  Раза
два меня обгоняли повозки с домашним скарбом. У  домов  городской  окраины
был странный вид, словно все  жители  собирались  выехать  на  дачу:  вещи
стояли на улице, в палисадниках - шкафы, кровати, сундуки,  но  сами  дома
были пусты. На крыше одного из домов сидел человек и снимал черепицу.  Два
других подхватывали плитки, которые он ловко  кидал  им,  и  складывали  в
аккуратный штабель.
     На маленьком аэродроме мне сказали, что майор только что был здесь, а
какой-то лейтенант  с  повязкой  Красного  Креста  на  рукаве  вмешался  и
поправил:
     - Вон он.
     Я взглянул  на  поле  и  увидел,  что  майор  Тильви  направляется  к
вертолету, стоящему в стороне от взлетной дорожки.
     Когда я добежал до машины, винты уже вертелись, поднимая пыль и сухую
траву. Я стал отчаянно махать  руками,  чтобы  привлечь  внимание  пилота.
Вертолет завис над землей, словно раздумывая, в какую сторону ему  лететь,
дверца в нем открылась, и оттуда выкатилась веревочная  лестница,  как  бы
приглашая меня подняться. Я подбежал к лестнице и  остановился.  Блестящее
брюхо вертолета нависало надо  мной,  и,  когда  я,  вцепившись  руками  в
боковины лестницы, поставил  ногу  на  ступеньку,  прогнувшуюся  под  моей
тяжестью, меня сразу понесло куда-то вбок, я потерял равновесие  и  рухнул
на землю. Я тут же поднялся, подумав, что на моем израненном теле появится
еще один синяк, и вновь направился к лестнице. Из люка высунулся сам майор
Тильви и знаком показал мне, чтобы я отошел. Вертолет мягко  опустился  на
землю, и вскоре его винты, прекратив вращение, опустились  вниз,  как  уши
побитого зайца.
     - Входите! - крикнул мне майор Тильви. - Мы  теряем  время.  Вы  что,
раньше никогда по лестнице не поднимались?
     - Простите, - сказал я. -  Профессор  Котрикадзе  обеспокоен  судьбой
товарища Ли...
     - Я говорю, входите!
     Я подчинился. Майор Тильви - представитель правительства, и я  должен
с уважением относиться к его просьбам.
     Внутри вертолет оказался просторным. Мне никогда ранее не приходилось
совершать путешествия на вертолетах, и потому  я  их  недооценивал.  Вдоль
боковых стен тянулись скамейки, на которых сидели солдаты. Один солдат сел
на пол, и майор Тильви показал мне на освободившееся место.  Я  хотел  все
об®яснить майору, но в  этот  момент  с  оглушительным  треском  заработал
мотор.


     ТАНГИ ОТЕЛЬ АМБАССАДОР ДИРЕКТОРУ МАТУРУ ИЗ ЛИГОНА 12:50
     ОЗНАКОМИЛСЯ УСЛОВИЯМИ СТРАХОВКИ СПИЧЕЧНОЙ ФАБРИКИ
     УЩЕРБ ОТ ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЯ ПОЛИСОМ НЕ ПОКРЫВАЕТСЯ
     ТЕЛЕГРАФИРУЙ ПОДТВЕРЖДЕНИЕ РЕКОМЕНДАЦИИ ДАЛЬНЕЙШИХ ДЕЙСТВИЙ
     В ИНОМ СЛУЧАЕ ВЗЫСКИВАЮ ТЕБЯ УБЫТКИ ЧЕРЕЗ СУД
     ЛЮБЯЩИЙ БРАТ СААД



        ВЛАДИМИР КИМОВИЧ ЛИ

     Из кустов вышли и  замерли  от  неожиданности  князь  Урао  и  бывший
комендант Танги капитан Боро с толстой сумкой в руке.
     В первый момент меня более всего поразило одеяние всесильного  князя:
пурпурный стеганый халат, подпоясанный золотым витым шнурком, и  домашние,
разорвавшиеся  от  ходьбы  по  камням  туфли.  Все  молчали.   Ну   просто
остолбенели. Староста обернулся ко мне, словно я  сейчас  дам  ему  ценный
совет.
     Светлые узкие глаза князя проследовали за взглядом старосты и замерли
на моем лице. Теперь староста смотрел на меня, крестьяне смотрели на меня,
князь и капитан Боро смотрели на меня.
     - Их надо задержать, - сказал я старосте.
     - Итак, - сказал князь. - Я вас не сразу узнал. Теперь я понимаю, кто
стоит за спиной майора Тильви.
     Князь склонен  к  театральным  эффектам  и  в  тот  момент  изображал
византийского багрянородного императора (если  ему,  конечно,  приходилось
когда-нибудь слышать о Византии).
     - Вот кому майор Тильви продал  ваши  горы!  Вот  кого  он  пригласил
разрушить наши дома!
     После этого князь отвернулся от меня и сказал небольшую  и  страстную
речь по-лигонски, наверно апеллируя к  свободолюбию  местных  жителей.  Те
неуверенно переминались с ноги на ногу, потому что одно дело  гоняться  за
контрабандистами, другое - обидеть князя.
     После окончания страстной речи князя ничего не  произошло.  Крестьяне
все так же стояли, стараясь не глядеть на грозного владыку.  Видно,  князь
разгневался, он повысил голос и начал сурово корить крестьян. В тот момент
я не догадывался, что мои спутники из деревни - бывшие монастырские  рабы,
так что князь для них - авторитет относительный.
     Капитан Боро взял князя  под  локоток  и  начал  его  успокаивать.  Я
воспользовался паузой для попытки повлиять на старосту.
     - Если мы задержим их, - сказал я, - они отдадут Лами.
     Староста отрицательно покачал головой.
     - Мои люди, - сказал он, - не будут задерживать князя.
     Князь, не вняв увещеваниям капитана Боро, протянул свою длинную  руку
к кобуре капитана и начал расстегивать ее,  чтобы  добыть  пистолет.  Боро
испугался, стал отдирать пальцы князя. Они оба  замолчали  и  боролись  за
оружие, сопя и тяжело вздыхая. Зрелище могло бы быть  смешным:  маленький,
круглый Боро и длинный князь в пурпурном халате, но никто не смеялся. Я  с
некоторым облегчением увидел, как сержант Лаво поднял автомат  и  наставил
его на дерущихся.
     Староста сказал две или три фразы. Довольно громко. Он велел князю  и
Боро идти своей дорогой. Иного перевода я не придумал. От этих слов  князь
сразу отрезвел. Его рука опустилась. Боро снова застегнул кобуру.
     Мы стояли, а они  проходили  между  нами,  как  сквозь  строй.  Князь
прихрамывал - видно, разбил ноги в кровь, но шел он, задрав птичью голову.
     Вертолет, летевший совсем  низко,  появился  неожиданно.  Мы  глядели
наверх, а машина быстро спускалась на седловину. Ее винты  прижали  траву.
Вертолет еще  не  коснулся  земли,  как  люк  отворился  и  оттуда  начали
выпрыгивать солдаты в голубых беретах, быстро и четко, как на  учениях.  И
тут же разбегались веером.
     Опомнившись, капитан  Боро  почему-то  бросился  в  мою  сторону.  Он
размахивал пистолетом,  забыв  о  его  прямом  назначении,  и  несся,  как
носорог. Я не хотел вмешиваться  в  схватку,  но  должен  признаться,  что
дороги я ему не уступил. Капитан врезался в меня, и мы оба  покатились  по
траве. Удар был настолько силен, что я на  секунду  отключился.  А  может,
прошло  больше  секунды,  потому  что  следующее,  что  я  помню,  -   это
участливое, разрисованное йодом и заклеенное  пластырями  лицо  добрейшего
Юрочки Вспольного, который склонился надо мной и спрашивает:
     - Вы не  ушиблись,  Владимир  Кимович?  А  то  Отар  Давидович  очень
беспокоится.



        ОТАР ДАВИДОВИЧ КОТРИКАДЗЕ

     Это было похоже на немецкую сказку: помните, там все по очереди  идут
в подвал, видят кувшин,  который  может  упасть,  начинают  плакать  и  не
возвращаются? Пропал Володя, теперь Вспольный.
     В два сорок я, так и не связавшись с островом, не  дождавшись  вестей
от Вспольного, пришел в  гадчайшее  состояние  духа.  Но  работа  остается
работой, и, кроме меня, ею некому было заняться.
     Я  проверил,  нормально  ли  работают  приборы.  Они  работали  почти
нормально.  Но  если  верить  им,  землетрясение  уже  началось.  Потом  я
тщательно зарядил кинокамеру, сунул в сумку запасные  пленки  и  вышел  из
дома. Солдат  я  отпустил.  Они  уехали  на  грузовике,  который  подбирал
отставших. Со мной остался только шофер "джипа", который полагал, что  ему
безопаснее  с  господином  профессором,  который  ни  за  что  не   станет
подвергать риску свою драгоценную жизнь.
     - Поехали? - спросил он, когда я вышел из ворот. - В Моши?
     - Нет, - сказал я. - Я  останусь  в  городе.  Я  буду  снимать  кино.
Довезите меня до центра и уезжайте.
     - Нет, - шофер раскусил хитрость. - Здесь хорошо, там плохо.
     Я надеялся, что, если мы не будем приближаться к зданиям,  ему  ничто
не угрожает.
     Мы ехали по улицам не только мертвого, но  и  выпотрошенного  города.
Скоро,  подумал  я,  начнут  издавать  пособия:  "Методика  подготовки   к
землетрясению и эвакуация населения и  оборудования".  В  них  обязательно
будет: "Как показывает опыт проведения (почему бы не  ввести  это  слово?)
землетрясения в округе Танги в марте 19.. года, оправдал себя с®ем кровель
с несейсмостойких сооружений..." Тут я увидел двух  спокойно  бредущих  по
улице солдат. Один из  них  заглянул  в  пустой  дом,  другой  остановился
перекинуться несколькими фразами с моим шофером.
     - Не подходите больше к домам, скоро начнется, - сказал  я  солдатам;
они не поняли, шофер перевел им, и солдаты засмеялись.
     - Хорошо,  хорошо,  -  сказал  один  из  них,  и  они  пошли  дальше,
поглядывая по сторонам, полагая, что приказ командования  охранять  пустой
город вздорен, но от этого не перестает быть приказом.
     Я снял площадь и дворец губернатора.  В  панораму  попала  церквушка.
Когда она была в об®ективе, я услышал звон колокола. Какой-то  сумасшедший
сидел на колокольне - вот кто наверняка  погибнет.  Поднялся  ветер,  тучи
опустились к крышам.
     - Давай к церкви, - сказал я шоферу. Он понял.
     Мы под®ехали к открытым дверям. Я  вбежал  внутрь  и  замер.  Посреди
церкви, между двумя рядами скамеек, стоял открытый  гроб.  В  гробу  лежал
старик миссионер, я его видел раньше.  Все  убежали  и  забыли  о  нем.  Я
подумал сначала, что надо бы вынести гроб, но время было  слишком  дорого,
чтобы тратить его на мертвых. Оно  нужнее  живым.  Наверное,  этот  старый
священник не имел здесь друзей, он был чужим этому народу и остался  один,
когда люди ушли. Я обогнул гроб и взобрался на колокольню,  куда  вела  по
стене винтовая лестница. Но там было пусто. Оказалось, что колокол отвязан
и его раскачивает ветер. Я потерял еще три минуты, снимая панораму  города
сверху. Это мне следовало сделать раньше, но все недосуг. Я заставлял руки
вести камеру медленно и уговаривал себя, что время еще есть,  и  в  то  же
время критик, живущий во мне и следящий за каждым моим шагом, нещадно клял
меня за легкомыслие. Мировая наука обойдется без этой панорамы, а вот быть
погребенным под развалинами церкви - неразумно.
     Кончив снимать, я сбежал вниз. И только хотел  уйти  из  церкви,  как
заметил за гробом нечто черное. За постаментом,  на  котором  стоял  гроб,
сжавшись в комок, пряталась женщина. Этого еще  не  хватало!  Я  попытался
поднять ее.
     - Идемте отсюда, - говорил я ей как можно спокойнее. -  Сейчас  здесь
нельзя оставаться...
     Женщина подняла ко мне лицо. Она была немолода,  но  лицо  почти  без
морщин, широкое, гладкое, усталое.
     - Нет, - сказала она по-английски. - Я останусь с ним.
     - Скоро церковь рухнет.
     - Хорошо, - сказала женщина. - Я останусь с ним.
     Господи, ну что же делать в такие минуты?  Женщина  не  притворялась,
она хотела остаться со старым миссионером.
     Я попытался потянуть ее за рукав. Она вцепилась в край гроба. Выбежав
из церкви, я бросил камеру в "джип" и сказал шоферу:
     - Пошли.
     Он послушно спрыгнул с машины и  побежал  за  мной.  Не  хватало  еще
сейчас начаться землетрясению. Будут три невинные жертвы.
     Женщина сидела у гроба, закрыв лицо руками.
     - Берись, - сказал я шоферу. - Быстро.
     Мы подхватили жутко  тяжелый  гроб  и,  надрываясь,  потащили  его  к
выходу.  Я  шел  первым,  спиной  к  входу,  и  видел,  что  женщина,  как
сомнамбула, поднялась и последовала за нами.
     Мы опустили гроб шагах в двадцати от входа в церковь. Я бы и не  смог
пронести еще ни шагу дольше.
     Шофер стоял по ту сторону гроба, смотрел на  меня,  шевеля  пальцами,
чтобы восстановить кровообращение. Видно, я  казался  ему  идиотом.  Чтобы
снять с себя такое подозрение, я показал за его спину.
     Шофер обернулся. Женщина, наклонившись над гробом, гладила  спокойное
лицо старика.
     Неожиданно для меня шофер поклонился женщине.
     - Поехали, - сказал я.
     Шофер подчинился. Он подал машину задом, и  мы  попятились  к  улице.
Шофер сказал, не отрывая глаз от женщины в темном:
     - Княгиня Урао Валимор.
     Мы ехали мимо низкого одноэтажного здания военной комендатуры,  когда
я услышал отдаленный крик.
     Я выключил камеру. Крик послышался снова.
     - Слышите? - спросил я шофера.
     Тот кивнул и рванул "джип" в открытые ворота. Мы миновали плац.  Крик
- как будто  кричал  исплакавшийся  голодный  ребенок  -  доносился  из-за
забранного решеткой окна.
     - Скажите ему, чтобы выходил оттуда, - попросил я шофера.
     Тот перевел мои слова. Из-за решетки донесся невнятный ответ.
     - Он не может выйти. Это военная тюрьма.
     Я взглянул на часы. Пять минут  четвертого.  Наши  коллеги  в  Москве
сидят у сейсмоскопов, ждут, когда пойдут большие пики.
     Мы побежали с шофером по длинному коридору. Три  дальних  двери  были
окованы железом. Узник, догадавшись помочь нам, молотил в среднюю дверь. К
счастью, она была лишь закрыта на засов.
     К нашим ногам мешком вывалился старый знакомец - директор  Матур.  Он
пытался подползти к моим ботинкам с явным намерением их облобызать,  но  я
успел отступить.
     Мы подхватили грузного, потного, обессиленного директора под  руки  и
поволокли к выходу.
     - Спасибо,  -  бормотал  он,  узнав  меня,  -  я  никогда  не  забуду
бескорыстной помощи великой Советской страны...
     - Лучше старайтесь идти.
     - У меня нет ног...
     Первый толчок застал нас у самого входа в здание. Он, к счастью,  был
не сильным - земля дернулась из-под ног, словно кто-то  живой  шевельнулся
там, в глубине, вырываясь  наружу.  Отдаленный,  утробный  гул  поднимался
изнутри.
     Ноги директора Матура ожили и рванули его вперед.
     - Куда ты? - крикнул я. - В машину!
     Но он не слышал - он несся по улице, движимый паникой, которая далеко
не всегда подсказывает лучший путь к спасению.
     Я выхватил из машины камеру. Шофер стоял у меня за спиной.
     - Поедем? - спросил он.
     - Нет, - сказал я. - Ложись!
     И тут последовал второй толчок. Я еле  успел  отпрыгнуть  от  машины.
"Джип" подскочил, как живой, наверное, на  полметра  и  покатился  вперед,
набирая скорость, пока не врезался в стену барака. Барак подался, и "джип"
исчез, словно суслик в норе.
     Шофер упал на землю. Но я еще держался на ногах. Надо снимать процесс
разрушения. Таких кадров еще не было. Не обращая внимания  на  грохот,  на
ураган, налетевший на город, я бежал по  улице,  держась  середины.  Шофер
бежал за мной. Ему страшнее было остаться одному.
     На центральной улице меня настиг  третий  толчок  -  он  был  сильнее
первых. Я в этот момент  снимал,  но  толчком  меня  бросило  на  землю  и
покатило, словно сухой лист.  Остановил  меня  шофер,  вцепившийся  мне  в
ботинок.
     Дальше я снимал сидя, стараясь не слышать и не видеть ничего, что  не
вмещалось в видоискатель...
     Потом, когда фильм все-таки был проявлен и мои коллеги в Москве после
просмотра пожимали мне руку, уверяя, что  ничего  более  драматического  и
умело снятого им не приходилось видеть, я старался  не  улыбаться.  Камера
прыгала в руках,  порой  в  кадре  оказывалось  лишь  небо,  я  боролся  с
приказами собственного тела,  кото