трогаясь с места.
     - Скажите, Эля, он всегда такой или бывает другой?
     - Он вполне приличный,  - сказала Эля.  - Только запуганный.
Его из гороно выгнали, за прогрессивность. С тех пор он боится. Я
думала,  что когда он квартиры дождется,  перестанет боятся. А он
уже привык.
     Эля засмеялась.
     Дверь открылась,  Николайчик  сунул  голову  внутрь.   Шляпа
задела за  край  двери  и упала.  Николайчик присел на корточки и
спросил:
     - Мы не опоздаем, Эльвира?
     - Я быстро поеду, - сказала девушка. - А мы о вас говорили.
     - Я знаю, - Николайчик поднялся, напялил шляпу. - Я слышал.
     Они ушли, но через минуту снова заглянула Эля.
     - Я его отвезу и прямо за вами! Вы пока одевайтесь.

     Горисполком занимал солидный,  с колоннами, трехэтажный дом,
в котором,  вероятно,  когда-то была гимназия.  Когда они шли  по
широкому коридору,  Шубин заглянул в открытую дверь и увидел, что
пространство за ней разгорожено фанерными  стенками,  которые  не
доставали до потолка. Из-за стенок стрекотали машинки и стоял гул
голосов.  По коридору  слонялись  посетители,  некоторые  стояли,
прислонившись  к стенкам,  или сидели на подоконниках.  Последняя
дверь в коридоре была обита пластиком. Справа и слева от нее были
черные застекленные таблички.  Справа - "В.Г.СИЛАНТЬЕВ",  слева -
"В.Г.Мышечкина".  Мышечкина была изображена  куда  более  мелкими
буквами.
     В приемной,  где по обе стороны высокого узкого окна  стояли
столы и за ними сидели две пожилые секретарши, Эля сдернула кепку.
     - Привела, - сказала она.
     - Пусть товарищ подождет,  - сказала правая секретарша.  - У
Василия Григорьевича совещание.
     - Вы сидите,  - сказала Эля,  - я пойду Николайчика встречу.
Он всегда здесь плутает. Сколько раз был, а плутает.
     Шубин уселся на мягкий стул, рядом с дверью в кабинет. Дверь
была обита таким же пластиком,  как и внешняя, и возле нее висела
точно такая же табличка.
     Секретарши на  Шубина  не  смотрели.  Из  кабинета  долетали
обрывки фраз, разговор шел на повышенных тонах.
     - У меня детей из  города  увозят,  -  басил  начальственный
голос. - Завтра они по Свердловску понесут.
     - Ты же знаешь, Василий Григорьевич, - отвечал другой голос,
тоже начальственный,  но повыше. - Все это бабьи сплетни. Кирилл,
подтверди.
     - Опасность  сильно  преувеличена,  Василий Григорьевич.  Мы
неперерывано проводим замеры. Зараженность не увеличивается.
     Третий голос был совсем не начальственный. Тенор.
     - Кирилл - специалист. Ему за это деньги платят.
     - Кто платит?  Кто платит? - рычал Василий Григорьевич. - Ты
же знаешь, что они митинг назначили на завтра?
     - А   вот   это   надо  пресекать,  -  сказал  второй  голос
наставительно. - Ты же понимаешь,  с какими это делается целями и
кому это нужно?
     Возникла пауза. Потом Василий Григорьевич сказал, тоном ниже.
     - Хоть вонь бы убрали. У меня сейчас из Москвы один будет...
     - Откуда?
     - Из Москвы.
     - Я имею в виду - кто его прислал?
     - Нет, не думай. По линии "Знания". Международник.
     - Ну и что? Знаем мы этих международников.
     - Вот я и говорю: нанюхается наших амбре, вернется, и в ЦК!
     - Точно международник?
     - Ну что ты заладил! Точно. Позавчера по телевизору выступал.
     - Когда мне телевизор смотреть? Ты Кириенку предупредил?
     - Милиция  без  меня  знает.  Но  я  думаю...  всегда  лучше
запретить, чем разгонять.
     - Должны быть зачинщики. Надо обезглавить.
     - А перестройка?
     - Мы не шутить собрались.
     - А я и не шучу.  Мне еще тут работать. У тебя Москва есть -
прикроет. А меня кто прикроет? Ты?
     Была пауза.  Потом невнятное бурчание отдалившихся от  двери
голосов. И снова, уже понятнее:
     - Отправь их куда-нибудь. Это в наших общих интересах.
     - Наши общие интересы - служение народу.
     - Смотри, как заговорил. Место бережешь?
     - А  мне еще до пенсии далеко.  У тебя в списке Синявская...
знакомая фамилия.
     - Из пединститута.
     - Давно на пенсию пора.  А  то  еврей,  который  на  площади
сидел, голодал? Помнишь, Кириенко его на пятнадцать суток?
     - Борис Мелконян. Он в списке есть.
     - Арменин?
     - Может, и еврей.
     Снова была пауза. Потом:
     - Возьми  свою  цидулю.  Не  буду  я   связываться.   Пускай
митингуют.
     - Ты свое место так не спасешь. Им только дай палец.
     - Лучше бы об очистных побеспокоился. Вторую очередь пустил,
а об очистных опять забыл.
     - А что я могу? Я же пишу, звоню - а мне: давай план!
     - Детей из города вывозят.
     - Положение  нормализуется.  За  ноябрь аварийных сбросов не
было.
     - Я  могу  утверждать,  что  принятые  меры должны оказаться
действенными, - произнес долго молчавший тенор.
     - А  у  меня  письмо  доцента  Бруни.  Он меня предупреждает
санитарной инспекции  не  верить,  потому  что  вы  в  кармане  у
Гронского.
     - Василий Григорьевич, ну кто этому Бруни верит?
     В приемную  быстро  вошел  Николайчик.  В руке он мял мокрую
шляпу.
     - Вы здесь?  Как хорошо!  Меня задержали, - сказал он. - Вас
еще не приняли?
     Шубин не  ответил.  Ему  жаль было,  что Николайчик принес с
собой шум, перекрывший голоса из кабинета.
     - А  что?  Он занят?  - Николайчик повесил шляпу на вешалку,
что стояла в углу приемной.  И принялся стаскивать  пальто.  -  У
него кто-то есть?
     - Гронский у него,  с санинспекцией,  -  сказала  секретарша
недовольно. И  Шубин  понял,  что она тоже слушала разговор из-за
двери и ей тоже жаль, что Николайчик помешал.
     - Тогда мы подождем, - сказал Николайчик, усаживаясь рядом с
Шубиным. - Там проблемы важные.
     Он чуть склонился к Шубину и понизил голос:
     - В  городе  напряженная  экологическая  обстановка.   Лично
Василий   Григорьевич  в  контакте  с  общественностью  принимает
энергичные меры.  Я полагаю,  что  товарищ  Гронский  докладывает
ситуацию на химзаводе. Подождем, хорошо? У нас еще есть время.
     Секретарша громко хмыкнула,  и Шубин понял, что этим она как
бы обращается именно к нему,  знающему истинное положение вещей и
способному оценить лживость Николайчика. А вторая вдруг сказала:
     - Могли  бы,  Федор  Семенович,  и внизу раздеться.  Как все
люди. У вас пальто все мокрое.
     - Разумеется!  -  Николайчик  вскочил,  метнулся  к вешалке,
хотел было снять пальто, но замер. - Нет, - сказал он твердо. - В
любую минуту нас пригласят. Я в следующий раз.
     Дверь кабинета отворилась, и один за другим оттуда вышли три
человека.  Все трое были респектабельны,  все в хороших импортных
костюмах,  белых сорочках и при  галстуках.  Подобных  чиновников
Шубин  мог представить перенесенными в московский кабинет и ничем
не  нарушающими  столичные  церемонии.  Первым  вышел   красавец,
стройный,  седовласый  и  розовощекий.  Шубин  наблюдал,  как они
прощаются,  не обращая на  него  внимания.  Значит,  это  и  есть
санинспекция.   Мягкий,  с  брылями,  улыбчивый,  будет  директор
химзавода  Гронский,  в  налитой  явным   здоровьем,   обладатель
геометрически правильного пробора - Силантьев.
     Силантьев, пожимая руку Гронскому, заканчивал фразу:
     - У нас там воздух сказочный... тайга.
     Тут он увидел поднявшегося  Шубина  и  склонившегося  вперед
Николайчика.  Он  чуть  приподнял брови и кинул взгляд на большие
настенные часы,  словно счел  приход  визитеров  преждевременным.
Обращение к часам убедило Силантьева,  что визитеры не поспешили,
а он забыл о  них  за  важными  беседами,  и,  не  выпуская  руки
Гронского, он шагнул к Шубину, подтягивая Гронского за собой.
     - Простите,  заговорились, - сказал он и властно вложил руку
Гронского в ладонь Шубина.  - Спасибо, что пришли, спасибо! К нам
редко залетают птицы вашего полета.
     Гронский крепко  сжал  руку Шубина и сразу отпустил,  словно
обжегся.
     - Как же,  - сказал он, - слышал. Вы позавчера по телевизору
выступали?
     - Вот   именно,   -  обрадовался  Силантьев  и  обратился  к
Гронскому: - Не останешься на лекцию?  Товарищ  Шубин  согласился
выступить перед аппаратом. Через полчаса.
     - Ты же знаешь,  - смущенно улыбнулся Гронский и стал  похож
на породистую собаку, - конец месяца. Я уж не помню, когда у меня
выходной был.
     - Ну хорошо, мы с тобой все обсудили, ты иди, трудись. Давай
родине большую химию!  А вы,  товарищ Шубин,  заходите в кабинет.
Вера Осиповна, вы не будете так любезны угостить нас чайком? А то
на улице мразь и холодина.  Такой климат,  что поделаешь? Рады бы
перенести сюда  сочинские  пейзажи,  но  это  дело  - отдаленного
будущего. Заходи,  и ты,  Федор Семенович,  заходи. Все в бегах и
заботах?
     У безостановочного Силантьева был совсем  другой  голос,  не
тот,  что звучал за дверью.  На октаву выше, дробней, оживленней.
Подталкивая Шубина в спину,  он ввел его  в  кабинет,  где  стоял
обязательный  стол  буквой  "Т"  для  посетителей,  а  в  стороне
длинный,  по  десять  стульев  с  каждой  стороны,  под   зеленой
скатертью - стол для заседаний. Над столом висел отретушированный
портрет М.С.Горбачева,  а в шкафу,  занимавшем всю стену,  стояли
тома  собрания сочинений В.И.Ленина,  а также размещались медали,
скульптурки и вымпелы.
     Силантьев был  демократичен,  он  усадил  Шубина  за длинный
стол, сам  сел  рядом,  показал  жестом  Николайчику,   где   ему
поместиться.
     - Чай,  - сказал он,  живительный напиток. Вы на западе и не
знаете, как его пить надо.
     В приоткрытую дверь было слышно,  как  звенит  посудой  Вера
Осиповна.
     - Пока еще индийский есть, - доверительно сообщил Силантьев.
- Но с нового года закрываем распределитель, все товары ветеранам
и в торговую сеть. Социальная справедливость. Если посетите нас в
следующем году, буду угощать грузинским.
     - Может,  к тому времени индийского чая хватит  на  всех?  -
вставил Шубин.
     - Любопытная  мысль.  А  у  вас  там  есть  сведения?   Надо
расширять закупки.  Наверное,  вы обращали внимание, что нас, так
сказать,  командировочных со стажем, всегда больше всего шокирует
за рубежом не то, что у них шмотки на каждом шагу. Это привычно и
нас не так уж  касается.  А  вот  продовольственное  изобилие!  Я
недавно был в Кельне. Вы бывали в Кельне?
     - Приходилось.
     - Заглянул  я  там  в  чайный магазинчик,  как раз на против
нашей  гостиницы.  По  крайней  мере,  сто  сортов  чаю,   я   не
преувеличиваю.  И дешево,  черт их побери.  Я, знаете, чуть ли не
половину командировочных ухлопал - всем  привез.  Да  что  деньги
беречь - все равно копейки дают.
     Вера Осиповна принесла чай и печенье на тарелке.
     - Спасибо,  - сказал Силантьев.  - Живем мы скромно. Если бы
заглянули в наш обыкновенный магазин,  увидели бы, что у нас даже
масло по талонам.  Стыдно, стыдно людям в глаза смотреть. Но пока
у нас нет изобилия, мы компенсируем его справедливостью. Помните,
Вера Осиповна, какой я в апреле чай привез и ФРГ?
     - Замечательный чай, - вздохнула Вера Осиповна.
     Силантьев обернулся  к  Николайчику,  который  грел пальцы о
чашку.
     - Надеюсь,  ты разработал программу нашему гостю?  Твой долг
обеспечить  максимальную  аудиторию  -  пусть  люди   встретятся,
поговорят,  послушают  очевидца.  Мы  обязаны вести пропаганду на
самом высоком уровне.
     Николайчик вытащил  из  верхнего  кармана  пиджака еще более
измявшуюся бумажку и вознамерился  ее  зачитывать,  но  Силантьев
отмахнулся:
     - Верю,  верю,  верю,  пашешь, сил не жалеешь! Хорошие у нас
местные   кадры.   Беречь   надо,  а  мы  не  бережем.  И  платим
недостаточно, и жилищная проблема находится в процессе решения.
     - Василий Григорьевич, - сказал Николайчик, - вы обещали для
нашего "Москвича" резину выделить. Помните?
     - Что? Какую резину?
     - Когда академик приезжал. Мы здесь сидели.
     - Ну и хитрецу ты,  Николайчик,  ну и хитрец!  Знаешь, когда
подкатиться к начальству. Сделаем, завтра Нечкину позвони.
     Чай был хороший, крепкий.
     - Как устроились?  - спросил Силантьев.  - Гостиница  у  нас
обычная, но чисто. Правда, чисто?
     Шубин хотел было сказать  о  мыле  и  туалетной  бумаге,  но
сдержался. Откуда Силантьеву взять эту проклятую туалетную бумагу?
     - Чисто, - сказал Шубин. - Только вода у вас не очень.
     - Что?  Вода? Какая вода? - Силантьев будто выпустил секунду
из   себя   другого   человека,   с    начальственным    голосом,
настороженного и готового к борьбе.  И тут же спохватился, загнав
внутрь.  - У нас много проблем.  Много.  Вот Федор Семенович  как
старожил  помнит  -  какая  вода  у нас была!  А в речке - каждый
камешек!  На любую глубину. Я ведь сам местный, и Плутова, так мы
мальчишками  вот  таких сомов вытаскивали...  Прогресс.  Губим мы
природу,  на  жалеем.  Любую  газету  откроешь  -   что   видишь?
Уничтожение  природы.  Вот  сейчас был у меня Гронский,  директор
нашего химзавода. Детище второй пятилетки. Вроде бы он мой друг и
соратник,  а  с  другой  стороны,  у нас с ним происходят большие
споры.  На него министерство давит - план!  Нужна  стране  химия?
Отвечаю  -  нужна!  Но  не  за  счет здоровья людей.  Моя позиция
бесспорна.
     - А позиция завода? - спросил Шубин.
     - В целом - конструктивная.  Если будет у вас время, отвезем
на  очистные  сооружения!  В  два с половиной миллиона обойдутся.
Вернем воду  нашей  реке!  Только  не  поддаваться  панике  и  не
прислушиваться к демагогам. Вы меня понимаете?
     - Понимаю, - сказал Шубин.
     - Мы  от вас ничего не скрываем.  Но и у меня к вам просьба,
товарищ Шубин.
     - Пожалуйста.
     - У вас свежий взгляд.  Об®ективный.  Я  вас  по-товарищески
прошу:  если  заметите  или услышите что-нибудь интересное,  или,
скажем,  тревожное - пожалуйста ко мне!  Я готов в  любой  момент
дать раз®яснения. Ночью разбудите - я ваш!
     Силантьев поднялся.
     - Пора идти, товарищи наши уже собрались, ждут с нетерпением
человека, который здоровался с госпожой Тэтчер.
     Силантьев первым  шагал  по  просторному коридору,  как царь
Петр вел сподвижников на строительство Петербурга. Ботинки у него
были хорошо начищены. И под кованы. Уши прижаты, пробор уходил на
затылок, и там волосы аккуратно и выверенно прикрывали начинающую
лысинку.
     На лестничной  площадке  курили  две  девицы.  Они  спрятали
сигареты за спины. Силантьев сказал на ходу:
     - Все в зал, все в зал!
     Зал заседаний,  некогда  актовый  зал  гимназии,  был полон.
Двадцать рядов  -  быстро  просчитал  Шубин  -  по   четырнадцать
стульев. И все заняты.  Девяносто процентов - женщины. Сколько же
человек здесь трудится?
     Некоторые начали   подниматься,  как  перед  уроком,  другие
принялись аплодировать.  На сцене стояли три  стула  и  микрофон.
Силантьев энергичным  жестом  остановил  аплодисменты и подошел к
микрофону.
     - Среди    нас,    -    сказал   он,   находится   известный
журналист-международник,  корреспондент  газеты  "Известия"  Юрий
Сергеевич Шубин.
     Последним словом  он  вызвал  в  зале  аплодисменты,  причем
именно такой   мощности,  что  их  можно  было  остановить  новым
движением руки.
     Подходя к микрофону, Шубин краем глаза увидел, как Силантьев
усаживается на стул за его спиной,  чтобы вместе с товарищами  по
работе прослушать   увлекательный  рассказ  московского  лектора,
который не пожалел времени,  оторвался от  своих  важных дел ради
сотрудников городского аппарата.
     Потом, уже в  середине  лекции,  Шубин  снова  кинул  взгляд
назад, но   там   был  лишь  Николайчик  -  весь  внимание.  Стул
Силантьева был пуст.
     Слушали так  себе,  и  чем  дальше,  тем  громче становилось
шуршание в зале.  Шубин не был  профессиональным  лектором  и  на
каком-то очередном  повышении  шума смешался,  забыл,  о чем надо
говорить, и,  совершенно очевидно, с силой провидца, заглянувшего
в коллективную   душу  аудитории,  понял,  насколько  безразличны
аргентинские и бразильские проблемы и даже  выборы  президента  в
США для те,  кто сидел в зале, надеясь, что лектор уложится минут
в сорок и можно будет уйти с работы пораньше.  Но этот московский
лектор - еще относительно молодой и внешне интересный,  хоть и не
большого роста - все говорит и говорит и не соображает,  да и как
ему,   сытому   москвичу,  сообразить,  что  еще  надо  бежать  в
прачечную,  идти за ребенком в детский садик, а автобус набит и в
магазинке вечерняя очередь.
     - А теперь я хотел  бы,  чтобы  вы  мен  задали  вопросы,  -
услышал Шубин собственный голос,  что его удивило,  потому что он
настолько отвлекся,  читая мысли слушательниц, что забыл о себе и
не слышал конца лекции,  видно гладкого и ожидаемого,  потому что
никто в зале не заметил раздвоения лектора.
     Последовала небольшая пауза,  прежде чем Шубин мог позволить
себе сказать:  "Раз  вопросов  сегодня  нет,  то   я   хотел   бы
поблагодарить вас  за  внимание..."  И тут поднялся сурового вида
ветеран с орденскими планками и начал прокашливаться.  И по залу,
мгновенно охваченному   негодованием  к  человеку,  остановившему
благоприятное течение событий,  прокатился свирепый гул,  на  что
Николайчик,  увидя,  что  наступил  его  час,  вскочил  и  громко
произнес:
     - Товарищи!   Лекция   еще   не  закончена.  Каждый  получит
возможность задать вопрос.
     Словно и  в  самом  деле  шум  возник  от  неуемного желания
чиновниц засыпать Шубина вопросами.
     - Нельзя  ли  уточнить,  и  поподробнее,  товарищ лектор,  -
прогудел ветеран,  -  взаимные   позиции   Англии   и   Аргентины
касательно Фолклендских, или Мальвинских, островов.
     Зал послушно примолк,  а Шубин покорно  и  слишком  подробно
принялся об®яснять   людям,   которым   и  во  сне  не  приснятся
Фолклендские острова, как они были аннексированы Великобританией.
     Зал шуршал,  шептался  и надеялся,  что другого активиста не
найдется. Но нашелся. Правда, в несколько ином облике.
     Когда человек с планками начал прокашливаться, подготавливая
новый вопрос,  резко  вскочила  женщина,  из  породы   крикливых,
простоволосых любительниц правды-матки.
     - Вы нам вместо Аргентины скажите, - выкрикнула она, - как в
Москве обстановка с водой? Долго еще будем детей травить?
     Зал сочувственно зашумел.  Шубин не знал,  что ответить,  но
ответил Николайчик.
     - Я просил,  - грозно сказал он,  - задавать вопросы по сути
дела, а  не  отвлекаться.  И  если вопросов по сути нет,  то Юрий
Сергеевич закончил лекцию.
     В зале сразу стали вставать, потянулись к дверям, загалдели,
и ни один человек не взглянул  более  на  сцену.  Николайчик  был
огорчен.
     - Не  ожидал  такого  выпада  в  этих  стенах.  Но   вы   не
расстраивайтесь. Вечером будет совсем иначе,  люди за свои деньги
придут.
     - Я не сомневаюсь, - сказал Шубин.
     Шубин попал в поток женщин,  они расступались,  одна сказала
спасибо, что  приехали.  Чья-то рука дотронулась до его пальцев -
Шубин почувствовал, что ему передают сложенный лист бумаги. Хотел
положить его в карман, но Николайчик замети и спросил:
     - Что это вам дали?
     - Записку, - сказал Шубин.
     - Можете отдать ее мне,  - сказал Николайчик.  - Вам она  не
нужна.
     - Не беспокойтесь, - сказал Шубин. - Я собираю записки.

     До вечерней лекции в ДК "Текстильщик"  оставалось  еще  часа
три.  "Москвича" не было.  Шубин сказал,  что дойдет до гостиницы
сам.  Николайчик обрадовался - сказал,  что жена ждет обедать,  а
его язве нужна диета. И они попрощались.
     Возвратясь в гостиницу,  Шубин  попросил  у  горничной  чаю,
достал купленную  утром булку и устроил себе скромный диетический
обед. Потом вспомнил о записке и достал ее из кармана.
     Там было написано:
     "Как можно рассуждать о Мальвинских островах,  когда у нас в
городу такое тяжелое положение,  но обратиться совершенно некуда.
Скажите,  чтобы к нам прислали корреспондента.  Городу  буквальн