в  кабине управления,
-- начнем определять место ракеты.
     Определить место звездолета... Это не то, что определить место самолета
даже  в полете  в  облаках. Там  кто-то  из экипажа непрерывно  наблюдал  за
полетом--  здесь  мы  все  дружно  проспали  пять  лет!  Там уйма  приводных
радиостанций,  пеленгаторов  и локаторов, есть полетная карта,  измеренная и
проверенная  тысячи  раз,  --  здесь  карта Галактики  лишь приблизительная,
никаких диспетчеров,  помогающих тебе со стороны, а ксаны разбросаны друг от
друга на миллиарды километров.
     Первым делом мы проверили  галактический  курс - кибернетика  успокоила
нас:  за все  прошедшие пять  лет  не  было  ни  одного существенного  --  и
неисправленного! -- отклонения.
     Затем -- скорость, так сказать, по прибору.
     И наконец--время. Обычное в земном исчислении, хорошо знакомом нам. Его
мы "везли" с  собой  в бронированном  контейнере: самонастраивающиеся часы--
целый кибернетический комплекс.
     Осталось  найти  пройденное  расстояние  по  расчетному   месту  нашего
пребывания  в  космосе,  и  тогда  истинная  путевая  скорость  также  будет
определена.
     Недельки две  спустя расчеты готовы: учтены все  поправки автоматики  в
движении корабля за пять лет.
     -- Неплохо,  -- сказал Евгений Николаевич. --  Недурственно. Арифметика
оказалась на должной высоте и  в космосе: нам  лететь еще немногим более ста
четырнадцати лет...  Так-с...  Приступим теперь  к новому определению  места
ракеты, но уже только по небесным светилам, сиречь звездам.
     -- Звезды -- основной капитал Вселенной, -- подхватил Боб. --  Их здесь
чертова уйма, и я готов вам помочь, если...
     -- Благодарю вас, милейший Хоутон, -- церемонно раскланялся Глебов.  --
Из этой  чертовой уймы  мы отберем десяток (для первого раза!). Но вы что-то
хотели сказать... Если?..
     -- Если, любезнейший Евгений Николаевич, я смогу справиться.
     -- Вы забываете о нашем гениальном  друге... -- Глебов лукаво посмотрел
в мою сторону. -- Пересчитывать колючки--его страсть, а числа есть числа!
     Это уже был намек.  Дело в том, что на Земле я оставил весьма приличную
коллекцию изумительных  по  красоте кактусов, этих подлинных шедевров земной
природы!
     --  Мы  будем  с тобой  дублировать  их  наблюдения  и  вычисления,  --
примирительно произнес  Шелест, поло -жив руку на  мое  плечо. -- Так точнее
будет.
     --  Слушаюсь,  командир,  --  ответил  я, приступая к настройке  своего
телескопа.
     Некоторое время спустя Глебов  раздал нам задания,  и началась  скучная
утомительная   работа--испытание   нашей   выдержки,   наблюдательности    и
сообразительности.

        3
     Более месяца я  не прикасался к рукописи. Расчеты, проверка, огорчений,
снова  расчеты, -- в общем,  было не  до дневника. Определение места  ракеты
(уже действительного,  а  не расчетного!)  привело нас к такому неожиданному
результату, что  у всех опустились  руки. Получилось,  будто  мы  так далеко
умчались от своей Земли, что до Гаяны оставался всего год полета, вместо ста
четырнадцати лет!!!
     -- Но  ведь это же нелепо, --  устало сказал  Хоутон.  --  Как  быть? Я
спрашиваю: как быть?
     -- Не терять равновесия, -- недовольно ответил Шелест.
     --  Прости,  командир!--кипятился  Хоутон.--Я  хладнокровен, как тысяча
лягушек! Но  согласись,  что даже на самом  идеальном спокойствии невозможно
залететь так далеко в какие-то жалкие пять лет... Разве это не так?
     --  Я  попросил бы приберечь  слово  "невозможно"  для  более  удобного
случая, -- невозмутимо вставил Глебов.
     -- Позвольте, Евгений Николаевич, -- не унимался Боб,  -- мы делали все
по  вашей программе,  но... Как  это говорится  по-русски? Ага!.. Воз и ныне
там!
     --  Будем справедливы: "воз"  как раз не там, где  ему положено быть по
времени его движения, -- спокойно заметил Шелест.
     --  А  может быть, --  предположил  я, -- наши часы  вышли  из  строя и
кибернетика разбудила нас не через пять, а через сто с хвостиком?..
     --  Мой  бог!  --  воскликнул  Хоутон.  --  Затеряться  в  космосе  без
хронометра?!.
     Атом  беспокойства  заметался во  мне: шутка сказать, занесло  нас черт
знает куда, мы не имеем не только детальной, но даже общей ориентировки,  да
еще не уверены в бортовых часах, без которых немыслим точный расчет никакого
полета!
     Шелест понимает наше состояние--ему труднее: он командир.

     --  И  все  же,  --  рассудительно  говорит  он, --  расчеты  для  меня
убедительнее  эмоций.  Мы  можем  внутренне  верить  им или  не  верить--это
условно.  Прошу...  Как  бы  сказал  Маяковский  в  данном  случае,  Евгений
Николаевич?
     -- "Стать на горло собственной песне",--мгновенно подсказал Глебов.
     -- Верно. Так и поступим. Если  расчеты правильны, то дней через восемь
Мы  войдем  в  Зону   гаянской   ксаны  номер  тридцать  три.  Вот  тогда  и
запеленгуемся точнее.
     -- Превосходная идея, командир! -- воспрял духом Боб.
     -- А  пока,  в порядке подготовки к встрече  с  нашими собратьями,  Боб
займется уроками гаянского языка:  мы рассчитывали на большее время,  теперь
же -- кто знает! -- возможно, придется сокращать программу.
     -- Слушаюсь, командир! -- обрадовался Хоутон, человек дела.
     Кибернетика приняла первые робкие радиосигналы не через восемь, а через
два дня. Шелест и Глебов настраиваются  вручную, проверяя  автоматику.  Мы с
Хоутоном сидим на диване и наблюдаем, изредка переговариваясь шепотом.
     Лица наших друзей возбуждены. Мы не выдерживаем и подходим к ним.
     -- Это... действительно позывные ксаны  номер  тридцать  три,  -- глухо
говорит  Евгений Николаевич.  -- Расчеты верны:  до Гаяны--несколько месяцев
полета...
     -- Значит, либо часы неисправны... -- размышляю я вслух.
     -- Часы исправны, -- уверен Глебов.
     -- Но тогда выходит, что мы летели со скоростью...
     -- Четверть  миллиона километров в  секунду, -- заканчивает Глебов.  --
Приборы скорости у нас тоже не врут!
     -- Невозможно! -- горячусь теперь я.  --  Невозможно, летя со скоростью
меньшей,  чем  скорость  света,  пройти  расстояние  в  десять-двадцать  раз
большее, чем сумел бы пройти сам фотон за это же время.
     -- Это парадокс! -- воскликнул Боб.
     -- Парадокс Глебова,  -- сардонически подхватываю я, не подозревая, что
уже окрестил новое для нас явление природы, одно  из самых грандиознейших во
Вселенной.
     --  Спокойнее, друзья  мои,  спокойнее,--почему-то смеется командир.--Я
преклоняюсь перед темпераментом, но истина...
     --  Я  успокаиваюсь,  -- покорно  произнес Хоутон  и,  разведя  руками,
подчеркнуто лениво уселся на диван.--  Я даже  делаю вид, что считаю веселье
командира уместным...
     -- Старина Боб! --Шелест  с силой бьет Хоутона по плечу. -- Сохранилась
ли в тебе хоть толика воображения?
     -- Моего запаса хватит надолго, -- ворчит Хоутон.
     -- Так почему  ты не воспользуешься им? -- удивляется Шелест. -- Нельзя
же  просто  игнорировать  какое-нибудь явление  только оттого,  что оно тебе
раньше не было известно и никем не описано.
     -- Ты хочешь, командир, попытаться найти этому парадоксу об®яснение?
     -- А почему бы и нет?
     -- Но ведь старик Эйнштейн...--хочу напомнить я.
     --  Эйнштейну принадлежат  и такие  слова, --  прерывает  Глебов: -- "Я
считаю  вероятным, что  принцип  постоянства скорости  света в  его  обычном
понимании  действителен  лишь для  пространства с  постоянным гравитационным
потенциалом".
     -- Значит, возможно...
     -- Ну почему бы и нет?!--снова повторяет Шелест.
     --  Что  ж,--скачал   Хоутон,--допустим,  пространство  имеет   кое-где
свойство сжиматься в гармошку, и тогда мы, летя с одной и  той же скоростью,
пронижем больше "морщин"... А?
     -- Браво, Боб!--восхитился Евгений Николаевич.-- Я вижу  работу смелой,
хотя и  наивной  мысли. Такой  строй  воображения вполне приличествует  даже
физику, то есть тому, кто украшает род человеческий...
     --  Выкладывайте-ка  лучше  свою   точку   зрения,  --   предложил   я,
причисляющий  себя скорее к  лирикам,  нежели к физикам. -- Вас ведь  так  и
подмывает высказаться, Евгений Николаевич. Будто нам незаметно...
     -- Не скрою,  -- согласился  Глебов. -- Как нам  известно,  мы летим  с
собственной,  приборной скоростью,  не превышающей  скорости света.  Так что
старик Эйнштейн не может обижаться на нас. Но вместе  с  тем среда,  то есть
окружающее нас пространство... Гм, как бы это выразиться сочнее, Боб?
     -- Черт его знает, почему... -- вежливо помог Хоутон.
     -- Благодарю, я не ошибся в вас. Так вот, пространство  тоже несется со
страшной силой и в ту же сторону, что и мы. Понятно?
     -- Подобно тому как самолет в попутном  струйном течении высоких  слоев
атмосферы летит по отношению к Земле со скоростью,  намного превышающей  его
собственную, воздушную скорость? -- подхватил я.
     -- Вот, вот. Вероятно, и мы попали в какое-то необыкновенное по размаху
и силе,  но  уже  космическое  струйное течение! -- согласился Глебов. -- Мы
столкнулись с загадкой космоса.
     -- Туго же  придется на обратном пути,  -- задумался Хоутон.  -- Сейчас
оно помогает. Но когда мы полетим домой,  оно  станет встречным. Не скоро мы
доберемся до Земли.
     -- А  что  помешает  нам  возвращаться  другим  маршрутом?  -- возразил
Шелест.  --  Ведь когда гаянцы  летели к  нам, они  не  встречались  с  этим
явлением! Если оно, как  предполагает Глебов, узкое течение пространства, то
мы можем возвращаться обходным путем, не попадая в него!
     Разговор  закончился  на  палубе  звездолета:  нам  захотелось еще  раз
встретиться  с  космосом,  будто  он  мог  подсказать  разгадку тайны  нашей
скорости.
     Шелест и Хоутон сидели в креслах, думая каждый о своем, а я наблюдал за
Глебовым.
     Евгений Николаевич стоял на носу звездолета, скрестив  руки на груди, и
сосредоточенно всматривался в чрево Галактики.
     "Почему  мое  мышление,--подумал  я,--не  выходит из круга  аксиом,  не
отрывается  от уже  изученного и  открытого  другими,  а он  устремляется  в
первобытный лес фактов, прокладывает свои тропинки?"
     Почему?
     Таким вот--стоящим  на носу звездолета, с руками, скрещенными на груди,
смело смотрящим в  лицо Вселенной -- я запомнил Евгения Николаевича  Глебова
на всю жизнь...


        Глава четвертая. ГАЯНА!

        1
     Мы приближаемся  к планетной  системе  звезды  No 13 созвездия  Ориона,
которую сами гаянцы называют Фело. Вокруг нее вращается Гаяна.
     Связь установлена...
     Мне  трудно  описать  эффект,  вызванный  нашим  появлением в  космосе.
Читатель,  наделенный даже сотой  долей  хоутоновского  воображения,  как-то
сможет  представить   себе,   что  творилось  на  планете,   когда  гаянские
радиостанции  космического наблюдения поймали  наши позывные  и первые слова
гостей с неизвестной им планеты... говоривших на чистейшем гаянском языке!
     --  Все  равно,  --  уверял  Боб,  --что  познакомиться  с  осьминогом,
сочиняющим трактат о теории относительности на японском языке!
     Поскольку в нашем экипаже лучше  всех освоил гаянский  язык Боб Хоутон,
прирожденный полиглот, командир поручил ему  вести  связь с  планетой,  пока
дело не коснется вопросов космонавтики.
     Боб взялся горячо: он успевал рассказывать о Земле и  печальном  исходе
гаянской экспедиции, достигшей острова Пито-Као, о нашем  полете и каждом из
нас.
     Сильнейшее   впечатление   и  на  гаянцев  и...  на  нас  (как  это  ни
удивительно!)  произвела весть о  космических струйных  течениях.  На них --
понятно  почему; оказывается, космические  струйные  течения совсем  недавно
были предсказаны  кем-то из ученых Гаяны! А вот  то, что и мы взволновались,
требует пояснения.
     Таким образом,  не  успели  мы еще долететь до места,  как уже началось
взаимодействие опыта и науки наших двух планет!
     Гаянцы временно запретили межпланетные полеты, чтобы не помешать нам, и
запросили подробные сведения  о звездолете.  "Юрий Гагарин". К микрофону все
чаще подходил Шелест.
     Сперва  они  хотели сами завести нас на свой цент- ральный космодром на
Уэле, острове  на Торо,--так назывался один из гаянских океанов,--но  Шелест
решил иначе.
     -- Мы выведем наш звездолет на орбиту, пересядем сами в шеер (маленький
реактивный разведчик, самолетного типа), -- об®яснил он, -- и  войдем в вашу
атмосферу аэродром вы нам укажете. А после вы  заведете звездолет на Уэл, но
уже без нас.
     Гаянцы согласились: так меньше риска.
     Шелест  наладил  телевизионную   связь,  и  на  центральном  телеэкране
появилось изображение молодой женщины...
     Здесь  я стану  писать  несколько  медленнее, с  большей  тщательностью
подбирая слова Напомню, что Гаяна очень походит на нашу  Землю. И обликом, и
своим климатом, и магнитным полем, но главное--там такие же люди.
     Мы увидели  на экране подвижную,  веселую  женщину с  удлиненным лицом,
медноволосую  и  белокожую.  Высокий  гладкий  лоб. Густые  брови  изломлены
посередине и будто удивленно приподняты к вискам. Золотистые глаза--таких  я
никогда не видел на Земле! -- искрящиеся и умные. Тонкий  ровный  нос. Уши у
нее раза вполтора длиннее, чем у  землян, но общего приятного впечатления не
портят.
     Она понравилась нам с первого взгляда.
     Наш  бедный штурман,  добровольно  променявший любовь на звезды и ранее
умудрявшийся с увлечением  рассказывать  о свойствах материи и возникновении
миров первым  красавицам  Москвы,  сейчас,  на  подходе  к  Гаяне, был,  что
называется,  сражен волшебным  видением, ионизирован,  как, без сомнения, он
охарактеризовал бы сам  свое  состояние,  если  бы  мог  глянуть на себя  со
стороны и сохранить об®ективность.

     --  Меня  зовут  Юль,  -- мягко  произнесла  женщина.  -- Мне  поручено
руководить приземлением шеера и посадкой звездолета. Давайте знакомиться...
     Шелест  включил  телевизионный передатчик  и  представился,  получив  в
награду серьезный, изучающий взгляд Юль.
     Рыжая шевелюра Хоутона  и его  задорное, веснушчатое  лицо воспринялись
Юль как нечто весьма прозаическое.
     Увидев  мои  почтенные седины, Юль сделала мне комплимент, заметив, что
приятно   видеть  долгожителя  в   возрасте   за  400--500   лет,   запросто
путешествующего в космосе.
     Когда же я об®яснил, что мне, по крайней мере, раз в десять меньше, Юль
пробормотала извинение.
     Потом  мы  об®единенными усилиями подтащили к об®ективу  телевизионного
передатчика нашего штурмана.
     --   Это  наш  Звездолюб,--скороговоркой  отрекомендовал  командир,  --
штурман корабля Евгений Николаевич Глебов...
     -- Звездолюб? -- отчетливо  повторила  Юль. -- Красивое прозвище... Так
это ты открыл "парадокс Глебова"?
     Евгений Николаевич виновато кивнул.
     --  Поздравляю,--продолжала  Юль, почему-то  улыбаясь. --  А  кто ты по
профессии?
     -- Астрофизик, -- вынужден был ответить за товарища Боб.
     -- О,  я тоже,  -- обрадовалась Юль.  --  Мы будем с тобой дружить... Я
предсказала возможность космических струйных  течений, а ты, ани, открыл их.
Я верно сказала?
     -- Даже очень! -- торопливо ответил Боб.
     -- Принимай условия посадки, Звездолюб, -- сказала Юль.
     -- Разреши, Юль, мне самому заняться сейчас делом,--решительно произнес
Шелест, выступив вперед.
     --  Хорошо,--  одобрила  Юль,  видимо, оценив  состояние  штурмана.  --
Командир, ты будешь садиться на аэродроме Тиунэлы. Вот как он выглядит...

        2
     Выстреленный катапультой,  наш шеер отделился  от  корпуса звездолета и
под углом  градусов  пятьдесят устремился к  Гаяне.  Шелест сидел  на  левом
пилотском кресле, я -- на правом.
     Над нами уже голубел космос с яркими звездами и жгучим солнцем, а внизу
сквозь  вуаль  атмосферы  и   дырявое  и  пухлое  одеяло  облаков  виднелась
поверхность планеты.
     Постепенно  гася скорость, мы с Шелестом уменьшили угол  планирования и
стали  погружаться  в атмосферу  Гаяны. Раскаленный трением  воздух  казался
светящимся, особенно на ночной,  теневой стороне планеты. На высоте двадцать
километров  мы  сбавили  скорость  всего  до тысячи  километров  в час  и, в
точности  выполняя команды, подаваемые Юль, направились к главному аэродрому
Тиунэлы...
     Шеер вел  себя послушно в  незнакомом воздухе, как бы сразу привыкнув к
нему.  В районе,  где находилась  столица  планеты -- Тиунэла, нас  встретил
грозовой фронт.
     Мы прошли его верхом, а когда  до аэропорта осталось  не более  двухсот
километров и нам разрешили снижение до тысячи метров -- такова высота малого
круга для скоростных самолетов на всех аэродромах Гаяны, мы пробились сквозь
6--7-балльную кучевую облачность и испытали болтанку, какую не раз встречали
летом     в    районе     Ставрополя,     Астрахани     или    на    участке
Актюбинск--Джусалы--Ташкент, у нас на Земле.
     Над  самим же аэродромом -- ясно. На овальном летном поле ярко светятся
голубая посадочная полоса и стрела с левой ее стороны.
     По мере нашего приближения яркость свечения полосы едва заметно убывала
(потом мы узнали, что также бывало и  при ночных полетах!). Шелест кивнул, и
я  включил  "автомат-шасси",  то  есть  аппаратуру, которая  направила часть
воздушной  струи  от  двигателя  вниз, тем  самым создавая  необходимую  для
посадки и руления воздушную подушку, заменяющую шееру колеса.
     После посадки в толще полосы, на самой ее оси, вспыхнула еще одна яркая
красная  стрелка. Она как  бы  скользила перед  нами,  указывая  направление
дальнейшего руления, и  вывела нас на перрон у длинного здания аэровокзала с
подобием минаретов по углам.
     Вдоль фасада и на плоской  крыше  аэровокзала-- множество пестро одетых
гаянцев. Они весело машут руками.
     Первым на планету шагнул командир, за ним--мы.
     Вдруг  почти половина  неба многоцветно вспыхнула  и  преобразилась. Мы
увидели  берег  моря,   песочный  пляж,  причудливые  кактусы  с  мясистыми,
колеблющимися  листьями,  перистые  пальмы.  На берегу  --  стройная фигурка
девочки  в  легком  развевающемся  платье.  Девочка  кружится  в  танце.  Ее
руки-крылья устремлены  к  солнцу. Вот  она, кружась,  наклоняется к кустам,
быстро срывает четыре больших цветка с белыми острыми лепестками.
     Гигантская  живая  картина  уменьшается,  толпа  людей   у  аэровокзала
расступается, и девочка как бы сходит с  неба  на  землю. Мы не  замечаем, а
только понимаем, что в какую-то долю секунды изображение подменено настоящей
девочкой, и вот  уже  она бежит к нам, чтобы первой приветствовать посланцев
далекой планеты...
     -- Это самая юная  танцовщица  Гаяны, -- доносится к  нам из  невидимых
репродукторов голос Юль.
     И тут меня осенило! Я вбегаю  в кабину  шеера, вожусь в нем минуту -- и
над аэродромом звучит  итальянская песня "О мое солнце!"--это поет Робертино
Лоретти!
     Его  волшебный голос покорил гаянцев. Они замерли, точно боясь спугнуть
очарование.
     -- Это голос самого юного певца нашей Земли, -- об®ясняем мы.
     Так прошел наш "митинг".Снова в толпе встречающих образовался проход, и
мы увидели  Юль, живую, настоящую. В открытом,  коротком белом  одеянии, она
шла к нам с поднятой левой рукой.
     --  Здравствуйте,  люди!--громко  произнесла  она.--  Вы первые  жители
другой планеты, посетившие Гаяну... Мы принимаем  вас, как друзей  В истории
наших  планет  это самое радостное событие.  Вас  видит и слышит сейчас  вся
Гаяна, все мои сопланетники...
     И   тут   жители  двух   планет,  разделенные  до   этого  колоссальным
таинственным пространством, обнялись и расцеловались, смеясь и плача.
     У каждого народа есть свои традиции и привычки, но Любовь и Дружба, Мир
и  Человечность ценимы везде, где  есть  свободные и  равноправные  Разумные
Жители Вселенной!


        Глава пятая. ЮЛЬ

        1
     Более тысячелетия прошло с  того дня,  когда покинул