ния медицине"4.
     ________________________
     1  В оригинале игра слов: recette -- рецепт, доход, выручка (Примеч.
перев.).
     2 Amard, Association intellectuelle, I, p. 65.
     3 Cf. supra, chap. V.
     4 Boullard, Philosophic medicale (Paris, 1831), p. 224.
     178

     Взгляд, который слушает, и взгляд, который  говорит:  клинический  опыт
представляет  момент  равновесия  между высказыванием и зрелищем. Равновесия
непрочного,  ибо  оно  покоится   на   великолепном   постулате:   что   все
видимое может быть высказано, и что оно целиком видимо,
потому  что  полностью  высказываемо.  Но  безостаточная  обратимость
видимого в высказываемое остается в клинике скорее требованием  и  границей,
чем  исходным  принципом.  Полная  описываемость  есть существующий и
удаленный  горизонт,  это  куда  больше  мысленная   мечта,   чем   основная
концептуальная структура.
     Во  всем  этом есть простое историческое оправдание: логика Кондильяка,
служившая  эпистемологической  моделью  клиники,  не  допускала  науки,  где
видимое   и  высказываемое  рассматривались  бы  как  полностью  адекватные.
Философия Кондильяка была мало-помалу передвинута от исходного впечатления к
операциональной логике знаков, затем от этой логики -- к обоснованию знания,
которое было одновременно языком и вычислением: использованное на этих  трех
уровнях,   и   каждый  раз  в  различных  смыслах;  понятие  элемента
обеспечивало на протяжении этого размышления двусмысленную непрерывность, но
без определенной  и  связной  логической  структуры.  Кондильяк  никогда  не
выделял   универсальной   теории   элемента   --   будь   это  перцептивный,
лингвистический или исчисляемый элемент; он без конца колебался между  двумя
логическими  операциями: логикой генеза и логикой исчисления. Отсюда двойное
определение анализа: редуцировать сложные идеи "к простым идеям, из  которых
они  состоят,  следовать развитию их порождения"1 и искать истину "с помощью
определенного варианта исчисления, то есть сочетая и
     _________________
     1 Condillac, Origine des connaissances humaines, p. 162.
     179

     разлагая понятия, чтобы сравнить их наиболее удачным образом в  поисках
того, что имеется в виду"1.
     Эта   двусмысленность   влияла   на  клинический  метод,  но  последний
реализовывался,   следуя   концептуальному   движению,   которое   абсолютно
противоположно  эволюции  Кондильяка,  буквально  меняя  местами  исходную и
конечную точки.
     Он отступает от требования исчисления к примату порождения, т. е. после
поисков определения  постулата  эквивалентности  видимого  высказываемому  с
помощью  универсальной  и строгой исчисляемости, он придает ему смысл
полной и исчерпывающей описываемости. Сущностная операция принадлежит
уже не порядку комбинаторики, но  порядку  синтаксической  транскрипции.  Об
этом  движении,  которое  возобновляет  в  обратном  смысле  все мероприятие
Кондильяка,  ничто  не  свидетельствует  лучше,  чем  мысль   Кабаниса   при
сопоставлении   с   анализом   Брюллея.   Последний   хочет   "рассматривать
достоверность  как  полностью  делимую   на   такие   вероятности,   которые
желательны"; "вероятность есть, таким образом, уровень, часть достоверности,
от  которой  она  отличается,  как часть отличается от целого"2; медицинская
достоверность, таким образом, должна  достигаться  сочетанием  вероятностей.
После  установления  правил  Брюллей  объявляет,  что  он  не пойдет далее в
присутствии более знаменитого врача,  чтобы  внести  в  этот  сюжет  знания,
которые  он едва ли мог предоставить3. Весьма правдоподобно, что речь идет о
Кабанисе. Итак, в Медицинских  революциях  определенная  форма  науки
определяется не способом подсчета, но организацией, значение кото-
     _______________
     1 Ibid.,p. 110.
     2  С.-А. Brolley, Essai sur l'art de conjecturer en medecine, p.
26--27.
     3 Brulley, ibid.
     180

     рой главным образом  заключается  в  выражении.  Речь  уже  не  идет  о
внедрении  исчисления  для того, чтобы перейти от вероятного к достоверному,
но о том, чтобы зафиксировать синтаксис, чтобы  перейти  от  воспринимаемого
элемента  к  связности высказывания: "Теоретическая часть науки должна быть,
таким образом, простым изложением цепочки классификаций и  всех  фактов,  из
которых   эта  наука  состоит.  Она  должна  быть,  так  сказать,  суммарным
выражением"1. И если Кабанис помещает вычисление вероятности  в  обоснование
медицины, то лишь в качестве элемента, наряду с другими, в общей конструкции
научного  рассуждения.  Брюллей пытается найти свое место на уровне Языка
исчисления. Кабанис обильно цитирует этот  последний  текст,  его  мысль
эпистемологически   находится  на  одном  уровне  с  Эссе  об  основаниях
знания.
     Можно было бы подумать -- и все  клиницисты  данного  поколения  в  это
верили   --  что  вещи  пребывали  бы  там,  где  на  этом  уровне  возможно
непроблематичное   равновесие   между   формами   сочетания    видимого    и
синтаксическими  правилами  высказывания.  Короткий  период эйфории, золотой
век, не имевший будущего: видеть, говорить и учиться видеть, говоря то,  что
видится, сообщаются в непосредственной прозрачности;
     опыт  был  по  полному  праву  наукой,  и  "знать"  двигалось  в ногу с
"сообщать". Взгляд безапелляционно читал  текст,  в  котором  он  без  труда
воспринимал  ясное  высказывание,  чтобы  восстановить  его  во  вторичном и
идентичном дискурсе:
     представленное видимым, это  высказывание,  нисколько  не  изменившись,
побуждало  видеть.  Взгляд  восстанавливал в своей высшей практике структуры
видимого, которые он сам внес в свое поле восприятия.
     ________________
     1 Cabanis, Coup d'aeil sur les  Revolutions  et  la  reforme  de  la
medecine (Paris,1804), p. 271.
     181

     Но  эта  обобщенная  форма  прозрачности  оставляет непрозрачным статус
языка,  или,  по  крайней  мере,  систему  элементов,  которые  должны  быть
одновременно   основанием,   оправданием  и  тонким  инструментом.  Подобная
недостаточность, характерная в то же самое время и  для  Логики  Кондильяка,
открывает  поле  для  некоторого  числа  маскирующих  его эпистемологических
мифов. Но они уже сопровождают клинику в новое пространство,  где  видимость
сгущается,   нарушается,  где  взгляд  сталкивается  с  темными  массами,  с
непроницаемыми объемами, с черным камнем тела.
     1. Первый  из  этих  эпистемологических  мифов  касается  алфавитной
структуры  болезни.  В  конце  XVIII  века  алфавит казался грамматистам
идеальной схемой анализа и окончательной формой расчленения  языка  и  путем
его  изучения. Этот образ алфавита переносился без существенных изменений на
определение клинического взгляда. Наименее возможным наблюдаемым  сегментом,
от   которого  следует  двигаться,  и  по  ту  сторону  которого  невозможно
продвинуться, является единичное впечатление, получаемое от  больного,  или,
скорее,  от  симптома  у  больного.  Он  не  означает ничего сам по себе, но
обретет смысл и значение, начнет говорить, если образует сочетание с другими
элементами: "Отдельные изолированные наблюдения для науки --  то  же  самое,
что  буквы  и  слова для речи; последняя образуется стечением и объединением
букв и слов, механизм и значение которых должны  быть  обдуманы  и  изучены,
чтобы обеспечить их правильное и полезное потребление. То же самое относится
к  наблюдению  .  Эта алфавитная структура гарантирует только то, что всегда
можно
     ___________
     1 F.-J. Double, Semeiologie general (Paris, 1811), t.I, p. 79.
     182

     достигнуть конечного элемента. Она обеспечивает и то,  что  число  этих
элементов  будет  конечно  и  ограничено. То же, что разнообразно и очевидно
бесконечно, есть не первичное впечатление, но их сочетание  внутри  одной  и
той  же  болезни:  так  же  как  небольшое  число "модификаций, обозначенных
грамматистами под именем согласных"  достаточно,  чтобы  придать  "выражению
чувств  точность  мысли",  так  же  и для патологических феноменов "в каждом
новом случае кажется, что это новые факты, тогда как это  есть  лишь  другие
сочетания.   В   патологическом   статусе  есть  лишь  небольшое  количество
принципиальных  феноменов...  Порядок  их   появления,   их   значение,   их
разнообразные связи достаточны, чтобы породить все разнообразие болезней"1.
     2.    Клинический    взгляд   производит   над   сущностью   болезни
номиналистическую редукцию.  Составленная  из  букв,  болезнь  не  имеет
никакой  реальности,  кроме Порядка их сочетания. Их разнообразие сводится в
окончательном анализе к этим нескольким простым типам, и все, что может быть
выстроено ими или над ними -- есть лишь Имя. И имя в двух смыслах: в смысле,
используемом номиналистами, когда они критикуют субстанциональную реальность
абстрактных или  обобщенных  понятий,  и  в  другом  смысле,  более  близком
философии  языка,  поскольку  форма  композиции сущности болезни принадлежит
лингвистическому  типу.  По  отношению  к  индивидуальному   и   конкретному
существу,  болезнь  --  лишь имя; по отношению к образующим ее изолированным
элементам  она  обладает   совершенно   строгой   архитектурой   вербального
означения. Задаваться вопросом о том, что является
     _________________
     1 Cabanis, Du degre de certitude (Paris, 1819), p. 86.
     183

     сущностью болезни -- "все равно Как если бы задаваться вопросом, какова
природа  сущности слова"1. Человек кашляет; он отхаркивает кровь; он дышит с
трудом; у него учащенный и жесткий пульс; его температура повышается --  что
ни  непосредственное  впечатление,  то,  если  можно  так выразиться, буква.
Объединившись, они образуют болезнь -- плеврит:
     "Но что же такое плеврит?... Это стечение образующих его  случайностей.
Слово  плеврит  лишь  их  кратко  описывает". "Плеврит" не привносит с собой
ничего, кроме самого по себе слова. Он "выражает умственную абстракцию",  но
как  слово он есть хорошо определенная структура, сложная фигура, "в которой
все или  почти  все  события  обнаруживаются  в  сочетании.  Если  одно  или
несколько  из них отсутствуют -- это совсем не плеврит или, по меньшей мере,
не настоящий плеврит"2. Болезнь как имя -- есть частное бытие, но как  слово
-- оно   обладает   конфигурацией.   Номиналистская  редукция  существования
освобождает постоянную истину. И вот почему:
     3.  Клинический  взгляд  совершает  над  патологическими  феноменами
редукцию  химического  типа.  Взгляд нозографистов вплоть до конца XVIII
века был взглядом садовника;
     необходимо было опознать в  разнообразии  внешнего  вида  специфическую
сущность.  В  начале  XIX  века  вводится другая модель -- модель химической
операции,  которая,  изолируя  составные  элементы,   позволяет   определить
композицию, установить общие точки сходства и различия с другими множествами
и   основать,   таким  образом,  классификацию,  базирующуюся  более  не  на
специфических типах, но на фор-
     _______________
     1 Ibid., р. 66. 2 Ibid., p. 66.
     184

     мах связи: "Вместо того, чтобы следовать примеру ботаников,  не  должны
ли   нозологисты   скорее   принять  систему  химиков-минерологов,  то  есть
довольствоваться классификацией  элементов  болезни  и  их  наиболее  частых
сочетаний?"1. Понятие анализа, с которым мы уже познакомились, примененное к
клинике  в  квази-лингвистическом  и  квази-математическом  смысле2,  теперь
приблизится к химическому смыслу:  оно  будет  иметь  в  качестве  горизонта
изоляцию  чистых  веществ  и  создание  таблицы их сочетаний. Осуществляется
переход  от  темы  комбинаторики  к  теме  синтаксиса  и,  наконец,  к  теме
сочетания.
     И, соответственно, взгляд клинициста становится функциональным аналогом
огня химических  горелок.  Именно благодаря ему сущностная чистота феноменов
может освободиться:
     он является агентом, отделяющим истины. И совсем как  пламя  выдает  их
тайну  лишь  в  живости  самого  огня,  и было бы напрасным ворошить однажды
погасший огонь, оставивший лишь мертвую золу,  caput  mortuum,  точно
так  же  в  речевом  акте  и живой ясности, которая проливается на феномены,
раскрывается истина: "Это совсем не останки болезненного пламени, вносящие в
медицину знания; это  род  пламени"3.  Клинический  взгляд  --  это  взгляд,
сжигающий  вещи  до  их  конечной  истины.  Внимание, с которым наблюдают, и
движение, которым высказывают,  в  конце  концов  восстанавливаются  в  этом
парадоксальном   пожирающем  акте.  Реальность,  рассуждение  о  которой  он
спонтанно читает, чтобы восстановить ее такой, какова  она  есть,  не  столь
адекватна самой себе,
     _________________
     1    Demorcy-Delettre,    Essai   sur   I   'analyse   applique   au
peifeclionnement de la medecine, p. 135. 2 Cf. supra, chap.VI.  3
Amard, Association intellectuelle, t. II, p. 389.
     185

     как  можно было бы это предположить: ее истинность дается в разложении,
которое  лучше,  чем  чтение,  ибо  речь  идет  об  освобождении  внутренней
структуры.  Отсюда  видно,  что  клиника  существует  не  просто  для чтения
видимого, она -- для раскрытия тайн.
     4.     Клинический     опыт     идентифицируется      с      хорошей
чувствительностью.   Медицинский   взгляд   --   это   не   то  же,  что
интеллектуальный взгляд,  способный  под  явлением  обнаружить  неискаженную
чистоту   сущностей.   Это  --  конкретный  чувствительный  взгляд,  взгляд,
переходящий от тела к телу, весь путь которого располагается в  пространстве
осязаемых  проявлений.  Полная  истина  для клиники есть чувственная истина.
"Теория почти всегда молчит или исчезает у постели больного, чтобы  уступить
место наблюдению и опыту. Эх! На чем основываются наблюдения и опыт, если не
на  связи  с  нашими  чувствами? И что будет с тем и другими без этих верных
проводников?"1. Если это знание на  уровне  непосредственного  использования
чувств не дано сразу, если оно может приобретать глубину и мастерство, то не
за  счет смещения плоскости, позволяющего ему достичь иного, чем оно само, а
благодаря полностью внутреннему господству в своей собственной области;  оно
углубляется лишь на свой уровень, относящийся к чистой чувствительности, так
как  ощущение  никогда не рождает ничего, кроме ощущения. Что же тогда такое
"взгляд врача, который часто берет верх над самыми  обширными  познаниями  и
наиболее  прочным  образованием,  если не результат частого, методического и
правильного  упражнения  чувств,  из  которого   происходит   эта   легкость
применения, эта живость
     _____________
     1  Corvisart,  предисловие  к переводу Auenbrugger, Nouvelle methode
pour reconnaitre les maladies internes de la poitrine (Paris, 1808),  p.
VII.
     186

     связей,  эта  уверенность  суждения,  иногда  столь  быстрого,  что все
действия кажутся симультанными и совокупность  которых  подразумевается  под
названием  чутья?"1. Таким образом, эта чувственность знания, которая тем не
менее  содержит  в  себе  соединение  больничной  и   педагогической   сфер,
определение  области  вероятности  и  лингвистической  структуры  реального,
связывается в хвале непосредственной чувствительности.
     Вся размерность анализа разворачивается единственно на уровне эстетики.
Но эта эстетика не только определяет исходную форму любой истины;  в  то  же
время   она   предписывает  правила  исполнения.  На  следующем  уровне  она
становится  эстетикой  в  том  смысле,  что  предписывает  нормы  искусства.
Чувственная  истина  открывает  в дополнение к самим по себе чувствам
красивую  чувствительность.  Вся  сложная  структура  клиники  кратко
излагается  и  свершается в чарующей быстроте искусства: "В медицине все или
почти все, зависящее от взгляда,  или  счастливого  инстинкта,  уверенности,
находится  скорее в самих ощущениях артиста, нежели в принципах искусства"2.
Техническая основа медицинского знания превращается в  советы  осторожности,
вкуса,  умения,  требуется  "великая  проницательность", "большое внимание",
"большая точность", "большая ловкость" и "великое терпение"3.
     На этом уровне все правила  приостановлены  или,  скорее,  те  правила,
которые    образуют   сущность   клинического   взгляда,   заменяются
мало-помалу и в кажущемся беспорядке теми, что вскоре образуют взор,  и  они
существенно  различны. Взгляд в самом деле содержит в себе открытую область,
и его основ-
     _____________
     1 Corvisart, ibid., p. X.
     2 Cabanis, Du degre de certitude (3 d., Paris, 1819), p. 126.
     3 Roucher-Deratte, Lecons sur l'art d'observer (Paris, 1807), p.
87--99.
     187

     ная  активность  относится   к   сукцессивному   порядку   чтения.   Он
констатирует   и   обобщает,   он   восстанавливает  постепенно  имманентные
структуры, он распространяется на мир, который уже является миром  языка,  и
вот  почему  он  спонтанно  объединяется со слухом и речью. Он формирует как
особую артикуляцию два фундаментальных аспекта Говорения (то, что высказано,
и то, о чем говорится). Взор же не витает над полем, он упирается  в  точку,
которая  обладает  привилегией  быть  центральным  или определяющим пунктом.
Взгляд бесконечно модулирован, взор двигается прямо: он выбирает,  и  линия,
которую  он  намечает,  в  одно  мгновение наделяет его сутью. Он направлен,
таким  образом,  за  грань   того,   что   видит;   непосредственные   формы
чувствительности  не  обманывают его, так как он умеет проходить сквозь них,
по существу он -- демистификатор. Если  он  сталкивается  со  своей  жесткой
прямолинейностью,   то   чтобы  разбить,  чтобы  возмутить,  чтобы  оторвать
видимость.  Он  не  стеснен  никакими  заблуждениями  языка.  Взор  нем  как
указательный  палец,  который  изобличает.  Взор  относится  к невербальному
порядку контакта, контакта, без сомнения, чисто идеального,  но  в  конечном
итоге  более  поражающего,  потому что он лучше и дальше проникает за
вещи. Клиническое око открывает  сродство  с  новым  чувством,  которое  ему
предписывает  свою  норму  и эпистемологическую структуру: это более не ухо,
обращенное к речи, это указательный палец, ощупывающий глубину.  Отсюда  эта
метафора  осязания,  с помощью которой врачи без конца хотят определить, что
такое их взгляд1.
     Представленный самому  себе  в  этом  новом  образе,  клинический  опыт
вооружается,  чтобы  исследовать  новое пространство: осязаемое пространство
тела, которое в то же самое
     _____________
     1 Corvisar, текст, цитированный выше, р. 122.
     188

     время  есть  непрозрачная  масса,  где  скрываются  секреты,  невидимые
повреждения  и  сама  тайна  происхождения. И медицина симптомов мало-помалу
приходит в упадок перед этими  органами,  локализацией  и  причинами,  перед
клиникой, полностью упорядоченной патологической анатомией. Это эпоха Биша.


     Глава VIII Вскройте несколько трупов
     Очень   рано   историки   связали   новый   дух  медицины  с  открытием
патологической анатомии; она появилась с тем,  чтобы  определить  его  суть,
продвигать   его,   прикрывать,   формируя  одновременно  и  наиболее  живое
выражение,  и  самое  глубокое  обоснование;   казалось,   методы   анализа,
клиническое   обследование,  вплоть  до  реорганизации  школ  и  госпиталей,
заимствуют его значение. "Во Франции для медицины началась совершенно  новая
эпоха...  анализ,  примененный  к  исследованию  физиологических  феноменов,
просвещенный вкус к писаниям Античности, объединение  медицины  и  хирургии,
организация  клинических  школ  --  произвели  эту  удивительную  революцию,
характеризуемую прогрессом в области патологической анатомии"1. Она получила
любопытную  привилегию  внести  первичные  принципы  своей  позитивности   в
завершающий момент знания.
     Почему  произошла  эта хронологическая инверсия? Почему время того, что
содержалось в самом нач