е
проблемы. Несмотря на то, что Чак ушел, вопрос продолжал плавать в воздухе
неким кабалистическим  знаком,  и,  наблюдая  этот  пугающий  призрак,  мы
впервые, наверное,  спросили  себя,  а  надо  ли  нам  в  действительности
уезжать?.. Это выглядело чудовищным, почти святотатством,  но  именно  над
этим мы сейчас размышляли.
     Жизнь вне Пути... Как могла  она  сложиться  для  нас?  Какой  гранью
обернуться? Ведь до сих пор мы существовали  ТОЛЬКО  в  движении  и  никак
иначе. Жили стремлением добраться до горизонта. Об этом говорилось везде и
всюду. К этому мы привыкли. И вот  неожиданный  барьер,  баррикада,  перед
которой мы застыли в смущении.
     Весь день после этого разговора мы ходили, как в  воду  опушенные.  И
лишь к вечеру зловещий "кабалистический" знак растаял.  Барсучок  принялся
колдовать  над  сервировкой  нехитрого  ужина.  Чак  суетился  на   кухне,
вполголоса ругая не закипающий чай. Все находились при деле, и,  перетащив
в ванную комнату кресло, я уселся, заботливо примостив  ноющий  подбородок
на подушечке. В ванне, в шаге от меня, плескалась Чита.
     - Горячая вода - это волшебство! Да, да, просто чудо!
     - Увы, не помню, - пробормотал я.
     - Бедный, несчастный... Ты обязательно должен  принять  ванну,  сразу
после меня.
     - После тебя? Но  ведь  это  снова  накачивать  воду,  нагревать  ее,
сколько труда!..
     - Ты видишь другой выход?
     - Представь себе, вижу. Мы могли бы эту  водичку  поработать  на  нас
дважды. Ванна, как ты, верно заметила, достаточно просторная...
     В дверь постучали, показалась голова Чака.
     - Вода еще не остыла?
     - Все прелестно, Чак! Я тебя люблю! - прямо из  ванны  Чита  помахала
ему рукой.
     - Если что, всегда могу подбросить дровишек.
     - Спасибо не надо, - я решительно притворил дверь. Искристо улыбаясь,
Чита одарила меня одним наиболее теплых своих взглядов.
     - Не трогай моего Чака! Он ужасно милый!
     - А я?
     - Ты? - она состроила гримаску, изображая задумчивость. - Ты  у  меня
бедненький! Потому что весь в шрамах и шамкаешь, как штарушка. Лис тоже...
- Она смолкла на полуслове и угрюмо начала гонять волны по воде. Еще  пару
дней назад мы твердо условились не касаться этой темы.
     Я кашлянул в кулак и попробовал улыбнуться.
     - Между прочим, не ты один в шрамах  и  царапинах!  -  она  ожила  и,
дурашливо вывернув локоть, показала на бледную полоску. - И еще  есть,  на
ноге...
     - Мозоль? - осведомился я.
     - Сам ты мозоль!.. Шрам! Самый настоящий. Это я на стекло  наступила.
Давным-давно. Знаешь, как болело!..
     Бултыхаясь в ванне, она еще раз любовно пересчитала все свои синяки и
царапины. С гордостью объявила.
     - Целых четыре штуки, дружок!
     - Что ты говоришь! Должно быть это опасно. И потом,  может  быть,  ты
обсчиталась? - намекнув таким образом на свои глубокие познания в  области
подсчета царапин, я со скрипом пододвинул себя вместе с креслом  к  ванне.
Безусловно, я рисковал. Мокрые, в мыльной пене руки тут же обвили мою шею.
     - Эй, Русалка! Ты же меня утопишь! - соблюдая видимость  приличий,  я
попытался вырваться.
     - Но мы же утонем вместе!..



                                    13

     Чак влетел в самую неподходящую минуту,  когда  мы  чинно  сидели  за
столом,  под  бульканье  старого  самовара  наполняя  столовую  аппетитным
хрустом сухарей.
     - Автобус!.. Вот-вот подъедет к площади!
     Барсучок как раз рассказывал чрезвычайно запутанную историю про  свои
скитания по автостанциям. Отчего-то грустное у него выходило  смешным,  и,
поперхнувшись смехом, мы уставились на Чака.
     АВТОБУС!.. Это означало только одно: нам необходимо было  мчаться  на
площадь. Покинув стол, нашу уютную столовую. Бежать со всех ног.
     Наверное, уже через каких-нибудь  десять  минут  мы  были  на  месте.
Известие друга в буквальном смысле сгребло  нас  за  шиворот,  безжалостно
вышвырнув в бурлящее море тел. Никто  уже  не  думал  о  чае  с  сухарями.
Продираясь сквозь визг  и  давку,  все  более  разгорающимися  глазами  мы
взирали на людское  светопреставление.  Площадь,  запруженная  тысячами  и
тысячами  орущих  существ,  сжималась  и  клокотала   вокруг   невзрачного
автофургона. Это походило на безумие. Ради  двух-трех  десятков  мест  эти
тысячи готовы были вцепиться друг другу в глотки, пустить  в  ход  ножи  и
палки. С самого начала было  ясно,  что  повезет  лишь  кучке  находящихся
поблизости счастливцев. Тем не менее, рвались туда тысячи...
     Привстав  на  цыпочки,  я   разглядел,   как   плечистые   контролеры
вышвыривают из автофургона  сопротивляющихся  беспропускников.  Заслон  из
глянцево-черных автомобилей кое-как сдерживал натиск толпы. Опустившись на
пятки, я прищемил чьи-то ноги и тут же получил  тычок  в  спину.  Вынырнув
сбоку,  Чак  резким  взмахом  заставил   кого-то   позади   крякнуть.   Не
оборачиваясь, я лягнул крякнувшего и, потянув Читу  за  руку,  рванулся  к
автофургону.
     Вероятно,  контролеры   уже   уводили   свои   машины,   потому   что
перетаптывающая армада людей ожила. Нас подхватило и  понесло.  Гигантский
пресс начинал работать, втискивая  человеческие  тела  в  крохотный  объем
единственного  автобуса.  Это  продолжалось  недолго.  Уже  через   минуту
разочарованный  стон  прокатился  над  площадью,  движение   остановилось.
Какое-то  время  толпа  еще  стыла  на  месте,  не  веря  в   случившееся,
прислушиваясь  к  уплывающему  тарахтению  фургона.   Потом   люди   стали
потихоньку расходиться.
     ...Возвращались мы измученные и опустошенные. Нас  ждал  незаслуженно
брошенный стол, сухари и чай, но мы не радовались. Даже Чак и тот  свирепо
пинал ногами встречный мусор. Барсучок шел сгорбленный, напоминая со спины
дряхлого больного старика...
     Очнуться нас заставила Чита. Рванув меня за рукав, она  вскрикнула  и
шарахнулась в сторону. Резко обернувшись, я  увидел  перед  собой  бледный
неприятный овал и скверную улыбку.  То  ли  зубы  у  этого  человека  были
слишком велики, чтобы поместиться во рту, то ли сам рот не закрывался,  но
лошадиный оскал не сходил с его  лица.  Прыщавый,  худосочный,  незнакомец
даже на расстоянии внушал отвращение. Продолжая скалиться, он как-то боком
шагнул к Чите  и  протянул  руку.  В  этот  самый  миг  я  его  и  ударил.
Столкновение черепа с кулаком получилось довольно жестким. Должно быть,  я
вложил в удар страх за Читу, а также собственную злобу, которую в  избытке
успел почерпнуть там, на площади. Человек отлетел  к  забору  и  беззвучно
осел.
     - Не бойся, он больше не сунется, -  я  покосился  на  свои  разбитые
костяшки. - Откуда взялся этот страхидла?
     Чита молчала. Взглянув на нее, я перепугался не на шутку. Глаза у нее
казались пустыми, зрачки превратились в булавочные точечки.
     - Чита! - я схватил ее за плечи. - Он что, успел тронуть тебя?
     - Это их человек, - едва слышно шепнула девушка. - Они убили Лиса.
     Позади шумно задышал  Чак.  Сжав  сухонькие  кулачки,  Барсучок  тоже
шагнул к лежащему. Если бы тот шевельнулся, они наверняка бы разорвали его
в клочки, но человек остался недвижим.
     - Ладно, чего уж теперь, - растерянно пробормотал я.
     Чита слепо двинулась вперед, я бросился за ней.
     - Забудь о них! Они ничего нам не сделают...
     Чита ничего мне не ответила.
     Лошадиный оскал остался позади. Мы возвращаясь домой,  сопровождаемые
тенью убитого Лиса. И отчего-то впервые  мне  подумалось,  что,  возможно,
весь наш Путь с его пропусками, автобусами и контролерами, в сущности,  ни
что иное, как жестокая бессмыслица.



                                    14

     Стараниями Чака дом наш превратился в  уютное  гнездышко.  Паутина  и
грязь окончательно покинули его, тополиные ветки выпустили первые  клейкие
листочки. Мы могли бы  жить  и  радоваться.  Могли  бы,  если  б  не  одно
обстоятельство. В городе поселился Манта. Увы, это случилось, и страхи  за
Читу, за наше эфемерное будущее отравили все мое существование...
     Они действительно обосновались в городке. Всей бандой.  Наверное,  их
вышвырнули из проходящего автобуса - возможно, даже  из  того  самого,  на
который нам не удалось прорваться. Они жили здесь считанные дни, но  слухи
вовсю уже змеились по кварталам, пугающими трещинами разбегались  по  лику
города. Все чаще мы начинали слышать о кражах  и  ночных  грабежах.  Манта
стал знаменит. Отчего-то власти его  не  трогали,  проявляя  поразительное
благодушие. Приближалось время наплыва гигантских щук и грипунов, но  люди
словно забыли о них. Манта сумел заслонить даже этих прожорливых хищников.
     Чита ходила по дому сама не своя, Чак с Барсучком поскучнели. То, что
все мы пытались забыть, привидением поселилось в доме. Убийцы Лиса жили  в
городе, и роковую эту близость мы постоянно теперь ощущали. Да и  во  всем
городе что-то коренным образом переменилось. То есть особой сердечностью в
этих местах не  пахло  и  раньше,  но  сейчас  городок  серьезно  заболел.
Каменный исполин подхватил вирус, перед которым с  пассивной  поспешностью
поднял руки. Страх в  отношениях  людей  впитал  в  себя  солидную  порцию
калорий. Раньше обычного вечер разгонял прохожих по домам. На улицах  люди
старались держаться кучками, часто озираясь, не вынимая рук  из  карманов.
Одной из любимых тем стали разговоры о собаках-телохранителях, о  законах,
разрешающих холодное и огнестрельное оружие, о замках и решетках.  Проходя
теперь  по  площади,  спиной  и  затылком   я   чувствовал   настороженные
ощупывающие взгляды. Хмурая подозрительность стыла в  глазах  людей.  Если
человек шел один,  он  обязательно  спешил.  Напряженные  нервы,  опережая
сознание, подсказывали недоброе.
     Поддавшись общему настроению, Чак  выстрогал  себе  тяжелую  дубинку.
Барсучок часами торчал возле окон, исполняя роль наблюдателя. Раз или  два
нам довелось наблюдать,  как  с  неба  пикировали  зеленоватые  чешуйчатые
громадины, хватая зазевавшихся прохожих. Это было ужасно, но  еще  ужасней
нам представлялось заметить перед домом людей из банды.  Страх  заразил  и
нас. Мы не пытались объяснять его. Он вторгся непрошенным гостем, развязно
и надолго устроившись под нашей крышей.
     Я очень много размышлял в эти дни, еще больше  нервничал.  Они  убили
Лиса, одного из моих лучших друзей, и теперь я отчаянно  боялся  за  Читу.
Долго так продолжаться не могло. Тот, кто движется краем пропасти,  обязан
знать, что рано или поздно  сорвется  и  упадет.  Выход  напрашивался  сам
собой. Мы должны были покинуть этот город, постараться забыть  о  бандитах
навсегда. Как хотите, но мужественной войне  со  смертельными  исходами  я
предпочитал бегство. И  потому,  приведя  себя  в  порядок,  побрившись  и
причесавшись, я отправился к "черным".


     Хозяин города сидел в подобающем его сану  золоченом  троне,  закинув
ноги на круглый яшмовый столик. Вдоль стены, украшенной серебристой чешуей
гигантских  мэроу,  птичьим  рядком  устроились   постнолицые   советники.
Пожалуй, в  зале  было  чересчур  много  яркого,  сверкающего  и  безмерно
дорогого, чтобы запомнить хоть что-то в  отдельности.  Это  был  настоящий
храм,  хранилище  шедевров,  умело  превращенное  в  повседневное   жилище
государственной элиты.
     Переступив порог главного зала, я неловко шагнул на пушистый ковер и,
стараясь казаться уверенным,  произнес  заранее  приготовленные  фразы,  в
которых сообщалось, кто я и откуда.
     - Значит, от Глора? - черный властелин недоверчиво шевельнул  бровью.
- Ты в самом деле знаешь его?
     - Он мой крестник, - я сухо сглотнул. Голос мой звучал  подозрительно
звонко. Казалось, он вот-вот сломается. Я вдруг перепугался, что ничего из
всего этого не выйдет. Я был ничтожеством, жалкой тенью, на которую черные
брезговали даже ступить. Они уважали только силу.  Оттого  и  поддерживали
культ морских хищников. Грипун или мэроу заслуживали по их мнению большего
нежели простой смертный. Чтобы подстрелить одну-единственную барракуду, им
приходилось брать с собой  около  взвода  автоматчиков.  Для  того,  чтобы
уничтожить меня, им достаточно  было  шевельнуть  пальцем.  Мне  следовало
вести себя с должным почтением и потому я предусмотрительно смотрел в пол,
на ковер и на лаковые туфли советников, лишь изредка подымая взгляд  выше.
Я помнил, что глаза мои всегда подводили хозяина. Что бы я не предпринимал
со своим зрением, как бы  не  напрягался,  окружающие  всегда  видели  мои
истинные  чувства.  Недаром  Глор  выделил  меня  среди  других,  голодом,
кулаками и пытками мечтая поселить робость в моих  глазах.  Это  оказалось
выше его сил, потому что это было выше и моих сил. О, если б я только  мог
этим чего-то добиться, я плясал бы и дурачился, пел скабрезные частушки  и
паясничал, только бы при этом никто  не  заглядывал  мне  в  душу!  Я  был
предателем своего сердца, ибо не умел  скрывать  его  настроение.  Поэтому
заранее была продумана и моя поза. Я стоял перед  вождем  "черных",  низко
опустив голову, что могло в равной  степени  означать  и  застенчивость  и
боязнь. Пальцы мои теребили подол пиджака.
     - Он в самом деле называл себя так. Еще совсем недавно.
     Только сейчас до этого падишаха дошло, что я имею в виду  под  словом
"крестник".
     - Вот как! - реденькие его брови смешливо  скакнули  вверх.  -  Стало
быть, ты с ним хорошо знаком?
     - В достаточной степени. Во всяком случае Глор затратил на меня массу
сил, но увы, я оказался недостаточно прилежным учеником, - я поднял голову
и улыбнулся, демонстрируя черные провалы вместо зубов.
     Осмыслив сказанное, человек, от которого зависела наша судьба,  резко
откинулся в золоченом кресле и расхохотался женским, совершенно не  идущим
ему смехом.
     - Ах, каналья! Ну, уморил!.. Вот, значит, какой ты  крестничек!..  Ты
что же, жаловаться пришел или чего просить?
     - Просить, - твердо сказал я и зачем-то добавил, - ваше сиятельство.
     И советники, и он снова покатились со смеху.
     - И ты считаешь... Нет! -  ты  в  самом  деле  считаешь,  что  имеешь
какие-то особые права? Господи!.. Да  ты  знаешь,  сколько  у  Глора  было
подобных воспитанников?
     - Я был любимым, - произнес я все с той же твердостью. -  Он  навещал
меня трижды в день, но так ничего и не добился.
     Полукороль  и  полубог  всплеснул  руками,   призывая   в   свидетели
находящихся в зале.
     - Ну не наглец ли! Поглядите-ка на него!  Да  как  же  ты,  бродяжка,
осмелился явиться сюда? А что если  я  снова  отправлю  тебя  к  Глору?  К
крестничку твоему любимому?..
     Я терпеливо пережидал, пока стихнет очередной взрыв  веселья.  Что-то
подсказывало мне, что я выбрал верный тон. Только так я мог здесь  чего-то
добиться.
     Хохот  наконец  поутих.  С  угрожающей  готовностью  ко  мне   шагнул
огромного роста охранник. Хозяин зала сделал  небрежный  жест,  и  исполин
остановился. Замер изваянием, застыл замороженной букашкой.
     - Кажется,  начинаю  понимать,  чем  ты  приглянулся  Глору.  Твердый
орешек, а орешки - они... Мда... Так чего же ты хочешь, красавчик?
     -  Может,  стоить  поднять  архивы,  -  робко  подал  голос  один  из
советников. - На предмет выяснения личности. Если  он  и  впрямь  сидел  у
Глора, в картотеках обязательно найдутся соответствующие отметки...
     Властелин отмахнулся от говорящего, как от докучливой мухи.
     - Обойдемся без канцелярщины! Даже если он все  выдумал,  думаю,  его
стоит послушать... Так чего ты хочешь?
     Последняя  фраза  была  обращена  ко  мне.  Сердце  мое  предательски
дрогнуло, и я всерьез испугался, что оно не  позволит  мне  доиграть  весь
этот спектакль до конца.  Я  постарался  собрать  расплясавшиеся  нервы  в
кулак. Прежде чем заговорить, хрипло откашлялся.
     - Четыре пропуска. Временных или постоянных - неважно.
     - Четыре? - величавое личико сморщилось. - Не много ли?.. Один  я  бы
дал тебе, пожалуй.
     - Четыре или ни одного, - упрямо пробубнил я.
     На минуту под торжественными  сводами  повисло  молчание.  Оставалось
гадать, чем оно могло завершиться. Вариантов, к  сожалению,  хватало.  Они
могли распять меня на кресте, облить кислотой или сжечь живьем.  Я  был  в
полной их власти, и, сознавая это, сбоку шевельнулся охранник. Он  вызывал
у меня все большую тревогу. Такому схватить человека в охапку и выбросить,
скажем, в окно было бы сущим пустяком.
     Властелин потер бледным пальцами лоб.
     - Хорошо, наглец! Выпишите на его имя четыре пропуска!..
     Это была настоящая победа!.. Боясь спугнуть ее, я  поспешил  опустить
взор. Теперь мне уже страшно  было  обнаружить  на  их  губах  иронические
улыбки. Они могли запросто разыграть меня. Чудо казалось таким  хрупким  и
ранимым...
     Но что это?  Тучный  советник  сунул  мне  в  руки  четыре  картонных
квадратика и неспешной  утиной  походкой  возвратился  на  свое  место.  Я
заставил себя посмотреть на маленького бога. Он на самом деле улыбался. Но
при этом отнюдь не собирался останавливать  меня  или  науськивать  своего
громилу. Я был забавным эпизодом в их жизни, только и всего. На  мгновение
мне  показалось,  что  от  меня  чего-то  ждут.  Так  кошка,  замерев  над
полузадушенной мышью, дает возможность отдышаться маленькому существу,  но
стоит жертве прийти в себя, как оживает и кошка...
     Все  еще  ожидая  насмешливого  окрика,  я  медленно  развернулся   и
старческим шагом направился к выходу. Никто  не  остановил  меня.  Миновав
анфиладу залов и спустившись по мраморной лестнице на два  этажа  вниз,  я
очутился на улице. Парковые статуи глядели на меня пустыми глазницами,  не
понимая, отчего я улыбаюсь. Выйдя за ворота, я свернул в ближайший проулок
и там, не выдержав, припустил во всю прыть. Только через пару кварталов  я
сумел наконец остановиться. Вытащив из кармана заветные пропуски, принялся
внимательно их рассматривать. Слова прыгали перед глазами, расплывались, и
я не сразу прочел отпечатанное.  "Временный  пропуск  на  проезд  в  видах
транспорта... Автофургон номер такой-то, маршрут, время отправления..."  Я
спрятал картонные квадратики. Пять дней! Да, черт подери! Через пять  дней
мы уберемся из этого города. А  значит,  не  будет  больше  поблизости  ни
Манты, ни его подручных!.. Окрыленный, я снова побежал.
     Знакомый двор, ветвистые  тополя...  Некто  невидимый  подставил  мне
подножку. Неловко взмахнув руками, я пролетел по воздуху и ударился  телом
о мокрый асфальт. Влага немедленно пропитала пиджак  и  ветхую  рубаху.  Я
лежал возле  нашего  домика,  и  мерзкий  холодок  гулял  по  моей  спине.
Изуродованный замок валялся перед самым носом. Мохнатые от  разбитой  щепы
створки были распахнуты настежь. Кто-то успел побывать здесь до меня.



                                    15

     Как  же  бывает  иногда  пусто...  Худшая  из  пустынь   -   пустыня,
поселившаяся в груди. Мозг слеп, и ты  не  видишь  ничего  вокруг,  только
голую почерневшую пустыню и призраки людских оболочек, которые где-то вне,
в другом, отдалившемся от тебя мире. Все твое -  в  крохотном  зазубренном
осколке, слету вонзившееся в  самое  сокровенное,  медленно  остывающем  и
продолжающем жечь. Контузия памяти, контузия чувств...
     Мерзко! Я не сумел их даже похоронить. У меня не хватило сил.  Те  же
призраки окружили меня и, забрав из трясущихся рук лопату,  исполнили  мой
труд. Кажется, это стоило тех самых четырех пропусков. За четыре  бумажных
квадратика они вырыли просторную яму и, опустив тела, завалил их глиной  и
щебнем. Кто-то из  них  не  поленился  соорудить  над  холмиком  табличку,
надписав на ней три имени.
     Несколько ночей я согревал могилу  своим  телом.  Зарывшись  лицом  в
грунт, шептал обращенные к  ним  слова.  И  они,  конечно,  слышали  меня.
Слышали, но не могли ответить. По разным  причинам.  Рот  Чака  был  залит
смолой, а перед этим его жестоко били. Барсучка ж