росила
Катарина.

- Ну да! - Сван страдальчески сморщился. - Представляю себе картинку!
Дюжина полутрупов в креслах с закаченными под лоб глазами и толпа
очкариков, снующих вокруг с капельницами и прочим медбарахлом. Но почему
они выбрали именно нас?

Ведь на такие вещи должен быть предварительный контракт, согласие
клиента...

- Честно говоря, мне такая версия не представляется убедительной, -
пробубнил Хадсон. - Если бы это было так, навряд ли мы рассуждали бы столь
здраво. И потом, создать такую сложную и длительную галлюцинацию...

- Да еще коллективную! - подхватил Трап.

- Вот-вот! Что-то не верится. Уж проще всего свалить все на Мудрецов.

- А на кой, спрашивается, им нужно что-то там имитировать? Они же гиганты
по сравнению с нами. Если понадобится, в любое время дня и ночи возьмут
голыми руками!

- Тогда что делать с этими идиотскими снами? Или мы сами их выдумываем?

- Проф! - Пол Монти вымученно взглянул на молчащего Пилберга. - По-моему,
мы буксуем. Подайте трос, дружище.

Профессор пошевелил губами и еще больше нахмурился. "Подавать трос" он явно
не собирался. Возможно, переживал свой недавний срыв. Фергюсон был
необходим ему, как начинка пирожку. Без злобного лохматого крысенка всякий
его монолог протекал вяло.

- Здесь нет проторенных дорог, - ворчливо начал он. - Все, что мы можем,
это начать с нуля, пересматривая прошлую жизнь заново, подвергая сомнению
каждый пустяк... Появятся критерии, появятся и исходные точки. Тут я
согласен с Полом. Рассуждать о пространстве, не имея под рукой сколь-нибудь
подходящей системы координат, невозможно. В противном случае нам останется
принимать этот мир таким, каков он есть, или, вернее, каким он нам кажется.

- Пилберг и Гегель против Фейербаха! - объявил капитан. - Материя не
является субстратом реальности, потому как эту самую реальность решено
принять за искомое неизвестное. Вы, кажется, сдаете позиции, профессор?

Пилберг тяжело поднялся, отодвинул чашку и покинул террасу.

"Вот и вся философия". - Гуль оглянулся на Володю. В глазах приятеля ни
тени торжества. Гулю захотелось встать и уйти вслед за профессором, но он
продолжал сидеть, размышляя о собственном отношении к происшествию. Ничего.
Полная индифферентность... А в общем - если нетерпимость есть зло, а
терпимость - попустительство, то в конечном счете - это все равно зло, это
одно и то же. И выход один - сумасшествие. Тот ум, что подарен природой,
ужасающе бессилен. Чтобы вырваться из клетки, прутья приходится ломать. По
счастью, это возможно, иначе окружающая действительность превращается в
приятные иллюзии и розовое благообразие.

Гуль тряхнул головой, и мысли, смешавшись, неожиданно выстроились в
отчетливую фразу:"Можно довольствоваться иллюзиями и оставаться человеком,
а можно пойти и дальше. Например... Например, стать Мудрецом..."
Встревоженно Гуль потянулся к вискам. Торопливо встал из-за стола. Конечно!
Теперь он знал, откуда у него такие мысли. Это снова были они.

Он взглянул на Володю, знаком дал понять, что уходит. Согласно кивнув,
Володя тоже поднялся. Через минуту они вошли в свою комнату.

- Я давно вас жду.

Оба вздрогнули. На кушетке, возле самодельного столика, расположился
незнакомец. В сумраке разглядеть черты гостя нельзя было, но Гулю
показалось, что человек страшно худ. Он выглядел костлявым подростком -
никаких мышц, сутулые плечи и выпирающие кости. Тяжелая лобастая голова
умудрялась держаться на тоненькой шее. Приветливым жестом гость указал на
кушетку.

- Пожалуй, мне следует представиться. Я Зуул, бывший хозяин этой лачуги.

- Я знал, что вы придете. - Капитан вздохнул с явным облегчением.

Гуль опустился на кушетку, неприязненно оглядел пасмурное жилище и сказал:

- Валяйте! Мне уже все равно...

* * *

Руки у Гуля тряслись, как у больного старика, он почти не замечал дороги.
Прыжком перемахнув через высокий валун, он зацепился ногой о камень и,
растянувшись, хрипло рассмеялся.

Отсюда можно было выбраться! Можно!..

Зуул объяснил, как это сделать. Поднявшись, Гуль потер ушибленное колено и
задумался. А если Зуул обманывает? Покачал головой: нет, в обман Мудреца не
верилось. Этот человек с телом оголодавшего подростка внушал уважение даже
тогда, когда молчал. Говорил же он о вещах достаточно сложных, но языком
ясным и удивительно доходчивым. Есть люди, словам которых хочется верить.
Зуул был из таких. Его голос звучал монотонно, но слушать было приятно.
Мудрец рассказывал о каракатице, о четвертом измерении, о двойном разуме и
наслаждении, получаемом от познания непреходящих истин. Он утверждал, что
вечность возможна, и если жизнь, предвидя свой конец, восстает, она уже тем
самым вступает в единоборство со смертью. Не убоявшийся труда и борьбы
способен жить вечно. Смысл умножает силы, а сила умножает годы...

За время беседы они не задали Мудрецу ни единого вопроса. Тот читал мысли
собеседников, как раскрытую книгу, беседа представляла собой единый
непрерывный монолог. И как только Гуль начал уставать, Зуул тотчас отпустил
его. Выскользнув наружу, Гуль хмельной поступью зашагал по улочке, не
замечая окружающего. Движение группировало мысль, подстегивало мозг.

Незаметно он оказался под высокой скалой возле здания "мэрии". Здесь
начиналось утро, и, просыпаясь, колонисты вступали в будничный день - со
своими планами и думами.

Первым поднялся Ригги. Трудолюбивый каптенармус принялся мастерить. Следом
проснулись дамы, все разом. Поднялся звонкоголосый гомон, один караул
сменил другой, на террасу выбрались Фергюсон с Пилбергом и возобновили
знакомый бубнеж.

Гуль подошел ближе. Все повторялось, крутясь по одному и тому же кругу.
Оживший Фергюсон, баюкая на груди раненую руку, умиротворенно выслушивал
очередную тираду Пилберга. О случившемся накануне не поминал ни тот ни
другой. Разговор протекал непривычно мягко.

- ...Не совсем так, Ферги, - говорил профессор. - Я утверждал, что каждому
субъекту отмерен свой срок, только и всего. Но это отнюдь не годы! Я
подразумевал совершенно иные единицы измерения. Временная протяженность -
это не только секунды! Это плотность и сила наших эмоций, это количество
седых волос и умерщвленных нервов. И, наконец, это число сердечных
сокращений. Допустимо? Я считаю, да...

Чем-то это перекликалось с рассказом Зуула, и Гуль сделал еще один шаг по
направлению к террасе.

Стало чего-то жаль, голоса спорящих показались вдруг родными и близкими.

-...Самый банальный пример, пожалуйста! Спортсмен и лежебока. Вы полагаете,
что, изменив образ жизни, вы повлияете на общую сумму сердечных сокращений?
Ничего подобного! Пульс первого варьирует от ста восьмидесяти до
пятидесяти. И перерасход, и жесткая экономия. Сердце же лежебоки всегда
будет выдавать стабильные семьдесят-восемьдесят. Просуммируйте, и вы
увидите, что жизнь спортсмена более расточительна. Но зато он реже болеет,
легче переносит стрессы и так далее и выравнивается с нашим лежебокой.
Разумеется, мы сравниваем людей, обладающих определенным физиологическим
сходством.

- И что из всего этого следует? Да здравствует лень?

- Ни в коем случае! Я только предложил новую, доселе никем не используемую
единицу измерения - сердечные сокращения. И еще раз подчеркиваю, это не
часы и не годы. Меры, придуманные человечеством, годятся исключительно для
технических задач. Сами знаете, кесарю - кесарево, а значит, и естественное
требует естественных мер! Время каждого, мой дорогой друг, индивидуально! А
мы до сих пор выстраиваем всех по одному ранжиру. - Пилберг поднял
указательный палец. - Только в полной мере осознав, что каждый из нас -
существо отдельное и исключительное, мы приблизимся к тому, что называют
сейчас диагностикой.

- Если я правильно понял, вы всерьез верите, что человеческую жизнь можно
измерить?

- Именно! - гаркнул профессор. - Измерить! Линеечкой!.. К сожалению, я не
биолог, но, уверен, займись я этой темой, я пришел бы к потрясающим
результатам. В мире науки это стало бы настоящей бомбой! Но, увы, я не
биолог...

- Ну да, вы ядерщик. И бомбы у вас иного порядка...

- Идите к черту, Ферги! Вы же понимаете, о чем я говорю. Чуточку усилий, и
я действительно приближусь к возможности подсчета отведенных нам лет.
Медицинская статистика плюс самая обычная математика.

- Господи! Опять математика!..

- Что вас так перекосило? Не любите математику? А шахматы, дорогой мой, вы
любите?

- Какое вам дело, проф, до моих симпатий или антипатий? - Голос Фергюсона
знакомо зазвенел. - Да, я не люблю цифры. Довольны? Не люблю, потому что от
них за версту веет скукой и мертвечиной. И к шахматам не питаю уважения.
Потому что не знаю, в чем тут отличие от того же баскетбола или регби.
Гибкая память и оперативный поиск - вот и вся суть ваших шахмат! При всем
при том ни грамма фантазии, ни грамма души! Все подчинено четким правилам и
укладывается в определенное число комбинаций. Скучно, Пилберг. Более чем
скучно!

Гуль услышал шумное пыхтение Пилберга. Как видно, терпение профессора
иссякало.

- Вы непробиваемый осел, Ферги! Вот что я хотел вам сказать!

- Тогда чего ради вы зазвали меня за свой стол?

- Да оттого, что таких, как вы, тоже должен кто-то поучать!

- Благодарю покорно. - Фергюсон рассмеялся. - Честное слово, проф, не
понимаю, почему вы до сих пор еще здесь? Убежден, Мудрецы приняли бы вас с
распростертыми объятиями...

Мудрецы!.. Гуль вздрогнул. Вырванное из контекста слово сияющими всполохами
замерцало перед глазами. Некто, обладающий голосом флейты, нежно и
восхищенно прошептал его по слогам. Сначала в правое ухо, а затем, обойдя
Гуля по невидимой дуге, в левое. Это не было бредом. Кто-то из них снова
находился поблизости.

Агитаторы... Гуль усмехнулся. Что ж, пусть... В конце концов, это тоже было
в последний раз, он не возражал.

* * *

Гуль был странным молодым человеком. То, что легко воспринимали сверстники,
для него превращалось в настоящую драму. Отъезд в пионерлагерь, школьная
помощь колхозу, стройотряды и, наконец, армия - все переносилось болезненно
и тяжело. Тоненькие нити, связывающие с местом, где довелось впервые встать
на ноги, вдоволь посмеяться и поплакать, представлялись ему чем-то вроде
добрых рук, поддерживающих в трудную минуту. Всякий раз, лишаясь этой
поддержки, он погружался в тоску и одиночество. Скверная черта характера.
Жить маменькиным сынком - несладко. Тем не менее Гуль не желал себя
переделывать. Всесильная самостоятельность, которой так гордились
окружающие, не привлекала его, скорее, наоборот, - отвращала и отталкивала.
Будучи, как ему думалось, человеком сметливым, он раскусил ее суть, и суть
эта оказалась горечью недозревшего плода. Мускулы, кулаки, всепоглощающий
цинизм - вот три кита, на которых покоилась личностная автономия. К каждому
из этих слагаемых Гуль готов был прибегнуть и прибегал, но лишь в
исключительных ситуациях, неизменно испытывая при этом стыд. Он принимал
действительность, как непьющий воспринимает стакан с ядовито-бордовым
портвейном. При этом он всегда знал, что пьющим ему никогда не стать. В
какую бы даль ни забрасывала Гуля судьба, он никогда не приживался на новом
месте. Отовсюду, сделав все возможное и невозможное, он старался вернуться
домой...

- Гуль!

Вздрогнув, он обернулся. Это была Милита. Черные как смоль глаза смотрели в
упор. Смешавшись, он даже не задал себе вопроса, каким образом она сумела
его выследить. В размышлениях о предстоящем возвращении он забрел довольно
далеко от лагеря.

- Милита?..

Лицо ее озарилось улыбкой. Она улыбалась так, словно он произнес не ее имя,
а некий чарующий комплимент. Гуль почувствовал, что и его губы невольно
превращаются в полумесяц.

- Пилберг велел найти тебя, - сообщила она. - Мне кажется, что старичок не
в себе.

- Странно. Я видел его полчаса назад, он был в полном порядке.

Гуль старался не смотреть в глаза девушки. Их можно было сравнить с топким
болотом, и, ступив раз, он всерьез опасался утонуть. Такой уж была эта
Милита. Как ни смотри, всегда ощущалось неудобство, и, одолеваемые
мучительной поволокой, глаза предательски возвращались к первоисточнику
смущения. Что поделать? Ему нравились ее глаза. И нравился ее маленький,
красиво очерченный рот. А ей, похоже, нравилось его нынешнее состояние. Он
смущался, и она этим смущением откровенно любовалась. И даже сейчас, в
молчании, между ними завязывалось опасное взаимопонимание. Гуль решил, что,
пожалуй, Милита - единственное, о чем он будет жалеть потом...

Не сознавая, что делает, он взял девушку за локоть.

- Милита! - Шумно, как большой и неловкий теленок, он вздохнул. - Ты бы
хотела уйти отсюда?

- Но ведь Пилберг ждет?..

- Ты не поняла меня... - Гуль взмахом руки обвел пространство. - Я говорю
об этом. Ты бы хотела выбраться отсюда? Со мной?.. Дело в том, что это
возможно, я знаю, как это сделать. Да, да! Мне рассказал Зуул! Там, в
горах, есть особые проходы, которые могут вывести наружу. Правда, они во
впадениях Мудрецов, но это не страшно. Они не желают нам зла и пропустят
нас...

- О чем ты говоришь. Гуль! Туда нельзя ходить!

- Подожди, Милита! С чего ты взяла, что туда нельзя ходить? - Он все еще
удерживал ее за руку, но это давалось непросто. Девушка начинала пятиться.

- Все обойдется. Гуль! Правда, правда! - скороговоркой тараторила она. -
Ведь другие привыкают, и ты привыкнешь. А Мудрецам верить нельзя. Они ведь
только и ждут этого!

- Чего ждут? Чего, черт побери?!

- Ну... Чтобы мы все пошли за ними. А там, в горах, они тут же обратят нас
в свою веру и заставят работать на себя.

- Кто вбил тебе в голову эту чушь? Пилберг?

- Это не чушь! Это правда!.. Гуль, миленький, самое главное - не делай
опрометчивых шагов. Отсюда нет выхода! Ведь мы пытались!.. А Мудрецы - они
нашептывают. Но мы не должны их слушать, понимаешь?

Гуль с печалью отметил, что первый сентиментальный порыв прошел.
Взаимопонимание улетучилось, они снова были чужими.

Здорово же окрутил всех Пилберг! Да и чего ради он вдруг решил, что Милита
обрадуется его предложению? Тоже принц нашелся!.. Гуль обозлился на себя.
За несдержанность, за длинный язык.

- Значит, говоришь, ждет профессор? Милита испуганно кивнула. Она, конечно,
заметила, что с ним что-то произошло, и это "что-то" моментально передалось
и ей. Глаза ее потускнели, красивые губы обиженно поджались.

- Ну так пошли, - сказал он грубовато. Грубее, чем ему хотелось. - Нельзя
заставлять ждать такого человека, как Пилберг, верно?

* * *

С Пилбергом действительно творилось неладное. Отослав Милиту, он усадил
Гуля на единственный стул в "мэрии" и осторожно, чуть ли не на цыпочках
приблизился к выходу. Плотно прикрыв дверь, некоторое время стоял,
прислушиваясь, словно там, снаружи, кто-то невидимый подкрадывался к дому и
профессор должен был обязательно это уловить. Когда он обернулся, Гуль
обратил внимание на его побелевшие губы и на опасно блуждающий взгляд.

- Он вернулся, - не то вопросительно, не то утверждающе произнес Пилберг.

- Да, Зуул здесь. - Брови Гуля удивленно скакнули вверх. Профессор боялся
гостя!.. Это было столь очевидно, что Гулю немедленно захотелось сказать
что-то доброе, успокаивающее. - В чем дело, проф? Он самый обыкновенный
человек, как вы и я. Ну, может, не совсем... Но лично мне он вовсе не
показался страшным. Так что причин для паники нет.

- Значит, тебе он понравился? Гуль пожал плечами.

- Наверное, да. Но... Я не совсем понимаю вашу политику, так что давайте
без обиняков. Чего вы хотите?

Пилберг медленно прошелся.

- Кое-что узнать...

- О чем?

- О разном... - нараспев произнес Пилберг. Гуль внимательно взглянул на
профессора. Мало-помалу напряжение Пилберга передалось и ему.
Ученого-атомщика просто трясло от страха, но он прикрывал испуг резкостью
фраз, порывистостью движений. Стало ясно, что о Зууле он знал. Гуль
недоуменно оглядел помещение, словно надеялся обнаружить подслушивающую
аппаратуру. В самом деле!.. Каким образом Пилберг пронюхал о прибытии
Мудреца? Или учуял, как чуют приближение хищника деревенские псы? Или
Мудрецы сами нашептали ему? Но зачем?..

- Стало быть, о разном, - повторил Пилберг. На озабоченном его лице
промелькнула детская растерянность. Гулю стало смешно.

- Он в самом деле Мудрец, проф, поверьте мне! Ему есть о чем порассказать.
И уж, конечно, вам с ним было бы интереснее поспорить, нежели с вашим
облезлым Ферги.

- Не сомневаюсь, - медленно и с расстановкой произнес Пилберг. - Абсолютно
не сомневаюсь... Сказочник-краснобай!

Гуль нахмурился.

- Это же чепуха! Появись у Мудрецов желание покончить с колонией, они
сделали бы это в любой момент. И никто бы не сумел помешать им. Ни вы, ни
ваше оружие. Вы же знаете, ни огонь, ни пули не берут их. Но Мудрецы не
питают к нам ненависти. После всей этой истории с походом и перестрелкой
они всего-навсего прислали к нам Зуула.

- Зачем?! - фальцетом выкрикнул Пилберг.

Издав нервный смешок, он шагнул к низенькому топчану и сел. Сгорбившись,
сложил руки на коленях. - В общем-то, я чувствовал, знал, что этим должно
было кончиться. Все эти сны с шепотками, галлюцинации... Нас терпеливо и
планомерно подготавливали к очередной - более радикальной стадии. Мы нужны
им, Гуль, вот в чем дело! Нужны!.. - Профессор искоса взглянул на
собеседника. Глаза у него были странные - какие-то ошалелые, с искоркой
бешенства. - Они ведь тоже обреченные, понимаешь? Назад, на Землю, им ходу
нет, и все, что им остается, это закрепляться здесь. - Профессор развел
руками. - А закрепиться они могут лишь перетянув в свой стан потенциальных
мыслителей, увеличив, так сказать, массу коллективного разума.

- Вы полагаете, у них коллективный разум?

- Что же еще? - Пилберг неопределенно покрутил пальцами в воздухе. - Мы
ведь знать не знаем, что происходит с человеческим мозгом при переходе из
стадии человеческой в стадию Мудреца. И потом, кто сказал, что у них
четвертое измерение? Может быть, пятое? Или шестое? А это уже, братец Гуль,
куда как серьезно! Тут такое начинается, о чем мы и помыслить не можем!

- Странно... Ни о чем таком Зуул не говорил.

- А зачем ему пугать? - Профессор усмехнулся и принялся нервно потирать
руки. - Этот парень свое дело знает. Уговаривать людей следует потихоньку,
не слишком подталкивая и настаивая. Да и что Зуул? - Пилберг поморщился. -
Цель - сожрать нас, с потрохами.

- Потому-то вы и бегали к ним, - заключил Гуль.

- Потому и бегал, - согласился профессор. - Надеялся высмотреть ахиллесову
пяту. Не высмотрел. Только ускорил события. Зуул первым убежал к ним. В
любой момент за ним могли последовать и другие. Я хотел предотвратить это
любыми способами.

- Да, насчет перебежчиков вполне реально... - Гуль невольно подумал о
Володе.

- Вот именно! И потому - единственное, что может нас спасти, - это война с
двойниками. Ничего нового мы не изобрели. Любая политика строится на
чем-либо подобном. Хотите отвлечь людей от насущного - вынимайте шпагу из
ножен. Воюющий менее подвержен соблазнам, потому что война становится
смыслом жизни. Пока мы деремся, колонисты хоть как-то держатся друг за
дружку, но стоит покончить с конфликтами, как людей тут же начнет разбирать
скука. А потом пойдет разброд, анархия, внутренние взрывы...

- И в результате все кончится еще худшими конфликтами.

Пнлберг вяло улыбнулся.

- Когда дисциплина поползет вниз, когда повеет скукой, в колонию наверняка
заявятся они. Очень уж это подходящий момент! И всех до единого возьмут
тепленькими! Сначала нас, а затем и наших двойников. Именно поэтому ни Чен,
ни его сторонники ни за что не согласятся на мир. По счастью, они не идиоты
и тоже прекрасно понимают, чем это грозит.

- Занятно. Почему-то раньше вы об этом не говорили. Во всяком случае, от
вас я это слышу впервые. И все равно не понимаю! Вы могли бы объединиться с
двойниками! Как-никак у вас общая цель - не поддаваться чарам Мудрецов.

- Объединиться? - Пилберг хлопнул