м  из  находящихся  здесь  был  человек,  который
прибыл сюда примерно в сорокалетнем возрасте. Вид этого стройного,  хорошо
сложенного юноши вырвал мучительный вздох у некоторых ссыльных, и  Барретт
понял, какие чувства тот у них вызвал.
     Новенький приподнялся и сел. Пошевелился, словно ребенок,  очнувшийся
от долгого глубокого сна, и стал озираться. Он был одет  в  простой  серый
костюм из ткани с впряденными переливчатыми нитями.  Его  удлиненное  лицо
заканчивалось узким подбородком. Он был  очень  бледен,  его  тонкие  губы
казались совсем бескровными, он часто мигал и щурил голубые глаза, а затем
потер очень светлые, почти незаметные брови. Челюсти его двигались, словно
он хотел что-то сказать, но не находил слов.
     Ощущения, которым подвергался человек при перемещении во времени,  не
причиняли  вреда  организму,  однако  они  могли  привести   к   глубокому
психическому потрясению. Последние мгновения перед опусканием Молота очень
сильно напоминали последние мгновения под гильотиной, поскольку  ссылка  в
лагерь "Хауксбилль" была  равноценна  смертному  приговору.  Депортируемый
узник бросал последний  взгляд  на  мир  ракетного  транспорта,  пересадки
органов и видеосвязи, на мир, в котором он жил,  любил  и  отстаивал  свои
политические принципы, а затем  Молот  опускался  и  таранил  его  в  одно
мгновение в  непостижимо  далекое  прошлое  по  безвозвратной  траектории.
Поэтому не было ничего удивительного в том, что новоприбывшие  оказывались
в состоянии эмоционального потрясения.
     Барретт протолкался сквозь толпу, которая машинально пропустила  его.
Он подошел к краю Наковальни, склонился над ней и протянул руку новичку. В
ответ на свою широкую улыбку он увидел остекленевший взгляд.
     - Меня зовут Джим Барретт. Добро пожаловать в лагерь "Хауксбилль".
     - Я... это...
     - Сюда, сюда, поскорее с  этой  штуки,  пока  на  вас  не  вывалилась
посылка  с  бакалеей.  Передача  может  продолжаться.  -  Барретт   слегка
поморщился,  перенеся  центр  тяжести,  и  потащил  новенького   вниз,   с
Наковальни. От этих идиотов там, наверху,  можно  было  ожидать  пересылки
груза через минуту после отправления человека. Их нисколько не беспокоило,
что человек мог еще не успеть  сойти  с  Наковальни.  Политзаключенные  не
вызывали у Верховного Фронта ни малейшего сочувствия.
     Барретт поманил Мэла Рудигера, толстоватого веснушчатого анархиста  с
добродушным  розовым  лицом.  Рудигер  протянул   новенькому   алкогольную
капсулу. Тот взял ее и молча прижал к предплечью. Глаза его просветлели.
     - Вот кусок сахара, - произнес Чарли Нортон. -  Нужно  резко  поднять
уровень глюкозы в крови.
     Человек жестом отказался от сахара, голова его двигалась так,  словно
она была в жидкости. Он был похож на боксера, едва вышедшего из нокаута, -
подлинный случай темпорального шока и, пожалуй,  самый  тяжелый  из  всех,
какие доводилось видеть Барретту.
     Новоприбывший до сих пор не проронил ни слова. Неужели  эффект  может
быть столь тяжелым? Может быть, для молодого человека потрясение от  того,
что он вырван из  своего  родного  времени,  оказалось  сильнее,  чем  для
других?
     - Мы отведем вас в лазарет, - мягко произнес Барретт,  -  и  проверим
ваше состояние. Ладно? Затем я займусь  вашим  устройством.  Позже  у  вас
будет еще достаточно времени, чтобы пообвыкнуть и со всеми  познакомиться.
Как вас зовут?
     - Ханн. Лью Ханн.
     Он назвал свое имя отрывистым шепотом.
     - Я не расслышал, - сказал Барретт.
     - Ханн, - повторил мужчина едва слышно.
     - Из какого вы года?
     - 2029-го.
     - Вы неважно себя чувствуете?
     - Просто ужасно. Я до сих пор не верю в то, что  со  мной  произошло.
Разве такое место, как лагерь "Хауксбилль", существует на самом деле?
     - Боюсь,  что  да,  -  ответил  Барретт.  -  Во  всяком  случае,  для
большинства из нас. Несколько человек считают, что это иллюзия,  вызванная
наркотиками, а мы на самом деле все еще там, в двадцать  первом  столетии.
Но я сильно в этом сомневаюсь. Если это и иллюзия, то  чертовски  удачная.
Поглядите сами.
     Он обнял одной рукой Ханна за плечи и вывел через толпу лагерников из
помещения Молота в коридор, направляясь к лазарету. Хотя на вид  Ханн  был
худым, даже хрупким, Барретт удивился, ощутив  бугристые  мускулы  на  его
плечах. Он решил, что этот человек на самом деле не такой уж беспомощный и
слабовольный, каким кажется сейчас. Да иным  он  и  не  мог  быть.  Только
сильные удостаиваются чести быть высланными в лагерь  "Хауксбилль".  Любых
сюда не присылали: слишком дорогое удовольствие - зашвыривать  человека  в
столь отдаленное прошлое.
     - Взгляните-ка вон туда, -  велел  Барретт,  когда  вместе  с  Ханном
проходил мимо открытой двери здания.
     Ханн   повиновался.   Затем   провел   ладонью   по   глазам,   чтобы
удостовериться, что ничто не мешает его зрению, и еще раз посмотрел.
     - Позднекембрийский пейзаж, - объяснил Барретт. - Увидеть его - мечта
любого геолога, только вот геологи, похоже,  не  слишком  стремятся  стать
политзаключенными. Вон там перед вами то,  что  называют  Аппалачами.  Это
полоса скальных пород шириной в несколько сот и длиной в  несколько  тысяч
миль, пролегающая от Мексиканского залива до Ньюфаундленда.  К  востоку  -
Атлантический океан. Чуть западнее - то, что у  нас  называют  Аппалачской
геосинклиналью, разлом шириной в пятьсот миль, наполненный водой. Примерно
в двух  тысячах  миль  к  западу  есть  еще  один  желоб,  который  назван
Кордильерской геосинклиналью. Он тоже наполнен водой. В этом геологическом
периоде кусок суши между геосинклиналями находится ниже уровня, так что за
Аппалачами сейчас у нас находится Внутреннее море,  простирающееся  далеко
на запад. На дальнем конце  Внутреннего  моря  есть  узкая  полоска  суши,
тянущаяся с севера на юг, которая называется  Каскадией.  Когда-нибудь  со
временем она станет Калифорнией и  Орегоном.  Но  это  случится  очень  не
скоро. Я надеюсь, вам понравится морская пища, Лью.
     Ханн глядел, едва не раскрыв рот, и Барретт, стоя рядом с ним, тоже с
удивлением смотрел на окружающий их мир, который до сих  пор  не  перестал
изумлять его. Невозможно привыкнуть к абсолютной чуждости этого места даже
после того, как проживешь здесь,  как  Барретт,  двадцать  лет.  Это  была
Земля, и все же по-настоящему это Землей еще не было, настолько  она  была
мрачной,  пустой  и  нереальной.   Где   бурлящие   жизнью   города?   Где
трансконтинентальное шоссе  с  электронным  управлением?  Где  шум,  яркие
краски, загрязненные среды? Ничего этого  нет  еще  и  в  помине.  Планета
молчалива и стерильна.
     Серые океаны, разумеется, кишели живыми существами. Но на этом  этапе
эволюции на суше  не  было  ничего  живого,  кроме  людей,  вторгшихся  из
двадцать первого века. Над уровнем моря возвышался лишь щит из скал, голый
и однообразный, только  кое-где  прерываемый  случайными  пятнами  мха  на
кусочках почвы, которая только-только начала формироваться. Даже несколько
тараканов были бы  здесь  желанными  гостями,  но  насекомые,  похоже,  не
появятся здесь еще пару геологических периодов. Для  обитателей  суши  это
была еще мертвая планета, неродившийся мир.
     Покачав головой, Ханн отошел от двери. Барретт провел его по коридору
в небольшую ярко освещенную комнату, которая служила  лагерным  лазаретом.
Здесь их ожидал док Квесада.
     В общем-то врачом Квесада не был, но когда-то он был специалистом  по
медицинской аппаратуре, и этого  оказалось  достаточно.  Квесада,  плотный
смуглый мужчина  с  выступающими  скулами  и  широкой  переносицей,  когда
находился в лазарете, казался совершенно уверенным в себе. Если принять во
внимание условия их жизни, он потерял не так уж много  пациентов.  Барретт
наблюдал за ним, когда тот удалял аппендиксы, накладывал  швы  на  раны  и
ампутировал  конечности,  нисколько  не  теряя  апломба.  В  своем  слегка
потрепанном белом халате Квесада выглядел вполне прилично для того,  чтобы
убедительно выполнять возложенную на него миссию врача.
     - Док, это Лью Ханн, - сказал Барретт. -  У  него  темпоральный  шок.
Помоги ему.
     Квесада подтолкнул  новенького  к  качалке  из  пенопласта  и  быстро
расстегнул его серый костюм.  Затем  протянул  руку  к  своим  медицинским
инструментам.  К  тому  времени  лагерь  "Хауксбилль"  был   уже   неплохо
оборудован для оказания срочной медицинской помощи.  Людей  из  Верховного
Фронта не очень то интересовала судьба узников лагеря, но  они  не  хотели
показаться негуманными в отношении людей,  которые  больше  уже  не  могли
причинить им какой-нибудь вред. Поэтому время от времени  они  засылали  в
прошлое самые различные полезные вещи, начиная от обезболивающих средств и
хирургических зажимов и кончая диагностической  аппаратурой.  Барретт  еще
помнил те времена, когда здесь ничего не было, кроме пустых хижин, и  если
с кем-нибудь случалась малейшая неприятность, это было подлинной бедой.
     - Он уже принял спиртное, - сказал Барретт. - Я думаю, ты  должен  об
этом знать.
     - Я и сам это вижу, - пробормотал Квесада, почесывая свои щетинистые,
коротко подстриженные, рыжеватые усы.
     Прикрепленный к качалке диагност уже  работал  вовсю,  высвечивая  на
дисплеях информацию об  артериальном  давлении  Ханна,  содержании  калия,
способности крови к свертыванию, проценте сахара и многом другом. Квесада,
казалось,  легко  постигал  цифры  и  факты,   захлестнувшие   дисплей   и
автоматически печатающиеся на бумажной ленте. Через  несколько  секунд  он
повернулся к Ханну:
     - Приятель, похоже, что вы вовсе не больны. Просто испытали небольшую
встряску. Я вас не порицаю за это. Я сделаю вам  всего  один  укол,  чтобы
успокоить ваши нервы, и вы будете в полном порядке. Ну, во всяком  случае,
в таком же, как и любой из нас здесь.
     Он приставил к сонной артерии Ханна трубку  и  нажал  на  наконечник.
Включилась ультразвуковая игла, и в систему  кровообращения  новичка  была
впрыснута успокаивающая смесь. Ханн вздрогнул.
     -  Пусть  отдохнет  минут  пять,  -  произнес  Квесада,  обращаясь  к
Барретту. - После этого трудности будут для него позади.
     Они оставили Ханна в качалке и вышли из лазарета. В коридоре  Квесада
сказал:
     - Этот намного моложе, чем обычно.
     - Я тоже заметил. А также и то, что он первый за все эти месяцы.
     - Ты считаешь, что там, наверху, что-то не так?
     - Пока судить еще трудно. Но я обстоятельно побеседую с Ханном  сразу
же после  того,  как  он  оправится.  -  Барретт  пристально  поглядел  на
невысокого медика и промолвил: - Я давно уже хотел спросить тебя. Как  там
дела у Вальдосто?
     С Вальдосто произошел психический  коллапс  несколько  недель  назад.
Квесада держал его под  наркотиками  и  пытался  медленно  вернуть  его  к
нормальному восприятию действительности. Пожав плечами, он ответил:
     - Все по-прежнему.  Сегодня  утром  я  вывел  его  из  наркотического
транса, но он не изменился.
     - Как ты думаешь, он поправится?
     - Вряд ли. Там, наверху, его еще можно было  бы  поставить  на  ноги,
но...
     - М-да. Если бы не эти, там, наверху, то  Вальдосто  не  сорвался  бы
вообще. Тогда не лишай его блаженства. Если он не в своем  уме,  то  пусть
хотя бы ему будет приятно.
     - То, что случилось с Вальдосто, на самом деле мучает тебя, Джим? Это
правда?
     - А как ты думаешь? - Глаза Барретта на мгновение сверкнули. - Он и я
были вместе почти с самого начала. Когда партия  начала  организовываться,
когда все мы были полны идей и  идеалов,  я  был  координатором,  а  он  -
простым террористом, швырявшим бомбы. В нем столько накипело, что  он  был
готов уничтожить любого краснобая, придерживающегося надлежащей линии. Мне
приходилось успокаивать  его.  Понимаешь,  когда  Валь  и  я  были  совсем
молодыми парнями, у нас была общая квартира в Нью-Йорке...
     - Ты и Валь никогда не могли быть молодыми  парнями  одновременно,  -
напомнил Квесада.
     -  Не  совсем,  -  поправился  Барретт.   -   Ему   было,   наверное,
восемнадцать, а мне чуть за тридцать. Но он всегда казался  старше  своего
возраста. И у нас была эта квартира на двоих. Туда заходили девушки, много
девушек. Иногда они жили у нас несколько недель. Хауксбилль  тоже  нередко
заходил туда, сукин сын, только мы тогда еще не знали, что он работает над
чем-то, что всех нас по сути отправит на тот свет. И Бернстейн. Мы  сидели
ночами напролет, потягивая дешевый самодельный  ром,  и  Вальдосто  строил
проекты организации террористических актов, и мы затыкали  ему  глотку,  а
потом... - Барретт нахмурился. - Ладно, пошло все  это  к  черту.  Прошлое
мертво для нас. Скорее всего, и для Вальдосто  это  тоже  было  бы  лучшим
выходом.
     - Джим...
     - Давай о чем-нибудь другом, - сказал Барретт. - Что там у  Альтмана?
Лихорадка прошла?
     - Он конструирует женщину.
     - То же самое сказал мне Чарли Нортон. Что же он использует?  Тряпье,
кости?
     - Я дал ему разные ненужные химикалии. Пусть подурачится.  Выбирал  в
основном по их цвету. Он достал  несколько  позеленевших  медных  деталей,
чуть-чуть этилового спирта, сульфата цинка  и  немного  других  предметов,
наскреб почвы и набросал все это в груду мертвых моллюсков. Из этой  слизи
он лепит то, что, как он утверждает, является женским телом, и ждет, когда
в него ударит молния и вдохнет жизнь.
     - Другими словами, - заключил Барретт, - он чокнулся.
     - Я думаю, во всем этом нет ничего  опасного.  По  крайней  мере,  он
больше уже не пристает к своим друзьям. Насколько я помню, ты считал,  что
он долго не протянет.
     - А сейчас разве лучше? Если мужчине нужен  секс  и  он  может  найти
добровольных партнеров здесь, то меня это не касается, пока это никого  не
оскорбляет в  открытую.  Но  когда  Альтман  начинает  лепить  женщину  из
какой-то грязи и гнилой плоти моллюсков, это означает, что мы его потеряли
навсегда. И это очень плохо.
     Квесада опустил глаза.
     - Мы все придем к этому раньше или позже.
     - Я пока еще держусь. И ты тоже.
     - Дай нам срок. Я здесь всего лишь одиннадцать лет.
     - А Альтман всего восемь, -  ответил  Барретт.  -  Вальдосто  и  того
меньше.
     - Некоторые ломаются быстрее других, - заметил Квесада. - А вот и наш
новый товарищ.
     Ханн вышел из лазарета и присоединился к ним. Он все еще был бледен и
взволнован, но страх в его глазах исчез. "Он начал,  -  отметил  про  себя
Барретт, - приспосабливаться к немыслимому".
     - Я невольно подслушал часть вашего разговора, - сказал Ханн. - Здесь
много психических заболеваний?
     - Некоторые никак не  могут  найти  для  себя  какое-нибудь  занятие,
имеющее смысл в этом мире-лагере, - сказал Барретт. - Их пожирает скука.
     - А какие здесь есть занятия?
     - У Квесады - его врачебная деятельность. У меня  -  административные
обязанности.  Несколько  наших  товарищей  изучают  жизнь  моря,  выполняя
подлинные научные исследования. У нас здесь есть газета,  которая  выходит
время от времени, ее подготовкой  заняты  еще  нескольких  человек.  Затем
рыбная ловля, трансконтинентальные переходы.  Но  всегда  находятся  люди,
позволяющие себе впасть в отчаяние, и они ломаются. По-моему, сейчас здесь
примерно тридцать-сорок подлинных маньяков,  а  всего  нас  в  лагере  сто
сорок.
     - Это не так уж плохо,  -  заметил  Ханн,  -  если  учесть  внутренне
присущую сосланным сюда людям душевную нестабильность и необычные  условия
жизни здесь.
     - Внутренне присущую нестабильность? - повторил Барретт. -  Такого  я
не замечал. Большинство из нас находились  в  здравом  уме,  считали  себя
борцами за правое дело. Вы думаете, что революционером может  быть  только
чокнутый? Но если вы на самом деле так думаете, Ханн, то что, черт побери,
вы здесь делаете?
     - Вы меня не  так  поняли,  мистер  Барретт.  Я  не  провожу  никаких
параллелей  между   антиправительственной   деятельностью   и   умственным
расстройством, ей-богу. Но вы должны признать, что многие из  людей,  кого
привлекает любое революционное движение, ну, чуточку на чем-то помешаны.
     - Как Вальдосто, - пробормотал Квесада. - Нашвыряли бомб...
     - Ладно, не будем, - сказал Барретт и засмеялся. - Ханн, а вы  весьма
красноречивы для человека, который мямлил  что-то  невразумительное  всего
лишь несколько минут назад.
     - Я вовсе не хотел поучать вас, - быстро ответил  Ханн.  -  Возможно,
это звучало несколько самодовольно и снисходительно. Я имел ввиду...
     - Забудьте об этом. А чем вы все-таки занимались там, наверху?
     - Я был экономистом.
     - Это как раз то, что нам нужно, - обрадовался Квесада. - Он  поможет
нам разрешить проблему нашего годового баланса.
     -  Если  вы  там  были  экономистом,  -  сказал  Барретт,  -  то  вам
представится возможность очень много говорить об этом здесь.  Этот  лагерь
полон чокнутых экономистов-теоретиков, которые с  удовольствием  забросают
вас своими идеями. Некоторые из них даже почти здравые. Я имею ввиду идеи.
Пойдемте со мной, и я покажу, где вы будете жить.



                                    3

     Тропинка от главного здания к хижине,  где  жил  Дональд  Латимер,  в
основном шла  вниз,  и  Барретту  это  слегка  улучшило  настроение,  даже
несмотря на то, что он понимал: на обратном пути ему все же придется  идти
в гору. Хижина Латимера находилась на восточной  окраине  лагеря.  Ханн  и
Барретт не спеша направились к ней. Ханн старался не  подавать  виду,  что
замечает, с каким трудом дается Барретту ходьба, а того раздражали попытки
молодого человека подстроиться под его темп.
     В  этом  Ханне  его  многое  смущало,  ибо  тот   был   полон   явных
противоречий. С одной стороны, он появился здесь, испытав наиболее тяжелое
темпоральное потрясение из всех, какие когда-либо видел Барретт, с  другой
же - оправился после него удивительно быстро. И еще -  с  виду  хрупкий  и
застенчивый, он на самом деле  обладал  твердыми  мускулами.  Он  создавал
впечатление  общей   некомпетентности,   но   говорил,   сохраняя   полное
самообладание. Барретта очень интересовало, что же все-таки натворил  этот
прилизанный  молодец,  чтобы  заработать  право  на   поездку   в   лагерь
"Хауксбилль". Но чтобы выяснить это, будет еще достаточно времени. Сколько
душе угодно.
     Ханн показал рукой на горизонт и спросил:
     - Неужели и все остальное точно такое же? Только скалы и океан?
     - Да, все. Жизнь на суше еще не возникла. И не скоро  возникнет.  Все
здесь удивительно просто, не правда ли? Ни суеты, ни огромных городов,  ни
транспортных пробок. Пока что на сушу вылезло только немного  мха,  совсем
немного.
     - А в море? В нем плавают динозавры?
     Барретт покачал головой.
     -  Позвоночные  животные  появятся  только  через  тридцать  -  сорок
миллионов лет. Они возникнут в  ордовикском  периоде,  а  мы  находимся  в
кембрийском. У нас не то что рептилий, даже рыб нет.  Все,  что  мы  можем
предложить, это что-нибудь ползающее: немного моллюсков, несколько больших
уродов, похожих на каракатиц, и трилобитов. Здесь семьсот  миллиардов,  не
меньше, различных видов трилобитов. И еще у нас есть один человек по имени
Мэл Рудигер, тот самый, что дал вам выпить,  когда  вы  здесь  объявились,
который  их  коллекционирует.  Он  составляет  каталог   трилобитов.   Это
подлинный шедевр.
     - Но ведь никто не сможет прочитать его в... в будущем.
     - Там, наверху, как мы здесь говорим.
     - Там, наверху.
     - Очень жаль, - сказал Барретт. -  Такая  замечательная  работа  -  и
впустую, потому что здесь никто и  гроша  ломаного  не  даст  за  жизнь  и
трудные времена трилобитов, а там, наверху, никто даже не узнает об  этом.
Мы советовали Рудигеру выбить свою книгу на непортящихся золотых пластинах
в надежде на то, что палеонтологи будущего найдут их.