ениях
человек конечен - уж это  факт!  Скорость  его  умственных  и  психических
реакций - величина определенная и вовсе не бесконечная, зрение и  слух  не
охватывают всего физического спектра,  емкость  памяти  ограничена,  а  уж
способность воспринимать и перерабатывать информацию в сравнении с машиной
и вовсе ничтожна.
   - Но зато дух, дух человеческий безграничен! -  воскликнул  Минский,  -
Человеку ведь нужна не просто радость, а все на свете, вся жизнь, то  есть
борьба за истину, любовь,  страдание...  Нужна  вся  полнота  человеческих
отношений!
   - И вы опять же полагаете, что эта "полнота" - величина бесконечная?
   - Разумеется! Как же иначе?
   Пахарь с грустью посмотрел на Минского.
   - Согласитесь ли вы с тем, - спросил он, -  что  в  человеческом  языке
сконцентрировано все основное содержание  духовной  и  практической  жизни
людей? Что  понятия  языка,  все  эти  синонимы,  антонимы  и  производные
конструкции максимально отображают многообразие человеческих отношений?
   - Да, соглашусь.
   - Так вот, еще в 1975 году кибернетики подсчитали, что даже в  наиболее
развитых  языках  -  таких,  как  английский,  итальянский,   русский,   -
содержатся средства для выражения лишь двухсот отношений между  людьми.  И
этого, оказывается, вполне хватает для описания всего  многообразия  мира,
который  реально  окружает  человека   и   создается   его   воображением.
Согласитесь, двести  -  еще  не  бесконечность...  Да  и  что  говорить  о
бесконечности - вы  посмотрите  вокруг.  Многим  только  кажется,  что  их
потребности безграничны. А дайте им побольше хлеба да зрелищ, да питья, да
женщин - они и утешатся!
   - Я, конечно, не моралист и не философ,  -  ответил  Минский,  -  но  я
твердо знаю одно: человек никогда не согласится с тем, что  достиг  конца.
На его пути  могут  встать  самые  заманчивые,  самые  приятные  тупики  и
ловушки, но он всегда найдет в себе силы бунтовать против них...


   Последние слова Минского потонули в крике  Дина,  лицо  которого  вдруг
наложилось на видеофильм:
   - Шеф, мы все заперты!..  Происходит  черт-те  что!..  Брейкер  ушел!..
Минский...
   Экран погас. Но я уже и  сам  видел,  что  брейкер  начал  действовать.
Усилив свое биополе, он породил настоящую фантасмагорию. Или это компьютер
начал войну против нас?  Раздумывать  было  некогда.  Пространство  вокруг
искажалось и вытягивалось, словно в видениях  наркомана.  Две  стены  моей
комнаты наклонились друг к другу, почти превратив ее в трехгранную призму,
а пол медленно разъезжался,  открывая  стальную  решетку,  из-под  которой
пучилась белая тестообразная масса, жирные отростки которой  уже  выползли
на середину.
   Я схватил  бластер  и  выскочил  в  коридор.  Стены  его  тоже  куда-то
заваливались, тягучая белая масса толстым слоем покрывала пол. Весь  отель
словно погружался в молочный кисель. Нигде не было видно  ни  души.  Номер
Пахаря тоже был пуст. Скользя и разбрызгивая липкую массу, я  бросился  по
отпечатавшимся следам.  Из-за  дверей,  мимо  которых  я  пробегал,  порой
доносились  глухие  удары  -  люди  пытались  выбраться.  Но  я   не   мог
остановиться, чтобы помочь им. Следы Пахаря (если это были его следы) вели
на верхние этажи отеля, и судя по тому, что они  еще  не  заплыли,  он  не
успел далеко уйти.
   Я взбирался по скользкой лестнице на предпоследний этаж, когда  наверху
раздался  грохот,  переходящий  в  резкий  свист.  Стреляли  из  бластера.
Возможно, кто-то из моих ребят. Или стреляли в них. Я осторожно выглянул в
коридор. Следы Пахаря шли налево и исчезали в темном провале посреди пола.
Туда же ленивыми струями стекала  масса,  а  сама  мрачная  дыра  медленно
затягивалась сдвигающимися плитами и вот-вот должна была исчезнуть совсем.
Только сейчас я осознал, в какую трудную  погоню  пустился.  Пахарь  щедро
демонстрировал свою способность проходить сквозь полы и стены.
   Поскольку след брейкера был потерян,  следовало  найти  кого-нибудь  из
наших. На этом этаже наблюдение  вел  Дин.  Я  осторожно  двинулся  к  его
комнате и еще издали понял, что слышал в работе его бластер. Дверь  номера
была разбита выстрелом изнутри, а следы Дина исчезали под стальной стеной,
замкнувшей коридор. С помощью таких тупиков брейкер  мог  отгородиться  от
кого угодно. Я двинулся назад, и в этот миг  где-то  рядом  прогремел  еще
один выстрел. Я кинулся  вперед,  зная,  что  в  номере  Дина  есть  окно.
Обжигаясь и разрывая одежду  о  горячие  зазубрины,  я  протиснулся  через
разбитую дверь в комнату и распахнул иллюминатор.  Он  выходил  на  уровне
второго этажа во внутренний дворик - атриум; там был устроен  зимний  сад,
но сейчас его медленно заволакивал белый едкий дым горящей  пластмассы.  В
этом дыму кто-то двигался.
   - Эй! - крикнул я.
   Это был Пахарь. Прихрамывая, он пересекал атриум и, оглянувшись на  мой
голос, поднял руку. Я мгновенно пригнулся,  но  выстрела  не  последовало.
Вместо этого кто-то с чавкающим звуком дохнул мне в спину. Обернувшись,  я
увидел, что выход, проделанный Дином, исчез. На его  месте  стояла  глухая
металлическая стена с пятнами машинного масла. Совсем недавно она, видимо,
была полом где-то в технических службах. Третий раз я оказывался в тупике,
а Пахарь беспрепятственно уходил дальше. Настороженное внимание, с которым
я  преследовал  его,  начинало  переходить  в  злость.  Я  уже  прикидывал
расстояние до поверхности  атриума,  когда  заметил,  как  забурлил  белый
кисель вдоль одной из стен. Сунув  руку  в  тягучее  желе  (оно  оказалось
теплым), я нащупал узкую щель.  Она  явно  расширялась.  У  меня  не  было
времени ждать, когда стена поднимется достаточно высоко, и, обмотав голову
рубашкой Дина, я прополз под  стеной.  Впечатление  было  такое,  будто  я
нырнул в кремовый торт. В соседнем номере дверь оказалась  незапертой,  и,
выбравшись в  коридор,  я  рванулся  на  последний,  самый  верхний  этаж.
Проклятый брейкер! Устроив такую фантасмагорию, он,  будучи  обнаруженным,
наверняка попытается удрать с Амброзии на спасательной ракете.  Ярость,  с
которой я думал об этом, была вызвана еще и тем,  что  мне  только  сейчас
стал ясен план его бегства.
   Я оказался прав. Пахарь, уже в скафандре, возился у  аварийного  выхода
на поверхность, когда я подсечкой сзади сбил его  с  ног.  Он  с  грохотом
ввалился внутрь кессонной камеры. В тот же миг дверь за нами закрылась.
   - Назад! - закричал Пахарь, отталкивая меня. - Здесь смерть!
   - Спокойно! - сказал я, выравнивая  дыхание.  -  Вы  арестованы.  Дайте
руки.
   Увидев наручники, он сначала остолбенел, а потом вдруг залился безумным
смехом:
   - Полиция?! Вы из полиции?.. У вас есть тюрьма, шериф?
   - Я зональный комиссар ООН по безопасности и  сотрудничеству.  Вот  мой
значок. А теперь идите за мной.
   Я потянул рычаг двери, но он не поддался. Кнопка аварийного  открывания
тоже не сработала. Пахарь все смеялся:
   - Мы заперты, комиссар! Может, лучше откроем другую дверь и прогуляемся
по Амброзии? Правда, ваш костюм легковат...
   - Бросьте болтать! - оборвал я. - Уберите поле.
   - Какое поле?
   Я вздохнул, стараясь набраться терпения.
   - Биополе, с помощью которого  вы  вывели  из  повиновения  технику  на
Нектаре, Мирре, Тетисе, а сегодня - здесь, - на Амброзии.
   Он как-то очень искренне раскрыл глаза:
   - Вы что, считаете меня диверсантом?
   - Вы особенно опасный диверсант - брейкер. Слыхали такое слово?
   Он посмотрел на меня так, будто перед  ним  стоял  пришелец  из  другой
галактики.
   - Брейкер... Это, что от английского "break"? [ломать]
   Я подергал рычаг - дверь не открывалась.
   - Да. И кроме того, вы подозреваетесь в покушении на убийство.
   Это, кажется, его почти не удивило. Он лишь усмехнулся:
   - Почему же - "убийство"?..
   - Вам лучше знать, зачем вы решили убрать Минского.
   Он молниеносно вскинулся:
   - Минского?!
   - Перестаньте кривляться. Мы знаем все.
   Он резко подался вперед:
   - Что вы знаете?!
   Нервы мои были напряжены, я ждал опасных движений и ударил его  прежде,
чем подумал. Он опрокинулся в угол, пошевелился и затих. Я наклонился  над
ним. На губах Пахаря выступала кровь, но глаза, полные слез, были открыты.
Он смотрел куда-то вверх, сквозь меня, и в этом отрешенном, пустом взгляде
читалось полное равнодушие к собственной судьбе.  Такой  взгляд  бывает  у
пилотов, когда их достают из обломков ракеты.
   - Боже мой! - застонал он вдруг, мучительно морщась.  -  Вот  он,  этот
мир!.. Вот его словарь: диверсия, покушение, убийство!.. Если б я  знал!..
- он привалился плечом к стене и поднял на  меня  глаза.  -  Оставьте  эту
дверь, комиссар. Мы все равно отсюда не выйдем...  Вы  ничего,  ничего  не
поняли в моем поведении! Так послушайте, что я скажу...


   Сейчас, когда все закончилось  и  делом  Пахаря  занимаются  сразу  две
комиссии - следственная и научная, мне часто вспоминается эта  неожиданная
исповедь. Я слушал ее, прислонившись к двери, ведущей наружу, в пустоту, а
Пахарь, в неуклюжем скафандре со снятым шлемом, говорил, полулежа в углу.
   Не скажу, что я тогда сразу поверил ему и  все  понял.  Нет,  многое  я
осмыслил и уяснил  гораздо  позднее.  А  тогда,  отделяемый  от  мертвящей
пустоты лишь тонкой полоской стали, я временами испытывал  мутное  чувство
нереальности, потусторонности происходящего. Дверь за моей спиной медленно
покрывалась пленкой изморози,  и  настоящему  брейкеру  ничего  не  стоило
открыть электронный замок... Там, за дверью, был вечный холод  и  мрак,  а
здесь, в тесной камере,  где  так  странно  сошлись  два  узника,  метался
беспокойный человеческий голос:
   - Я начну издалека, комиссар. Знаете ли вы, что люди и машины часто  не
понимают друг друга только потому, что пользуются языком? Да-да, комиссар,
это так! Вы небось думали, что  язык  -  самое  лучшее  средство  общения?
Ничего подобного!
   - Я знаю об этом.
   - Неужели? Откуда?
   - Наши эксперты изучили изготовленное вами  терминальное  устройство  и
поняли его принципы.
   - Вон оно что!.. Я вас  недооценил,  прошу  прощения.  Что  же  вы  еще
узнали?
   - Мы узнали, что вы запрограммировали  герионский  компьютер,  а  через
него - и международную сеть ЭВМ, на убийство доктора Минского.
   Пахарь с отвращением и яростью окинул меня взглядом.
   - Какая глупость! Зачем мне его убивать?
   - Очевидно, чтобы провалить программу "Скайфилд".
   - Что это за программа?
   -  Разработка  способов  производства  искусственной  пищи.   То,   чем
занимается Минский. Аутотрофный синтез.
   - А, "манна небесная"! "Камни, обращенные в хлебы"! Понятно. Значит, вы
считаете, что на этом пути человечеству ничего не угрожает?
   - Решать такие вопросы - не мое дело.
   - А чье? Мое?.. Впрочем, да, мое. Но и ваше тоже! Это касается всех.
   - Следствие изучит мотивы вашего преступления.
   Пахарь вновь озлобился:
   - Да нет  никакого  преступления,  поймите  вы!  Нет!  -  он  помолчал,
переводя дух. - Ну хорошо, я хотел сказать вам кое-что, а теперь, пожалуй,
расскажу все... Да, комиссар, я разработал систему общения с  компьютером,
основанную на принципах внеязыковой коммуникации. Вы замечали, что  людям,
мало знакомым между собой, бывает трудно  понять  друг  друга?  А  почему?
Потому  что  они  вынуждены  пользоваться  только  языком.  А  ведь  масса
информации прочитывается, как говорится, на лице. Порой словом  невозможно
выразить то, что говорится глазами. А иногда словами  сообщается  одно,  а
лицо говорит совсем другое. И наоборот - пустое  междометие,  какое-нибудь
"Ах!"  наполняется  глубоким  смыслом,  если  его   сопровождает   взгляд,
говорящий многое. В общем, когда-то, очень давно,  я  задумался:  а  разве
нельзя пополнить  средства  общения  с  компьютером  чем-нибудь  из  этой,
внеязыковой области? Представьте: машина  ощущает  человека,  воспринимает
его психофизическое состояние, "видит" его, как говорится, "насквозь" -  и
благодаря этому значительно  лучше  и  глубже  понимает  то,  что  человек
говорит, обозначает словами. Вот в чем состояла проблема,  над  которой  я
работал долго, очень долго - больше десяти лет.
   О, это была адская, изнурительная работа!  Мне  пришлось  решить  массу
частных, промежуточных проблем, преодолеть  множество  тупиков,  несколько
раз отказываться от уже пройденного пути, возвращаться  назад  и  начинать
заново... Я буквально сжился с компьютером, проводил в контакте с ним  все
свое время. Постепенно машина все лучше понимала меня, и вот два-три  года
назад кое-что  начало  получаться.  Я  добился  того,  что  смог  вести  с
компьютером сначала короткие, а потом  все  более  длительные  и  глубокие
беседы с использованием расплывчатых понятий.
   Не знаю, поймете ли вы  меня...  Слушайте.  В  информатике  есть  такой
термин - расплывчатые понятия.  К  ним  относятся  слова,  которые,  грубо
говоря, значат вообще очень много, а конкретно  -  ничего.  Примеры  таких
понятий: "честь", "любовь", "справедливость"... Каждому из  них,  конечно,
можно дать какое-то  одно,  узкое  определение,  но  любое  из  них  будет
неполным и неточным. До сих пор в общении с машинами расплывчатые  понятия
считаются большим злом, при постановке  задач  их  стараются  избегать,  в
крайнем случае заранее придают  им  какой-то  узкий,  строго  определенный
смысл. Но если каждый раз машина может соотнести  расплывчатое  понятие  с
внеязыковой системой смысла, в ее  памяти  постепенно  складывается  образ
данного  понятия.  Этому  помогает   человек,   находящийся   в   глубоком
психоинтеллектуальном контакте с  компьютером.  Он  как  бы  подсказывает,
высвечивает своей психикой разные грани понятия, и машина в  конце  концов
начинает  "догадываться",  что,  например,  некая  зыбкая  химера,   вроде
"совести", реально существует в человеческом мире, и она есть вот  это,  и
это, и то, и другое. Получая образ понятия,  компьютер  начинает  понимать
мир по-человечески - вот в чем главное достоинство моего метода!
   Конечно, сделаны лишь  первые  шаги,  сложность  многих  простых  вещей
компьютеру по-прежнему недоступна. Но все-таки кое-чего я добился! Порой в
общении  со  мной  машина  улавливала  такие  тонкие  оттенки   смысла   и
настроения, задавала такие вдумчивые и глубокие вопросы, что временами она
казалась мне близким другом или женой, с которой я прожил  много  лет!  Но
это было мое  личное  субъективное  чувство,  а  в  науке  нужны  твердые,
объективные доказательства. Их мог дать только эксперимент. И я  попытался
его поставить.
   Всякая  теория  проверяется  практикой.  Я  решил,   что   мой   способ
"полисемантической психоинтеллектуальной  человеко-машинной  коммуникации"
(так я его назвал) должен дать какие-то  практические  результаты,  должен
каким-то образом наглядно проявиться. Но как может проявиться на  практике
способность машины вникать в расплывчатые понятия? После долгих раздумий я
решил,   что   доказательством   такого   понимания   могла    бы    стать
целенаправленная деятельность компьютера по реализации смысла расплывчатых
понятий. Это звучит сложно, но на самом  деле  все  просто.  Если  ребенку
объяснили,  что  такое  хорошо  и  что  такое  плохо,  и  он  ведет   себя
соответственно,  мы  скоро  убеждаемся,  что  он  понимает   смысл   таких
расплывчатых понятий, как  "добро"  и  "зло",  хотя  ни  одно  из  них  он
объяснить не может. Примерно в этом же плане я решил испытать и компьютер.
   Правда, сначала мне пришлось преодолеть еще одну сложность. Дело в том,
что все те понятия, которые я  сделал  для  машины  доступными,  описывают
чисто человеческий мир. Но у машины нет своей "биографии", своей судьбы, у
нее  нет  "личной  жизни",  в  которой  бы  она  могла  строить  по   ходу
эксперимента   свое   человекоподобное   поведение.   Я    столкнулся    с
необходимостью дать машине судьбу. Иными словами, я должен  был  ввести  в
условие  задачи  хотя  бы  некоторые  конкретные  обстоятельства,  цели  и
стремления,  определяющие  индивидуальное   поведение,   жизненный   путь.
Понятно, что в моем распоряжении не  было  никакой  другой  судьбы,  кроме
своей.  И  я  заставил  машину  как  бы  встать  на  мое  место,  войти  в
обстоятельства моей жизни.
   Перед этим мне пришлось еще и скрупулезно покопаться в себе. Что именно
в  моем  поведении  должна  смоделировать  машина?  Я  -  ученый.  Главной
жизненной ценностью для  меня  является  истина,  а  наиболее  характерной
чертой поведения - стремление к ней. Пусть, решил  я,  компьютер  какой-то
определенной целенаправленной  деятельностью  докажет,  что  ему  доступна
многосмысленная и  многозначная  глубина  этого  расплывчатого  понятия  -
"истина". В ходе длительного психоинтеллектуального  контакта  с  машиной,
путем взаимных расспросов и  уточнений  я  ввел  это  понятие  в  сознание
компьютера, эксперимент начался.
   Я не знал, как именно должно  измениться  "поведение"  машины,  которая
переняла словно бы часть меня самого, ведь подобный эксперимент проводился
впервые.  Однако  я  полагал,  что  когда  компьютер  начнет  моделировать
"стремление к истине", я это увижу. Время шло, я позволил  себе  некоторый
отдых и написал ряд статей, где изложил кое-какие частные проблемы  своего
метода. Надо сказать, что в науке до этого я был неудачником.  Круг  идей,
меня интересовавших, считался малоперспективным,  с  публикациями  мне  не
везло -  они  проходили  незамеченными.  От  этого  жестоко  страдало  мое
самолюбие, и я не  раз  приходил  в  отчаяние:  годы  идут,  а  ничего  не
сделано...
   В общем, у меня был обычный  комплекс  рядового  специалиста,  занятого
узкой темой. И вдруг грянули фанфары! В Гааге есть Всемирный  депонентский
центр, куда со  всего  света  поступают  для  хранения  и  распространения
научные  труды.  Компьютеры  центра  ведут  тщательный  учет  запросов  на
выдаваемые  работы  и  регулярно  определяют   индекс   их   популярности.
Считается, что чем выше популярность книги или статьи среди  специалистов,
тем большую научную ценность она представляет. Так  вот,  по  итогам  года
сразу две мои статьи  вышли  на  первое  место  среди  работ,  посвященных
человеко-машинному диалогу! Я, конечно, блаженствовал и ликовал, но  вдруг
меня как ударило: а  что  если  это  и  есть  компьютерное  "стремление  к
истине"? Ведь я хорошо помнил, как однажды компьютер спросил меня...  (Тут
необходимо  оговориться.  В   применении   к   компьютеру   я   употребляю
обыкновенные слова "спросил", "понял", "ответил", "осознал" и  т.п.  чисто
символически, просто для обозначения сложных многоступенчатых процедур, из
которых строится психоинтеллектуальное общение с  машиной.  Эти  слова  не
передают ни содержания, ни физической формы процесса и  используются  лишь
для  простоты  изложения.)  Итак,  однажды,  еще   в   период   подготовки
эксперимента, компьютер спросил, является  ли  истиной  то,  что  признано
всеми? Я ответил, что в определенном смысле  это  так.  Неужели,  думал  я
теперь, именно такую трактовку понятия "истина" компьютер сделал основной?
Если да,  то  в  свете  такого  понимания  "стремление  к  истине"  -  это
стремление ко всеобщему признанию, к популярности, к  славе!  И  компьютер
реализует его, не ведая никаких сомнений, никаких внутренних преград!..
   Только сейчас я с ужасом осознал, в какую  интригу  ввязался!  До  меня
наконец дошло очевидное: расплывчатые понятия, как  правило,  выражают  не
просто  духовный  мир  людей,  но  обозначают  основные,   главные   черты
человеческого существования. Эти понятия тесно связаны  между  собой,  они
объясняют, дополняют, словом, _корректируют_ друг  друга,  как  сказал  бы
математик. Я  же  вырвал  из  сложной  иерархии  духовных  ценностей  одну
_истину_, ввел понятие о  ней  в  сознание  машины,  тем  самым  чуть-чуть
очеловечив ее, но не дал машине никакого представления о морали,  совес