ва,  из
любви к людям, но это ложь. Этих вот реальных людей вы  не  любите.  Я  их
тоже не люблю, да это и невозможно. Зато у меня  с  ними  честные  деловые
отношения, я их не обманываю. Вы же все  время  стремитесь  всучить  людям
свой залежалый, вонючий товар, скучный и глупый, как дохлая крыса. К  чему
вы призываете, какими пыльными истинами хотите  увлечь?  "Живите  в  мире,
любите друг друга, честно трудитесь..." Но ведь все  знают,  что  ни  один
нормальный человек на такие вещи, увы, не способен. Чистая  совесть  может
быть только у покойников и идиотов, а всю жизнь  честно  трудиться  просто
скучно. Поэтому не надо лгать и  твердить  о  том,  чего  нет.  Вы  можете
сказать, что раз этого нет, надо делать, и пусть человек совершенствуется,
работает  над  собой.  Да,  я  знаю,  вам  бы  очень  хотелось  исправить,
переделать человека. Из  таких,  как  вы,  пламенных  идеалистов,  нередко
выходили  тираны  и  узурпаторы,  любители   великих   переделок   природы
человеческой. Но  пойдите  спросите  у  людей,  многие  ли  из  них  хотят
переделываться.  И  еще  объясните  им,   в   чем   состоит   нравственное
совершенствование, какой это жестокий и мучительный труд, как неизбежны  в
нем разные казни и муки душевные - ведь так,  кажется,  про  это  гении-то
писали? И вот, когда вы им все это расскажете  и  призовете  следовать  за
вами, они засмеются и скажут: "Лучше видеть глазами, чем  бродить  душою".
Эту строчку из Екклезиаста здесь, на Мидасе, можно слышать двенадцать  раз
в сутки, а вы до сих пор ее смысла не  поняли.  А  ведь  это  -  первейшая
заповедь всякого реального человека, а вместе с тем и то зло, с которым вы
боретесь. Нет, никогда не захочет человек "бродить душою" по мукам, он  от
вас уйдет и придет ко мне - туда, где можно просто "видеть глазами"  много
простых и приятных вещей.
   Вот, комиссар, каков человек. А вы говорите, будто знаете, как ему жить
и чего хотеть. Ничего вы не знаете. Да и, сказать по правде, никто об этом
ничего не знает. Единственное, что можно сказать, уже заявлено  в  том  же
Екклезиасте: "Кто знает, что хорошо для  человека  в  жизни,  во  все  дни
суетной жизни его, которые он проводит как тень?"
   ...В моем сознании еще звучали  эти  слова,  когда  настойчивый  сигнал
зуммера вернул меня к реальности - в ночь, в отель, где я сторожил Пахаря.
Откуда-то издалека, из  невообразимой  глубины,  словно  с  другого  конца
галактики, на экран сквозь помехи прорвалось лицо Мейдена.
   -  Я  на  Герионе!  -  прокричал  он  сквозь  треск,  -   Слушай   меня
внимательно!.. Мы здесь раскопали... Пахарь готовит убийство!


   Сейчас мне уже не передать чувство, которое охватило  меня  после  слов
Мейдена. То были и гнев, и горечь, и отчаяние. Все-таки,  несмотря  ни  на
что, несмотря на деятельность "мыльных клубов", несмотря  на  тайный  ввоз
алкоголя и наркотиков, убийств в Поясе еще не было. Я не  сомневался,  что
когда-нибудь начало им будет положено, однако мне и не  снилось,  что  это
произойдет так скоро. Кроме того,  меня  поразил  способ,  которым  Пахарь
решил осуществить свое намерение.
   После Мейдена экран занял  Ривера  и  максимально  кратко  и  доходчиво
объяснил мне, как задумано первое в Поясе  убийство.  Готовя  его,  Пахарь
использовал опять же могущественный и вездесущий МИНИКС, проявив при  этом
незаурядный талант кибернетика. На убийство по воле Пахаря  была  нацелена
вся международная компьютерная  сеть,  разбросанная  на  астероидах  между
Марсом и Юпитером. Сквозь помехи и треск (опять бурлило Солнце) я с трудом
со слов Риверы понял, что власть над  МИНИКСом  Пахарь  получил,  изобретя
новый способ общения с компьютером. Признаться, мне до сих пор  далеко  не
все понятно в этих кибернетических тонкостях, но  я  попытаюсь  объяснить.
Секрет Пахаря заключен примерно в следующем.
   Оказывается, любой язык - и человеческий, и машинный - вовсе  не  самое
эффективное средство общения.  Знаки  любого  языка  допускают,  чтобы  их
перевирали, толковали превратно.  Поэтому  сообщения,  переданные  знаками
языка,  могут  быть  восприняты  или  не  восприняты,  быть  ложными   или
истинными, быть поняты верно или неверно. А вот импульсы биохимического  и
биофизического характера  неизменны,  они  не  зависят  от  индивидуальных
особенностей  адресата  -   от   его   желания,   настроения   и   степени
компетентности; они, подобно силе тяжести или свету, могут только быть или
не быть. И хотя эти доязыковые импульсы, которыми обмениваются  простейшие
организмы, стоят неизмеримо ниже на лестнице эволюции, чем знаки языка,  в
эффективности  передачи  информации  они  их   превосходят.   Так,   амеба
воспринимает благоприятное  изменение  условий  и  начинает  размножаться,
никаким  другим  сигналом  ее  не  обманешь.  Основываясь  на   доязыковой
коммуникации, амебы, лягушки, крысы понимают поступающую извне  информацию
всегда, а мы, люди, пользуясь языком,  допускаем  в  толковании  сообщений
массу ошибок.
   Пахарь создал способ общения с компьютером,  основываясь  на  принципах
доязыковой коммуникации, и реализовал  его  в  виде  особого  технического
устройства - специалисты назвали его потом "психотерминалом". Он похож  на
большую детскую люльку, в которую вложено кресло катапульты. Голый человек
ложится в кресло, присоединяет к себе около полусотни датчиков, что-то там
еще включает - и через несколько часов компьютер  начинает  "ощущать"  его
состояние. Сначала физиологию - ритмы сердца и  мозга,  дыхание,  биотоки,
кровь и пот, а потом и психику - общин тонус, уровень эмоций, в общем, все
то,  что  мы  называем  словом  "настроение".   Человек   может   спокойно
размышлять, читать или даже спать, а машина будет выводить и фиксировать в
своей памяти некую среднюю кривую, характеризующую его основные  жизненные
устремления, желания и склонности. Ну а потом, когда компьютер все  хорошо
понял, уже нетрудно обычным  языком  дать  ему  команду  на  осуществление
желаний. Вся трудность - именно в  понимании.  Ибо  одно  дело,  когда  вы
пытаетесь растолковать машине, чего вам хочется, и совсем другое  -  когда
машина сама "чувствует", что у вас, как говорится, "в крови".
   Наши люди на Герионе выяснили, что в последние полгода Пахарь буквально
не вылезал из своей "люльки", спал и ел в ней,  ни  от  кого  особенно  не
прячась. Все это видели, но считали, что  идет  обычная  исследовательская
работа. Отмечали, правда, растущую угрюмость и  раздражительность  Пахаря,
но объясняли это переутомлением и  трудностью  эксперимента.  Все  ахнули,
когда выяснилось, что во время своего долгого общения с компьютером Пахарь
запрограммировал  мощнейший  электронный  мозг   на   убийство   какого-то
человека. Эксперты, изучавшие в те дни "психотерминал", еще не могли в нем
полностью разобраться, диалог с компьютером налаживался с большим  трудом,
однако удалось бесспорно выяснить одно - программа действует и  остановить
убийцу невозможно, ибо им готов был стать не только герионский  компьютер,
но и весь МИНИКС, к которому Герион, конечно же, был подключен. В любом из
сотен компьютеров, составлявших МИНИКС, мог реализоваться злобный  замысел
Пахаря - замысел, который, как дух, как проклятие, витал и отражался везде
и  нигде.  Незримо  проникая  из  одной  машинной  памяти  в  другую,   он
превращался в радиоволны и летел от астероида к  астероиду,  а  там  вновь
становился  электрическими   импульсами   мнемосхем   и   примазывался   к
техническим  и  научным  расчетам,  чтобы  в  удобный  момент  из   чистой
математики воплотиться в грязное преступление.
   Мне сообщили об этом, чтобы я начал действовать, но что я мог  сделать?
В моих ли силах было остановить кибернетического убийцу,  простершегося  в
огромном объеме пространства между Марсом и  Юпитером?  МИНИКС  располагал
массой возможностей, чтобы аккуратно и быстро покончить со своей  жертвой,
подстроив какую-нибудь ничтожную поломку в той до предела  технизированной
среде, которая повсюду окружает людей в космосе. Я недоумевал:  почему  же
он медлит? Ведь Пахарь дал команду на убийство еще  до  своего  отъезда  с
Гериона... Значит, что-то мешает МИНИКСу? И тут меня осенило.
   Связь по-прежнему была отвратительной, и мне пришлось  кричать  Мейдену
прямо в лицо, которое к тому же дергалось, как маска паяца:
   -  Узнайте:  сколько  людей  будет  убито?..  Повторяю:  сколько  будет
убито?.. Много?.. Два?.. Один?..
   - Уже знаем!.. - прохрипел в ответ Мейден. - Один!.. Повторяю:  один!..
Кто - неизвестно!.. Один! - он показал палец.
   Я вновь набрал  в  грудь  воздуха  и  постарался  в  нескольких  словах
обрисовать Мейдену, как, на мой взгляд, МИНИКС понимает постановку задачи:
   - Машина не может нарушать условия!..  Один  -  значит  один!  Понятно?
МИНИКС думает: группа людей - убивать нельзя!..  Один  человек  -  убивать
можно!
   - Да! Поняли! - закричал в ответ Мейден. - Группа -  нельзя!..  Один  -
можно!.. Обеспечь Минскому - чтобы не был один!.
   Мейден исчез, и я тут же  вызвал  на  экран  Дина,  который  с  помощью
телекамер вел наблюдение за комнатой Минского.
   - Что делает Минский?
   - Спит, - ответил Дин.
   - Один?
   - Да. Женщины, как мы узнали, его не посещают.
   - Я не об этом. Нельзя, чтобы он был один.
   И я передал Дину все, что услышал от Мейдена и Риверы.
   - Разбудить Минского? - ошарашенно спросил Дин.
   - Пожалуй, не надо. Просто смотрите за  ним  в  оба.  Комната  заперта?
Обеспечьте мгновенный доступ, и если что - немедленно входите. Пока все.
   Я  опустился  на  диван  и  попытался  сосредоточиться.  Если   жертва,
намеченная Пахарем, действительно Минский, то что с ним мог сделать МИНИКС
сейчас, глубокой ночью, когда биолог спал один  в  запертой  комнате?  Для
убийцы-человека этот момент был, пожалуй, удобен.  Но  удобен  ли  он  для
компьютера? Никогда еще мне не приходилось задаваться такими вопросами. Но
сейчас подобный вопрос был вполне реален. Большой вычислительный  комплекс
"Логос-дейта", ведавший всем, что автоматически  двигалось,  включалось  и
выключалось  на  Амброзии,  мог,  например,  выкачать  воздух  из  комнаты
Минского. Правда, для  этого  надо  было  ее  загерметизировать,  а  режим
герметизации и изоляции - это аварийный режим, он включается с воем сирен.
Смерть Минского наблюдала бы вся Амброзия...
   Впрочем, что компьютеру до людских глаз?  Он  неподсуден  и  бежать  не
собирается. Я снова ловил себя  на  том,  что  непроизвольно  переношу  на
математическую программу,  уложенную  где-то  в  недрах  машинной  памяти,
психологию настоящего живого преступника. Конечно, думал  я.  МИНИКСу  нет
дела до нашей этики. Испытывать стыд или страх он тоже не  умеет.  Что  же
тогда мешает ему реализовать цель, поставленную Пахарем, прямо  сейчас?  Я
снова и снова перебирал в уме пути, которые МИНИКС мог использовать.  Если
отбросить всякую этику и рассуждать предельно холодно, по-машинному,  этих
способов уже сейчас, ночью, было немало. Компьютер мог, например, включить
режим консервации, и тогда все, что понастроили люди на  Амброзии,  начнет
автоматически  сворачиваться,  сплющиваться,  компактно   складываться   в
гармошку, стремясь занять наименьший  объем.  На  каждом  астероиде  такая
возможность предусмотрена, так что компьютер может хоть сейчас в считанные
минуты раздавить свою жертву между полом и потолком.
   Меня пугала неторопливость компьютера, в ней было нечто  величественное
и непостижимое, как помыслы  дьявола.  Впрочем,  говорил  я  себе,  дьявол
строит  свою  стратегию,  глядя  на  бога.  Что  если   компьютер   просто
"размышляет", как быть с нами? Все, что идет по каналам связи, в том числе
и секретным, ему известно; мы же  в  своих  разговорах  даже  не  подумали
зашифровать фамилию Минского! Значит, наши цели МИНИКСу хорошо известны, а
всякая кибернетическая система стремится выполнить  задачу  оптимально,  с
наименьшими затратами. МИНИКС, несомненно, уже  смоделировал  и  рассчитал
десятки вариантов нашего поведения, в ответ на любые наши действия у него,
конечно, уже намечены контрмеры, и вообще он знает о  нас  сейчас  гораздо
больше, чем мы сами. Телеобъективы, вмонтированные во все помещения  отеля
и биостанции, доносят до местного компьютера,  а  значит,  и  до  МИНИКСа,
каждый наш шаг; скрыться же от этого всевидящего ока можно, лишь выйдя  на
поверхность Амброзии...
   И тут новая догадка блеснула передо  мной:  я  могу  просто  исчезнуть,
перестав существовать как человек! Веяного, кто появляется  на  астероиде,
компьютер запоминает - по лицу и по визитной  карточке,  которую  положено
сдавать в информационный центр. Но что значит для машины "запомнить"?  Это
значит - зафиксировать в памяти информацию о данном объекте. Однако всякую
информацию можно изъять, стереть! Если уничтожить все, что знает  обо  мне
местный компьютер, он просто не поймет, кто перед ним! Он даже не  отличит
меня от неживого существа... В его глупых машинных глазах я буду выглядеть
как кукла, движущийся предмет, о  котором  ничего  нельзя  сказать,  кроме
того, что он похож на человека... Робот! Робот-уборщик! Вот кем я  буду  в
сознании компьютера...
   Было два часа ночи, когда я примчался из отеля на терминальную станцию.
Именно отсюда, с главного терминала, начиналось любое  общение  с  местным
компьютером "Логос-дейта", здесь происходил ввод и вывод информации из его
памяти. В пустынном зале у пульта дремал молодой  негр.  "Начальник  смены
Т.Баркер" - значилось на его нагрудном жетоне.
   - Комиссар ООН, - представился я и показал свой  значок.  -  Необходимо
срочно изъять все, что касается меня, из памяти компьютера.
   Баркер оказался проворным парнем. Через несколько  минут  все  сведения
обо мне исчезли из машинной  памяти,  и  я,  с  точки  зрения  компьютера,
превратился неизвестно во что. К сожалению, я не мог  исчезнуть  совсем  -
телеобъективы,  озирающие  каждый  квадратный  метр  Амброзии,  показывали
"Логосу", что я существую.  Но  все-таки  в  сознании  его  я  был  теперь
предметом, хотя и движущимся, но неодушевленным.
   Несколько успокоенный, я вернулся в отель. О сне,  конечно,  не,  могло
быть и речи. У меня было чувство, что с момента, когда мне стало  известно
о существовании Пахаря, я прожил огромную, долгую жизнь, полную успехов  и
невзгод, надежд и разочарований. Действительно,  за  эти  сумасшедшие  дни
столько рухнуло и вновь встало передо мной, что я даже не пытался все  это
как-то охватить, осмыслить, связать одно с другим и прийти  к  логическому
концу. За какую бы мысль я ни взялся, она начинала разрастаться, ползти во
все  стороны  и  очень  скоро  превращалась  в   канительную   философскую
казуистику, в зыбкую  умственную  трясину,  из  которой  я  никак  не  мог
выбраться. Так, меня, например, не оставляло  ощущение,  что  в  разговоре
Пахаря с Минским мы упустили нечто важное, потеряли какую-то  существенную
деталь, может быть, даже ключ ко всему. Я с беспокойством думал, что  ключ
этот, скорее всего, зарыт именно  в  том  философском  лабиринте,  который
выстроился в споре двух  противников.  Все-таки  это  были  ученые,  а  не
какие-нибудь заурядные криминальные типы. Пусть Пахарь и брейкер, думал я,
но он еще и профессиональный исследователь-кибернетик, так что мотивы  его
действий могут быть весьма неожиданными и странными. В свое  время  Роберт
Оппенгеймер сотворил  атомную  бомбу,  но  искал-то  он  не  погибель  для
человечества, а научную истину.
   "Вы полагаете, что изобилие можно дарить?" Этот  вопрос  Пахаря  чем-то
волновал меня. Войдя к себе в номер, я  нашел  в  разговоре  это  место  и
включил видеозапись.


   - Вы полагаете, что  изобилие  можно  дарить?  -  Пахарь  с  сожалением
посмотрел на Минского. - Давайте немного  отвлечемся.  Вы  вот  цитировали
Вернадского, а я вам хочу напомнить слова другого мыслителя. В его главной
книге беседуют два мудреца - добрый и  злой.  "Видишь  сии  камни  в  этой
пустыне? - спрашивает злой. -  Обрати  их  в  хлебы,  и  за  тобой  пойдет
человечество, как стадо". На что добрый отвечает: "Не  хлебом  единым  жив
человек".
   - Это евангельская притча...
   - Да. Но мыслитель, о котором я говорю, пошел дальше. Он предвидел, что
в наше время в изобилии будет произведен не только хлеб  материальный,  но
и, так сказать, хлеб духовный. Вы вот скоро сумеете дать человеку пищу где
угодно и сколько угодно. Но что нам мешает сотворить ему и все остальное -
тоже в неограниченном количестве:  и  радость,  и  печаль,  и  красоту,  и
любовь? "Мыльные клубы" - что это, как не места, где человек вкушает ловко
приготовленную пищу духовную?
   - "Мыльные клубы" привлекают только обывателей.
   - Ну и что? Важно,  что  найден  принцип,  способ  смоделировать  жизнь
человека, исходя из его индивидуального  вкуса.  Сейчас  это  делается  по
обывательскому вкусу, по законам  китча.  Но  вопрос  только  во  времени.
Подождите, научатся ублажать и нас, интеллигентов. Такую тонкую духовность
состряпают на компьютерах, что мы тотчас слюни пустим. Мне, кибернетику, о
таких вещах лучше судить. И я вам говорю: мы уже близки к этому! А тут еще
вы со своим изобилием. Человечеству в  таких  обстоятельствах  крышка,  вы
понимаете? Мыслитель, которого я имею в виду,  предвидел  это  еще  в  XIX
веке. Он говорил:  "Тогда  будет  отнят  у  человечества  труд,  личность,
самопожертвование своим добром ради ближнего - одним  словом,  отнята  вся
жизнь, идеал жизни".
   Минский прищурился:
   - Достоевский?
   - Да, - кивнул Пахарь. - Подумайте над его словами.
   Биолог скептически посмотрел на Пахаря.
   - Вы знаете человека, который готов дать каждому все, что тот пожелает?
   - Можно сказать... знаю.
   - В таком случае поздравляю: вы знакомы с господом богом.
   - Не нужно шутить, - скривился Пахарь.
   - Я не шучу. Наша беседа выглядит интересной, но далекой от практики. Я
не верю, что человечество вот-вот будет закормлено  хлебом  духовным.  Его
никогда не хватит.
   - Почему?
   Минский пожал плечами.
   -  Но  это  же  очевидно!  Потребности  человека  бесконечны.  На  всем
протяжении истории людям всегда чего-нибудь  не  хватало.  Удовлетворялись
одни потребности - возникали другие.
   Пахарь опять невесело усмехнулся:
   - Когда-то люди думали, что число звезд на небе тоже бесконечно. Но вот
астрономы нашли способ подсчета,  и  оказалось,  что  в  каждом  полушарии
земного  неба  можно  одновременно  видеть  не  сто  миллиардов,  не   сто
миллионов, и даже не просто миллион, а всего-навсего  шесть  тысяч  звезд.
Вот так "бесконечность"! Я говорю это к тому, что  представление  о  некой
величественной бесконечности возникает у нас часто на самом пустом месте -
просто из-за того,  что  мы  не  имеем  способа  и  системы  отсчета.  Как
исчислить потребности человека? Мы не знаем. И  вот  уже  бесконечным  нам
представляется то, чего просто очень много. Эта картина типична.  Познавая
себя, мы то и дело попадаем в ситуацию кретина, умеющего считать только до
десяти. Этот кретин сидит в комнате, где кто-то распотрошил толстую  книгу
под названием "Человек", и пытается привести все в  порядок.  Естественно,
при каждой попытке сосчитать  количество  страниц  несчастный  приходит  к
выводу, что число их бесконечно.
   - А потом приходит  умник,  овладевший  системой  счета,  и  быстренько
разбирается в проклятой книге, так? - иронически продолжил Минский.  -  Вы
забыли  об  одном  обстоятельстве:  книга  все  время  пополняется  новыми
страницами, ибо человек развивается,  живет,  а  значит,  поступает  порой
весьма неожиданным образом. Никакая система, даже самая  совершенная,  его
зигзагов не предусмотрит.
   - Да почему же и не предусмотреть? - деланно удивился  Пахарь.  -  Ведь
человек, что бы он ни делал, есть часть природы. Вдумайтесь в это:  часть,
то есть  нечто  ограниченное,  определенное.  Во  всех  своих  проявл