в  любви,  если  не  дать  им  хорошенько
помучиться. Такие особы всегда хотят того, чего нет; но когда это  наконец
появляется, им сразу становится  скучно.  Пожалуй,  сей  факт  лишний  раз
доказывает, что человек сложнее, глубже, запутаннее любой  самой  заветной
своей фантазии, самой выношенной мечты.  Ибо  заветные  фантазии  и  мечты
рождаются из неутоленных желаний и дум  о  них,  то  есть  так  или  иначе
выдумываются; но ведь всей жизни обдумать нельзя,  весь  мир  в  мысль  не
втиснуть.  Поэтому  чем  яснее,  понятнее  нам  то,  чего  мы  хотим,  чем
явственнее и определеннее образ того,  что  мы  ищем,  тем,  как  правило,
дальше отстоит это от наших подлинных, глубинных интересов.
   Регина получила именно то, что желала, и потому  была  несчастна.  Она,
несомненно,   очень   боялась   теперь   разлюбить   Минского   и   потому
бессознательно искала в нем что-нибудь  неожиданное,  хотела  увидеть  его
каким-то  иным,  пусть  даже  пугающим,  но  ей  неизвестным.  Именно  так
истолковал я подспудную психологию  нашего  ночного  разговора,  во  время
которого  Регина  пыталась  доказать,  что  Минский  и   есть   погубитель
цивилизации,  что  он  как  раз  тот  добрый  каменщик,  который   благими
намерениями мостит дорогу в ад.
   - Поймите  же  наконец,  -  говорила  она,  -  настоящий,  живой  хлеб,
выращенный здесь, на Амброзии, - это  наша  победа  над  космосом,  причем
победа не  столько  технологическая,  сколько  нравственная.  Конечно,  мы
затрачиваем при этом массу труда, но ведь и в награду получаем  не  просто
пищу. Наш труд создает здесь ценности, за существование которых  мы  можем
себя уважать. Хлеб, выращенный в пустоте, дает нам почувствовать, что  мы,
вопреки этой пустоте, все еще люди!..  А  Стеф  хочет  избавить  людей  от
труда, он ищет формулу, по которой синтезаторы  будут  автоматически  и  в
любых количествах гнать нам  хлеб  из  чего  угодно.  И  кое-что  ему  уже
удается!.. Что ж, хорошо, пусть даже искусственный хлеб по  составу  будет
питательнее земного. Но подумайте, сможет ли он  стать  для  нас  духовной
ценностью? Многие ли из нас  смогут  уважать  эту  мерзкую  клейкую  жижу,
океаны которой можно будет запросто получать нажатием  кнопки?  Запомните,
комиссар: искусственная пища,  которую  пытается  делать  Стеф,  -  это  в
сущности та же чечевичная похлебка,  за  которую  нам  придется  заплатить
очень дорого - правом первородства!  Космос  перекроит  нас,  превратит  в
нравственных мутантов, в скопище сытых идиотов, счастливых своей сытостью!
   Мне  было  не  совсем  понятно,  чего,  собственно,   требует   Регина.
Запрещения  опытов  Минского?  Но  власть  зонального  комиссара  ООН   не
простирается  так  далеко,  чтобы  отменить  или  хотя  бы   приостановить
международную научную программу.  Да  и  надо  ли  вообще  поднимать  шум?
Теоретически "опасность изобилия" еще можно  представить,  но  увязать  ее
практически с нашими сегодняшними заботами нет никакой возможности. В наши
дни, когда еще не изжита опасность голода, проблемы, связанные с сытостью,
представляются далеко не самыми актуальными. Об этом я и сказал Регине.
   Она  посмотрела  на  меня  с  мрачным  сожалением  -   так,   будто   я
легкомысленно положил за пазуху ядовитую змею.
   - Вы не понимаете, - вздохнула она и в волнении  прошлась  по  комнате.
Затем повела разговор издалека. Для начала она сообщила мне  классический,
по ее словам, пример из прикладной психологии. В  середине  прошлого  века
одна крупная американская пищевая компания с гордостью  выпустила  в  свет
порошок  кексовой  смеси,  экономящий  труд  хозяйки  и  требующий  только
добавления воды. Компания была удивлена, когда женщины отдали предпочтение
не  этому  продукту,  а  менее  совершенным  смесям,   которые   требовали
дополнительных  затрат  труда  -  добавления,  кроме  воды,  еще  и  яйца.
Психологи, приглашенные для консультации, пояснили: включая в состав смеси
яйцо в виде порошка, компания слишком облегчила задачу домохозяйкам, лишив
их ощущения творческого участия в процессе выпечки кекса.  Порошкообразное
яйцо было срочно извлечено из смеси, и  женщины  с  радостью  вернулись  к
процедуре добавления яйца собственными руками.
   Радость  труда,  чувство  творческого  участия  -  вот  что  необходимо
человеку, говорила Регина. Когда  же  этого  нет,  конечный  результат  не
приносит   удовлетворения.   Так,   автоматизация   существенно   упрощает
управление техникой.  Но  психологи  всегда  советовали  даже  при  полной
автоматизации сохранять на  контрольной  панели  все  эти  ручки,  кнопки,
клавиши, рычаги, дабы человек, сидящий перед пультом, не  лишался  чувства
власти  над  сложным  техническим  устройством  и  верил  в  необходимость
управлять им. Пожалуй, говорила Регина, я не раскрою перед  вами  большого
секрета, если скажу, что на многих ракетах,  совершающих  заурядные  рейсы
между Землей и Марсом и внутри Пояса, роскошные, полные шкал,  циферблатов
и  разноцветных  лампочек  пульты  управления  -  всего  лишь   бутафория,
поскольку полет почти полностью идет в  автоматическом  режиме.  При  этом
правильные  команды,  подаваемые  с  пульта,  лишь  сопутствуют   решениям
компьютера,  а  неправильные  просто  не  выполняются.  Человек  на  таких
кораблях нужен лишь как юридическое лицо, отвечающее за  груз.  Но  мы  не
можем допустить, чтобы он превращался в куклу, в часть груза.  И  мы  даем
ему иллюзию управления, своего рода игру, в которой он участвует всерьез.
   В идеале технология упрощения задач  всегда  должна  быть  сопряжена  с
такой же мощной технологией замещения. К  сожалению,  упрощать  задачи  мы
научились гораздо лучше, чем создавать  имитационные  модели,  годные  для
замещения. Подумайте, что произойдет, если завтра Стеф создаст  технологию
превращения камней в хлеб. Это, конечно, прекрасно, мы уничтожим голод. Но
вместе с тем уничтожим и весь тот  комплекс  духовных  ценностей,  который
исторически сложился вокруг понятия "хлеб", ибо сам  хлеб  будет  даваться
без труда. Смешно надеяться, что кто-то  еще  станет  возиться  с  плугом,
пашней и колосом. Труд в данном случае потеряет смысл, сделается ненужным.
Так вот, сможем ли мы для замещения этого  создать  какую-либо  достаточно
эффективную имитационную модель, как бы "тренирующую" человека, дабы он не
сделался праздным потребителем, остался тружеником и реально переживал все
те чувства, которые испытывал когда-то при  добывании  "хлеба  насущного"?
Боюсь, что этого сделать сразу мы не сумеем. Но тогда нарушится гармония и
начнется то, что социологи называют "дрейфом ценностей".
   Вот чем грозит нам работа Стефа. Но это, говорила Регина,  только  один
пример. Давайте смотреть шире. Ныне мы с технологией  упрощения  все  чаще
вторгаемся в такие тонкие материи, которые издавна  считались  священными.
Мы разрушаем то, что еще не в  силах  смоделировать.  В  наших  ли  силах,
например, создать имитационную модель  материнства,  дающую  женщине  весь
комплекс необходимых психофизиологических  переживаний?  Нет.  Но  великую
тайну материнства мы разрушаем. В космосе, как вы знаете, по  ряду  причин
зачатие и вынашивание ребенка невозможно. Но вряд ли вы знаете, что сейчас
во  многих   медико-биологических   центрах   Земли   интенсивно   ведутся
эксперименты по  разработке  новой  "методики  рождения".  Эта  "методика"
исключает  беременность  и  роды.  Ребенок  будет   появляться   на   свет
готовеньким, как Афина из головы  Зевса.  Представляете?  Семя  мужчины  и
яйцеклетка женщины соединяются на Земле в лабораторных условиях,  развитие
плода происходит там же, и через девять месяцев родители  получают  своего
младенца, так сказать, "по почте".  Конечно,  при  этом  мы  решаем  массу
проблем, избегаем многих неприятностей типа родовой  боли,  но  сможет  ли
женщина, получив ребенка таким путем, испытать всю полноту счастья? Почему
никто не думает  над  технологией  замещения?  Почему  не  разрабатывается
модель, позволяющая женщине испытать  хотя  бы  иллюзию  того,  с  чем  ей
приходится расставаться?
   Мы давно начали упрощать и способы вступления в брак. В обществе всегда
существовали  определенные  трудности,  связанные  с   поисками   брачного
партнера. Возможность  неудачи  придавала  особую  ценность  переживаниям,
особую ответственность поступкам, определяющим  сближение.  Сейчас,  когда
компьютеры подбирают партнеров почти со  стопроцентной  гарантией  успеха,
человек заведомо застрахован  от  одиночества.  Это,  конечно,  прекрасно,
только мы должны отдавать себе отчет в том, что из нашей  жизни  полностью
исчезло представление о партнере  как  о  том,  кто  дан  судьбой,  как  о
"суженом". Какая уж тут "судьба", когда каждый знает: партнер, на  котором
сегодня остановлен выбор, вовсе не является единственным, стоит обратиться
к машине - и он может быть заменен другим, ничуть не худшим.
   Регина  говорила  еще  долго,  приводя  все  новые  примеры.  Вместе  с
проблемами, которые исчезают, люди теряют что-то в  себе.  Они  утрачивают
драгоценные крупицы духовного опыта, которые были завоеваны ими когда-то в
борьбе с невзгодами и труде. В конце Регина помолчала и добавила:  "Иногда
я очень хочу, чтобы Стеф куда-нибудь провалился со всеми своими опытами!".
   Мне запомнились эти слова, убежденно и страстно сказанные  в  глубинном
отсеке станции, где под слоем камня, бетона  и  стали  жгучим  беспокойным
угольком светился красный комбинезон.  Не  помню  точно,  что  я  возразил
Регине; кажется, я просто не поверил ей.  Для  меня  тогда  гораздо  более
очевидным было то, что Регина стремится превратить Минского в злого гения,
ибо таким он явно возбуждал  в  ней  сильные  чувства.  Этот  дилетантский
психоанализ вполне удовлетворил меня,  и  только  потом,  много  позже,  я
вычитал у Чарлза Сноу, что чаши добра  и  зла  действительно  находятся  в
руках ученых, но некоторые из них  считают,  будто  "эта  тяжелейшая  ноша
незаслуженно взвалена на их плечи. Они хотят только одного -  делать  свое
дело". Может быть, к такого рода ученым принадлежал и Минский; но  к  тому
времени они с Региной уже расстались, практически вопрос был снят,  а  над
проблемами философскими комиссару ООН, работающему  в  одном  из  секторов
Пояса, задумываться просто некогда.
   Теперь, однако, отвлеченные идеи показывали свою  силу;  они  порождали
реальность, причем самую грубую, с уголовным оттенком. Камни, превращенные
в хлебы, думал я, безопасны лишь в  книгах;  будучи  материализованы,  они
становятся взрывчаткой, поводом для столкновений и катастроф. Обыкновенные
земные люди берутся за дело, которое всегда требовало божьей мудрости. При
этом они, конечно, не могут обойтись  без  споров,  взаимных  проклятий  и
ожесточенной борьбы. Неужели, думал я, эти два года ничего не изменили,  и
Регина только для того сблизилась с брейкером, чтобы добиться  победы  над
Минским? Эта мысль не отпускала меня до  самой  Амброзии,  но  я,  однако,
ничего не сказал Мейдену. Да и  что  я  мог  сказать?  Что  катастрофы  на
биостанциях  вызваны  желанием  одной   женщины   вернуться   к   прежнему
возлюбленному? Или что дела, которые вытворяет рыскающий в Поясе  брейкер,
- это просто "аргументы" в одном философском споре.
   Хуже всего, что я в конце концов сам запутался. Когда я вспоминал слова
Минского, мне казалось, что все стоит на своих местах,  наука  борется  за
гуманизм и человечество движется ко всеобщему благополучию. Но стоило  мне
встать на точку зрения  Регины,  как  открывались  такие  катастрофические
бездны, в которых могли сгинуть не только несколько биостанций, но,  может
быть, и вся цивилизация. Приближаясь к Амброзии, я не знал, выступаю ли  я
при этом спасителем человечества или тем, кто толкает его в пропасть.  Так
или иначе, я не ждал от Амброзии ничего хорошего. Мне теперь  даже  трудно
было поверить, что благодаря успеху программы "Скайфилд" этот астероид мог
стать для человечества вратами в рай. Даже внешне Амброзия мало  подходила
для столь радостного места. Все углистые  астероиды  необыкновенно  темны,
это  самые  мрачные  объекты  в  Солнечной  системе.   Двухсоткилометровая
косматая глыба Амброзии, растущая на экране как  медленный  черный  взрыв,
скорее походила на вход в преисподнюю, чем в райские кущи.
   Один из бытовых отсеков биостанции пышно именовался  "Отель  Амброзия".
Пахарь зарегистрировался там под чужим именем и вселился в номер,  который
заранее был подобран так, чтобы, выходя из него в любую  сторону,  брейкер
обязательно проходил мимо комнаты, занимаемой нашим  человеком.  В  номере
Пахарь пробыл недолго. Как было установлено,  он  проглотил  две  таблетки
успокаивающего средства  и  запил  их  стаканом  минеральной  воды.  Затем
спустился в холл и спросил у портье, какой марки компьютер используется на
биостанции и постоянно ли он действует в синхронном режиме с МИНИКСом. Ему
ответили, что все работы на астероиде программирует и  проводит  компьютер
"Логос-дейта", который входит в МИНИКС на правах подсистемы  и  непрерывно
общается с ним. После  этого  Пахарь  отправился  на  встречу  с  Минским.
Разговор между ними состоялся в баре на верхнем  этаже  отеля.  Наши  люди
находились двумя этажами ниже и с помощью телекамер, установленных в зале,
наблюдали за происходящим. Как только встреча  закончилась,  на  связь  со
мной вышел руководитель группы наблюдения Эдмунд Дин.
   - По распоряжению Мейдена мы переходим  в  ваше  подчинение,  комиссар.
Когда вы будете на Амброзии?
   Я ответил, что посадка состоится через  полтора  часа,  но  у  нас  нет
времени ждать и следует обсудить беседу Минского с Пахарем прямо сейчас.
   - Выберите из видеозаписи самое важное и покажите мне. Остальное можете
передать словами, - сказал я Дину.
   - Хорошо, - кивнул он. - Даю начало.
   Экран мигнул, появилась картинка, и я увидел Пахаря сидящим за столиком
в баре. Через минуту к нему приблизился Минский,  поздоровался,  сел.  При
этом сработал трансфокатор,  лицо  брейкера  придвинулось  вплотную,  и  я
впервые смог отчетливо рассмотреть его. Пахарь выглядел сейчас  совсем  не
так, как на голограмме, которую я видел на  совещании.  Передо  мной  было
лицо одержимого, может быть, даже безумца. Все, что обычно любят описывать
авторы дешевых детективов: запавшие глаза, потный лоб, горящий беспокойный
взгляд,  фанатично  сжатые  губы.  В  облике  Пахаря  ощущалось   огромное
внутреннее  напряжение,  временами  переходящее  в  явственную  лихорадку.
Словом, это был человек, живущий, что называется,  на  пределе.  Я  немало
видел подобных  типов;  такие  люди  слишком  развиты,  чтобы  невозмутимо
сознавать себя вне закона, и потому живут с ощущением насекомого, которого
вот-вот прихлопнут. В конце концов это их так изматывает, что они  даже  с
облегчением протягивают руки, когда им надевают наручники.
   - Вас послала ко мне Регина? - спросил у Пахаря Минский. Было  заметно,
что он волнуется.
   - Нет, - усмехнулся Пахарь. - Я сам пожелал  вас  видеть.  Регина  лишь
рассказала мне о вашей работе.
   Лицо Минского поскучнело.
   - Вы, очевидно, биолог? - спросил он без особого любопытства.
   - Нет, я кибернетик.
   Минский удивленно взглянул на Пахаря:
   - Тогда не понимаю... чем, собственно, обязан...
   - Я задам вам несколько вопросов. Прошу вас ответить на  них  предельно
искренне. Это очень важно.
   Минский пожал плечами:
   - Если смогу - пожалуйста.
   - Почему вы расстались с Региной?
   Вопрос был явно неожиданным и грубым. Минский даже покраснел.
   - Зачем это вам?.. Кто вы?
   Пахарь медленно посмотрел на Минского.
   - Повторяю, - сказал он, - вопрос очень важен. От  него  зависит  жизнь
человека.
   Кажется, Минский начал пугаться брейкера. Он отвел глаза  в  сторону  и
криво усмехнулся:
   - Не знаю, что вас интересует... Регина  разлюбила  меня.  Мы  пытались
сохранить наши отношения, искали пути друг к другу... Но потом  ее  словно
понесла какая-то нечистая сила...
   - Регина обращалась к компьютеру, чтобы переменить партнера?
   Все - и смысл, и выбор слов, и интонация, с которой был задан вопрос, -
все вызывало в Минском отвращение. Его, кажется, даже передернуло, но  он,
видимо, еще не набрался мужества, чтобы встать  и  уйти.  Может  быть,  он
боялся за Регину.
   - К чему вам эта чепуха? - скривился он.  -  Какой-то  бред...  Ну  да,
однажды, когда между нами еще все было хорошо, Регина  в  шутку  заполнила
карточку брачной конторы или какого-то там  клуба  знакомств...  не  помню
точно. Машина выдала ответ - его прислали по почте. Оказалось, что  где-то
существует мужчина, идеально соответствующий ее вкусам. Мы посмеялись, вот
и все. Повторяю: это была шутка.
   На этом месте Дин прервал запись и сказал, что  дальше  долго  не  было
ничего интересного. Минский, раздраженный и  обеспокоенный  бесцеремонными
расспросами Пахаря, не мог и не хотел уйти,  не  выяснив  смысла  встречи.
Пахарь же, словно испытывая терпение Минского, начал расспрашивать  его  о
работе, но делал это без любопытства, как бы по обязанности. Казалось, ему
уже давно известно все не только о направленности интересов биолога, но  и
о секретной программе  "Скайфилд".  Возможно,  так  оно  и  было.  Минский
нехотя, в самых общих чертах рассказал о своих опытах. Из  его  объяснений
Дин узнал, что человек - существо гетеротрофное,  способное  синтезировать
составляющие его элементы только из органических  веществ.  Но  в  космосе
органики нет, поэтому  Минский  видит  свою  задачу  в  придании  человеку
аутотрофных свойств, то  есть  способности  жить  за  счет  неорганической
природы. Он сообщил, что опыты идут успешно, и затем, видимо,  сознательно
углубился в такие экзобиологические дебри, что Дин больше ничего не понял.
По его мнению, то же и Пахарь. Он прервал  Минского  и  неожиданно  сказал
такое, отчего все наши встрепенулись:
   - Вы должны прекратить свои работы.
   Здесь Дин вновь включил запись, и я увидел, как при этом Минский осекся
на полуслове. Он даже отшатнулся:
   - То есть как?.. Зачем?.. По какому праву вы этого требуете?
   - Не пугайтесь, прекратить не навсегда. На время.
   Минский пристально посмотрел на Пахаря.
   - Вы сумасшедший... - сказал он.
   - Я нахожусь в здравом уме и твердой памяти, - устало ответил Пахарь, -
и прошу вас отсрочить свои опыты ввиду чрезвычайных обстоятельств.
   - Каких?
   Пахарь вздохнул.
   - Они еще не ясны и... пока не время говорить об этом. Вы все  узнаете,
когда мы снова встретимся. Если этого не произойдет, вас введет в ситуацию
Регина. Сейчас мне нужно, чтобы вы дали обещание прервать исследования  до
тех пор, пока вас не  найду  я...  или  она.  Это  будет  довольно  скоро,
несколько дней... и все.
   - А потом я смогу продолжить свое дело?
   - Да. Но, может быть, вы этого сами не захотите.
   - Благодарю вас, - с сарказмом бросил Минский. - Вы хоть сознаете,  что
это шантаж?
   Пахарь с ненавистью глянул на Минского.
   - Не надо размахивать уголовным кодексом. Есть вещи поважнее. На  карту
поставлена человеческая жизнь... или даже больше.
   Некоторое время Минский сосредоточенно молчал.  Страх,  гнев,  сознание
собственного бессилия  противоречиво  сменяли  друг  друга  на  его  лице.
По-моему, он никак не мог решить, кто перед ним:  сумасшедший,  преступник
или фанатичный мессия какой-то новой истины?
   - Я готов  поверить  в  важность  дела,  -  сказал  он  наконец.  -  Но
все-таки... Это очень странно. Вы требуете так много, ничего, в  сущности,
не объясняя...
   - Ладно, - кивнул Пахарь, - кое-что я скажу. Вы думали  когда-нибудь  о
философской стороне своей работы? О  том,  что  вы,  так  сказать,  дарите
человечеству? Неужели вас не охватывало беспокойство?
   - Вас интересует моя философская концепция?  -  усмехнулся  Минский.  -
Пожалуйста. Я - биолог, а не физик-ядерщик. Я  никогда  не  создам