ьтат каких-то процессов, происходящих  на
Солнце. Группа орбитального  дежурства  сообщила  сегодня,  что  несколько
колец приближалось к "Бизону". Они исчезли, как только корабль оказался  в
тени планеты. "Красные призраки" ни разу не появлялись на  ночной  стороне
Меркурия. Отсюда вывод: необходимую им энергию они получают от Солнца.
   - Но чем объяснить, что ни в одном из отчетов предыдущих экспедиций  на
Меркурий не упоминается о тороидах? - задал  я  вопрос,  который  вот  уже
много дней не давал мне покоя. И сам же ответил: - Очень просто: солнечная
деятельность и "красные призраки" не имеют между собой ничего общего. Торы
- это пришельцы из Большого Космоса...
   Шаров спросил:
   - Интуиция?
   Он мог бы спросить по-другому. С насмешкой.
   - Если хотите, да! - ответил я с вызовом. И напрасно. Мне следовало  бы
поучиться у него выдержке.
   Мы помолчали. Мне было неловко, и я не хотел мешать его размышлениям  и
ни о чем не спрашивал.
   - Завтра, Алеша... - как-то буднично и очень спокойно сказал Шаров.
   - Завтра!
   Улавливаю в своем голосе торжественные  нотки  и  сконфуженно  умолкаю.
Шаров ободряюще хлопает меня по плечу и прижимает к себе:
   - Эх, мальчишка! Наверное, воображаешь себя героем? Ничего героического
нет, будет тяжелая работа.
   Шаров чуть запрокидывает голову вверх.
   - Жди, старина,  -  говорит  он  Солнцу,  -  скоро  нагрянем  в  гости.
Посмотрим, кто кого...
   Он не грозит Солнцу кулаком, не  швыряет  в  небо  камнями  и  даже  не
смеется. В  его  словах  слышатся  одновременно  уверенность,  почтение  и
снисходительность.



ОГНЕННЫЙ БОГ

   На орбиту "Бизона" нас доставил орбитолет "Чайка". Я следил за  экраном
радара, но, кроме вырастающего на глазах треугольника,  ничего  особенного
не  увидел.  Пилот  включил  вспомогательные  моторы  и  выполнил   маневр
скоростного сближения. Теперь на экранах  переднего  обзора  быстро  росла
громада  широкого  конуса.  Легкий  толчок.  Прибыли.  Странное   ощущение
неподвижности...
   Мы снимаем шлемы скафандров и  минуту  молча  стоим  у  открытого  люка
переходной шахты перед объективами съемочных мониторов.  Затем  -  крепкие
рукопожатия экипажа "Чайки", теплые слова напутствия,  сдобренные  хорошей
дозой грубоватого мужского юмора. Горин  подходит  последним.  Он  медлит,
видимо, что-то хочет сказать на прощание, но лишь  обнимает  нас  всех  по
очереди, не то серьезно, не то шутливо грозит Шарову, незаметно кивая  ему
в мою сторону, отворачивается, отходит. Когда мы  спускаемся  в  отверстие
шахты, все поднимают  сомкнутые  руки  над  головой  -  традиционный  жест
космонавтов: "Удачи вам, удачи!"
   В салоне "Бизона" с помощью орбитальных  дежурных  покидаем  скафандры.
Небольшое округлое помещение залито голубоватым "дневным" светом.  Мерцают
экраны и многоцветные светосигналы на панелях приборов,  матовой  белизной
отсвечивают пульты, кресла, столы. Пластичность линий, спокойное изящество
форм радуют глаз.
   Командир орбитальной группы, подтянутый, официально строгий,  рапортует
Шарову. Дежурные облачаются в скафандры, поднимают над  головой  сомкнутые
руки: "Удачи вам, удачи!" Глухо звякает крышка люка. Тишина...  Теперь  мы
одни на "Бизоне". Впрочем, нет, не совсем: на экране еще видна неподвижная
"Чайка". Но вот и она зажигает стартовые огни.  Дюзы  моторов  отбрасывают
зеленые языки  пламени,  и  "Чайка"  серебристой  рыбкой  соскальзывает  с
полукруглого края голубоватого конуса.
   По-комариному тонко пищит сигнал телетарного вызова. Шаров  подходит  к
пульту и включает тонфоны:
   - Командир "Бизона" слушает.
   - Это я, старина, - отвечают динамики  голосом  Горина.  -  Только  что
принял сообщение: Земля шлет вам привет и желает доброго пути. Там  знают,
что вам придется сделать то, что кажется почти невозможным.
   Шаров трет рукой подбородок и долго молчит. Наконец отвечает:
   - Кто-то должен быть первым...
   Спинки наших кресел принимают горизонтальное положение.  Сосредоточенно
молчит Шаров, молча лежат Веншин  и  Акопян.  Скорее  бы  услышать  мерный
отсчет автомата-диспетчера: "Четыре... Три... Два... Один... Старт!"


   Тридцать четвертые сутки полета. Тридцать четыре  по  двадцать  четыре.
Это очень много, если напряженно чего-то ждешь и если ничего особенного не
происходит.
   Сегодня произошло. Случилось то, что предугадывал Веншин.  Мы  потеряли
радиосвязь.
   Меркурий молчал. Шаров, озабоченно поглаживая подбородок, мерил  шагами
салон. Каждый раз, когда он останавливался у пульта связи,  Акопян  снимал
наушники и отрицательно качал головой:
   - Ничего...
   Веншин, навалясь грудью на стол, беззвучно шевелит губами. Он настолько
поглощен работой, что не сразу замечает новые кассеты магнилатора, которые
я разряжаю прямо перед ним на столе. Заметив, жадно сгребает  диаграммы  и
быстро раскладывает их по периодам. Я стараюсь не смотреть на его дрожащие
от нетерпения руки. Мне это почему-то неприятно.
   - Великолепная запись, Алеша! Ты молодчина, - говорит он.
   Я слышу только разрозненные слова:  "Алеша.  Запись.  Молодчина..."  До
меня давно уже перестал доходить смысл его стереотипной похвалы.
   Набиваю кассеты и произвожу настройку записывающей аппаратуры.  Теперь,
когда мы так  близко  от  Солнца,  комплексная  регистрация  его  могучего
дыхания должна вестись непрерывно, и я отвечаю за это головой. Для Веншина
эти записи дороже жизни: я чувствую на своей спине его благодарный взгляд.
Ох, не люблю, когда он так смотрит...
   А Шаров все ходит и ходит...
   Не могу сказать почему, но потеря связи не  слишком  взволновала  меня.
Может быть, потому, что рядом Шаров? Мы все верили ему больше, чем себе. В
том числе и Веншин. Иначе чем объяснить его поразительное спокойствие?
   Шаров вдруг останавливается и, обращаясь ко мне и Веншину, произносит:
   - Отдыхать. А  мы  с  Акопяном  принимаем  вахту.  Попытаемся  передать
сообщение на Меркурий с помощью квантовых генераторов.
   - Но я не успел сделать всего, что планировал на сегодня! -  протестует
Веншин.
   Шаров неумолим.  Он  имеет  право  быть  неумолимым.  Как  командир  он
отвечает за все: за  связь,  за  людей,  за  судьбу  экспедиции.  Отвечает
головой - и это уже не просто метафора.
   - Выполняйте приказ. Время...
   Я молча отодвигаю полупрозрачную  стенку  своей  спальной  ниши.  Шаров
жестом задерживает меня и смотрит в глаза долгим испытующим взглядом.
   - Ты спокоен, Алеша, - говорит он. - Это хорошо. Ну, иди.
   Я захлопываю за собой звуконепроницаемую перегородку и падаю  в  мягкие
объятия пенопластового  ложа.  "Ты  спокоен,  Алеша..."  Неправда!  Каждым
нервом своим я ощущаю, куда мы летим...
   Ощупью нахожу кнопку "Электросна" и нажимаю ее всей ладонью.
   Приближается  момент  выхода  "Бизона"  на  корональную  орбиту  вокруг
Солнца.
   Этого момента мы ожидали с необыкновенным волнением. Нам казалось,  что
мы переступаем грань, за которой нас ждет  ошеломляющая  неизвестность.  С
томительной медлительностью  таяли  последние  сутки,  последние  часы  и,
наконец, минуты. Счет последним секундам вели наши сердца.
   Четыре резких толчка. Спинки кресел принимают обычное положение. Все?..
Легкое разочарование. Спрашиваю себя: чего, собственно, хотел  ты  еще?  С
этой  минуты  "Бизон"  стал  спутником  исполинского   сгустка   звездного
вещества, сгустка диаметром в полтора миллиона километров. Мы первые,  кто
нарушил вечное табу огненного бога, кто посмел коснуться  его  пламенеющей
короны...
   Приборы   без   устали   всасывают   колоссальный   поток   информации,
обрабатывают его "прессом" электронных систем и выдают в виде своеобразных
брикетов, набитых уникальными записями астрофизических данных. Веншин стал
похож  на  сумасшедшего.  Я  тоже.  Теперь  и  у  меня  тряслись  руки  от
возбуждения, когда я, как выражался Акопян, "снимал соты" и набивал  боксы
хранилища  исследовательским  материалом.  Шарову   с   трудом   удавалось
заставлять нас придерживаться установленного режима сна, отдыха, еды.
   Веншин все  больше  и  больше  втягивал  меня  в  сферу  своей  работы.
Изнемогая от чрезмерной нагрузки, я чувствовал себя счастливым, потому что
знал, что нужен, полезен, необходим.
   - Пришло время взглянуть на Солнце своими глазами, - сказал он однажды,
указывая На крышку люка смотровой шахты. -  Я  попросил  бы  тебя,  Алеша,
сопровождать меня. Разумеется, если ты не очень устал.
   От Веншина можно ожидать чего угодно, даже галантности...
   Надеваем полупрозрачные коконы  полускафандров.  Теперь  мы  похожи  на
ходячие  колбы.  Акопян  приносит  недостающую  часть  туалета   -   груду
пустотелых рук и ног из  эластичной  пластмассы.  Всех  позабавила  ошибка
Веншина, взявшего мои "ноги".
   Перебирая настенные скобы, легко  плывем  вдоль  ствола  шахты.  Веншин
впереди, я - за ним. Полная невесомость: во избежание гравитационных помех
на  время  вылазки  приостановлена   работа   генераторов   искусственного
тяготения. Вдруг замечаю, что стало трудно дышать. Смотрю  на  кислородный
указатель: ого, почти на нуле! Невероятно...
   Развернуться в узком туннеле нельзя.  Пытаюсь  пятиться  назад.  "Ноги"
попадают в скобу, и я трачу много лишних усилий,  чтобы  освободиться.  По
спине ползут ледяные  мурашки,  в  ушах  начинает  звенеть.  Наверняка  не
успею...  Проклятье!  Разъединить  пластмассовый  рукав?  Глупо,  в  шахте
аргоновая атмосфера. Что  же  делать"?  Звать  на  помощь  -  унизительно.
Нащупываю за спиной ребристый диск предохранительного вентилятора. Закрыт!
Ах, вот оно что! Акопяновская шутка! Как это сразу не пришло мне в голову?
   Хлынула струя холодного воздуха. Захлебываясь, пью его досыта. Наушники
щелкают, и я слышу голос Шарова:
   - А у тебя все в порядке, Алеша?
   - Все в порядке.
   -  Ну-ну.  Меня  обеспокоило  твое  дыхание.   Наверное,   мне   просто
показалось...
   - Благодарю за урок. Отныне я буду  проверять  скафандровое  оснащение,
если даже его готовит Акопян.
   -  И  хорошо  сделаешь,  Алеша.  Теперь  ты  застрахован  от   подобных
случайностей. Своего рода рефлекс.
   -  Ах,  рефлекс!..  Что  же,  в  конце  концов  у  каждого  свой  метод
воспитания.
   Устремляюсь  вдоль  туннеля  и  скоро  попадаю  в  смотровой  отсек   -
приземистое куполообразное помещение. Вогнутые стены задрапированы  черной
ворсистой тканью, вместо пола  -  большой  экран  оптического  модулятора,
похожий на лужу зеленоватого студня. Полумрак и тишина давят на нервы.
   Веншин,  заключенный  в  прозрачную  колбу,  покачивается  над  черными
раструбами корректирующих установок. Руки его чем-то заняты  под  защитным
козырьком пульта.
   - Вам помочь, Глеб Александрович?
   Он не слышит: рожки  его  антенн  втянуты  внутрь  скафандра.  Пришлось
сомкнуть штепсельные разъемы телефонных кабелей. Повторяю вопрос.
   - Нет, благодарю... Все готово. Трудно дышать...
   - Рефлекс... - объясняю я и выкручиваю вентиль до упора.
   Он ничего не понимает.  Ну  и  пусть.  Иначе  нашим  "воспитателям"  не
поздоровится.
   Веншин делает неловкое движение и переворачивается через голову.  Ловлю
его за "ногу" и возвращаю на место.
   - Смотри, Алеша! - машет он рукой в сторону экрана.
   Я не в состоянии уследить за быстрой сменой световых полос и пятен.
   - Антенны! - кричит мне Веншин. - Аппаратура невероятно чувствительна к
помехам.
   Втягиваю рожки своих антенн - и мелькание  прекращается.  Зачарованный,
смотрю, как в глубине  экрана  разгорается  пурпурное  зарево.  Постепенно
изображение приобретает глубину и резкость...
   Эффект потрясающ! Словно в корпусе "Бизона" образовалась  дыра,  и  мы,
склонившись над этой  дырой,  заглядываем  в  огненную  пучину  клокочущей
бездны.  Под  нами  волнуется  необъятный  океан  раскаленной  плазмы:  из
невообразимо ярких пространств  всплывают  гребни  титанических  валов,  и
страшно смотреть, как они тяжело оседают и гибнут в водоворотах  пламенных
вихрей. Недра  горнила  бурлят,  содрогаясь  в  термоядерных  конвульсиях,
выбрасывая мощные фонтаны протуберанцев  -  растерзанные  останки  горячих
внутренностей. Так вот оно какое,  наше  Солнце!..  Я  смотрю  и  не  могу
насытиться неправдоподобным зрелищем. Нет таких слов, чтобы  описать  его.
Да и что такое обычные человеческие слова перед лицом  пылающей  вечности?
Разводя руки, нельзя показать размеры Вселенной, криком нельзя  изобразить
рев урагана. Так же невозможно  словами  воспроизвести  картину  безумного
разгула  огненной  стихии.  Это  нужно  увидеть   самому,   почувствовать,
пережить...


   Мне и раньше доводилось видеть фотографии Солнца,  полученные  в  лучах
кальция,  магния,  натрия,   железа:   из   любопытства   я   просматривал
спектрогелиограммы в астрофизическом отделе меркурианской  службы  Солнца.
Все они в общем похожи друг  на  друга,  исключение,  пожалуй,  составляют
только те из них, которые сняты в лучах водорода. За время последних  вахт
мы с Веншиным весьма основательно пополнили и без того  богатую  коллекцию
солнечных "портретов".  С  помощью  оптического  модулятора  это  было  не
трудно. Но все эти снимки  представляли  собой  лишь  поверхностный  обзор
"физиономии" Солнца. Заманчиво, очень заманчиво было бы заглянуть в  недра
нашей звезды, под сверкающее покрывало ее фотосферы и, быть может, увидеть
загадочное ядро сверхгорячей плазмы, если, конечно,  оно  существует...  А
рассказать об этом могли бы только выходцы из тысячекилометровых  звездных
глубин - нейтрино-частицы. Те, кто создавал наш корабль,  думали  о  такой
возможности, и в результате в  носовом  отсеке  "Бизона"  был  смонтирован
нейтриггер - сложнейшее устройство для преобразования  энергии  нейтринных
полей в кванты видимого спектра. Расчеты показали,  что  в  околосолнечном
пространстве плотность  нейтринного  потока  достаточна  для  срабатывания
нейтриггерных систем. Но  практически...  Практически  все  это  выглядело
иначе.
   Мертвая  синева  заливала  экран  модулятора.  Мы  с  Веншиным   часами
"болтались" над ним, но, кроме мертвой синевы, не видели ничего.
   - И не увидим, - однажды заявил Веншин.
   - Почему? - спросил я, не скрывая разочарования.
   - Все по тем же причинам,  Алеша.  Порог  срабатывания  системы  сильно
колеблется в зависимости от общего уровня помех.
   - Но, согласно инструкции, мы вправе произвольно менять этот порог!..
   - Путем изменения числа  нейтриггерных  трубок?  В  отсеке  их  -  пять
миллионов, Алеша. Это почти то же самое, что сделать попытку  вытащить  на
ощупь из пяти  миллионов  черных  шаров  один-единственный  белый.  Однако
попробуем...
   Попробовали.  Повиснув  над  пультом,  мы  перебирали  десятки,   сотни
различных вариантов включений нейтриггерных элементов. На светящейся схеме
возникали самые неожиданные конфигурации многоэтажных  сот.  На  экране  -
мертвая синева...
   - Пустая трата времени, - не выдержал Веншин. - Шанс практически  равен
нулю.
   - И все-таки он существует, - возразил я. - Я остаюсь.
   -   Похвальная   настойчивость.   Однако   ты   скоро    убедишься    в
необоснованности своих надежд.
   - Или ты - в несостоятельности своих предсказаний.
   - Меня устраивает любой исход, - заметил Веншин.
   Стыдно признаться, но именно эта полушутливая перепалка  на  протяжении
долгого времени подогревала мое упрямство. Каждый  день  я  возвращался  в
смотровой отсек и по нескольку часов подряд парил над злополучным пультом.
Вопреки здравому смыслу. Уж очень хотелось утереть нос Веншину.
   Даже во сне  я  видел  эту  мертвую  синеву.  Просыпаясь,  трепетал  от
возбуждения. Каждый раз мне казалось, что слепая  пелена  исчезнет  именно
сегодня. Укладываясь спать, я подводил безрадостный итог...
   Я перечитал десятки статей по нейтринной физике, детально изучил теорию
нейтриггерных  систем  и  даже  зримо  представлял  себе  сложную  цепочку
физических процессов, происходящих в проклятых трубках. Но мертвая  синева
держалась  стойко.  Шаров,  который  с  самого  начала   недоброжелательно
относился к моему увлечению, предпринял попытку положить конец  бесплодным
экспериментам. Неожиданно вмешался Веншин:
   - Повремените, командир. Если случится чудо и Алексей заставит работать
нейтриггер, мы сможем получить потрясающий материал.
   - Чудеса - есть  продукт  неуважительного  отношения  к  реальности,  -
заметил Акопян. - Алеша, дорогой, в каких ты отношениях с реальностью?
   - В натянутых, - ответил я. Мне было  не  до  шуток.  -  Помоги  надеть
скафандр. Только без этих дурацких штучек с вентилями...
   И чудо действительно произошло. Началось  с  того,  что  экран  заметно
поголубел.  При  этом  на  схеме  светились  только  верхние  этажи  ячеек
нейтриггера. Я включил запоминающее устройство и,  сгорая  от  нетерпения,
продолжал набирать верхнеэтажные комбинации. Голубое свечение усилило свою
яркость, но оставалось по-прежнему неустойчивым. Почему?..
   Я вернулся в салон и, сославшись на головную боль, удалился в  спальную
нишу. Мне предстояло осмыслить результаты  своих  наблюдений  и  прийти  к
каким-то определенным выводам. Результат:  голубое  свечение  выше  уровня
гравитационных помех. Вывод: добиться изображения можно путем  мгновенного
чередования верхнеэтажных комбинаций. Но это - отчаянный  шаг.  Нейтриггер
может выйти из строя...
   - Мгновенное чередование? - переспросил Веншин. - Не вижу  существенной
разницы. На чем основаны твои предположения?
   Я объяснил. В качестве иллюстрации к своим выводам  использовал  сказку
про курочку рябу. Это ему за те пять миллионов шаров.
   - Вполне логично, -  согласился  Веншин,  проверив  мои  вычисления.  -
Н-да... С одной  стороны  -  заманчивая  перспектива  получить  нейтринную
гелиограмму, с другой... Слишком рискованный вариант.
   Некоторое время мы смотрели друг другу в глаза. Я подумал, что у  меня,
пожалуй, хватило бы безрассудства  провести  эксперимент  и  без  согласия
Веншина.
   - Жалко нейтриггер... - пробормотал Веншин.
   - Кому нужен бесполезный прибор? - выложил я свой главный довод.
   Веншин махнул рукой:
   - Действуй, Алеша. Если тебе удастся получить хотя бы  один  нейтринный
снимок... В общем, действуй.
   Ради призрачной надежды Веншин жертвовал  дорогостоящим  оборудованием.
Мне предоставили право собственноручно  искалечить  нейтриггер,  и  я  был
ужасно горд. Веншин не стал отягощать меня  своим  присутствием  во  время
опыта, и я  был  благодарен  ему.  Он  мне  доверял.  Оставалось  получить
неуловимое  изображение  и  зафиксировать  его.  Сущий  пустяк!  Однако  я
приходил в отчаяние от мысли, что расчеты мои,  в  конечном  итоге,  могут
оказаться недостаточно верными...
   Световые блики плывут вдоль шкалы интервалов  времени:  десять  секунд,
восемь, пять... стоп! Включаю нейтриггер: раздается густой,  приятный  для
слуха звук "баум", словно кто-то дернул басовую струну. В  глубине  экрана
вспыхивают голубые зарницы. "Клик-клак, клик-клак", - торопливо  защелкали
отметчики  времени,  и  снова  это  глубокое,  волнующее  "баум"...  Блики
застывают на первом  делении  от  нуля.  Дальше  -  неизвестность.  Каждую
секунду может последовать взрыв. Ощущаю на своем лице  капельки  холодного
пота. Экран на мгновение темнеет и вдруг - "баум"  -  разливается  широким
озером сверкающей голубизны. Проступили синие тени... И я увидел ядро!
   Я наблюдал это зрелище на протяжении двух-трех секунд, не более. Однако
резец  внимания  оставил  в  памяти   изумительно   четкий,   яркий   след
неповторимой  картины.  Солнечное  ядро  не  было  просто   круглым,   как
представлялось мне раньше.  Ядро  плазменного  гиганта  скорее  напоминало
какой-то  странный  плод   в   сморщенной   кожуре,   усеянной   большими,
крючковатыми шипами. Многие шипы были уродливо длинны и  достигали  границ
фотосферы.  Выше  и  ниже  экваториальной  области  солнечного  шара  шипы
вытягивались длинными усами,