ырехактной комедии "Затерянный мудрец".
     За работой я  недослышал,  как вошел в комнату Чехов,  и,  видя,  что я
занят, он молча прилег рядом на диване.
     - Можно?  -  деликатно проговорил он немного погодя,  протягивая руку к
прочитанным гранкам.
     Я, разумеется, выразил свое полнейшее удовольствие.
     Как  раз ему попался конец первого акта,  заключающийся словами старика
профессора перед портретом Пушкина:  "Черт меня догадал родиться в России...
с  душой и  талантом!.."  Последнюю фразу Чехов прочел вполголоса про себя с
особенной выразительностью и обратился в мою сторону.
     - Это у вас, Жан... откуда?
     - Это - слова Пушкина из письма жене{42}.
     - Как это странно...  мне именно сегодня приходили в голову почти те же
слова!..
     Он задумался и принялся читать дальше.
     Кстати  сказать,   около   этого  времени  А.П.   перерабатывал  своего
неудачного "Лешего" -  из каковой переработки,  как известно, получилась его
лучшая драматическая вещь "Дядя Ваня"{43},  -  и,  как это ни странно, обоих
"сверстников" постигла одновременно одна и та же судьба, то есть обе не были
одобрены  литературно-театральным  комитетом:   мой  "Затерянный  мудрец"  -
петербургским,  а его "Дядя Ваня" -  московским...  и обе нашли впоследствии
приют на частной сцене:  моя комедия в Суворинском театре,  а чеховская -  в
театре  Станиславского...  Страннее всего,  что  и  мой  чуткий "затерянный"
профессор (проф.  Макушин),  и чеховский - бездарный, но "популярный" (проф.
Серебряков) одинаково были  отвергнуты "профессорским" синклитом.  Житейская
правда остается,  таким образом, за Чеховым, так как в синклите не оказалось
ни одного... Макушина! \81\
     Дочитав корректурные листки, Чехов сделал мне несколько ценных указаний
"относительно необходимости в  драматическом произведении большей простоты и
близости к  жизни,  не только в  речах действующих лиц,  но даже в  самых их
именах и фамилиях"; и затем стал упрашивать меня погостить еще лишние сутки,
убеждая, что корректуру можно отличнейшим образом переслать редакции почтой.
Соблазн был очень велик,  и  я  стал сдаваться,  когда неожиданно вернулся с
прогулки московский немец.  Чехов  вдруг  закашлялся и  скоро  ушел,  мрачно
покосившись на толстый немецкий чемодан, загромождавший проход.
     Ах, этот немец! Он испортил всю музыку...
     Немец оказался, однако, довольно добродушным малым и сразу выложил свои
карты...  Дело в том,  что у него была запасена где-то,  на границе Румынии,
невеста,  и  он  собирался  жениться,  для  чего  и  выхлопотал трехмесячный
отпуск... И вот, проездом в Румынию, ему пришло в голову заехать к "коллеге"
и погостить недельку-другую в Мелихове.
     При последних словах я  внутренно похолодел за Чехова и решил во что бы
то ни стало спасти его от немца...  Я чуял как художник, что Чехов не только
был переутомлен недавним московским наваждением,  но именно находился в  том
знакомом художническом возбуждении,  когда особенно хочется работать...  И я
стал усиленно гипнотизировать немца - я ему стал объяснять, что Чехов первый
русский писатель и  что  он  серьезно болен и  нуждается в  полнейшем покое.
[...]  Немец  долго  сосредоточенно  думал,  посмотрел  с  унынием  на  свой
великолепный чемодан и вдруг решительно выпалил:
     - Вы  правы,  Herr  Щеглов:  всякий черт  сюда лезет!..  Давайте езжать
назад!!
     Я  почти со  слезами обнял благородного немца (сначала,  признаться,  я
понял его фразу в  единственном числе и  не разобрал,  что он ставит на одну
доску свое шапочное знакомство и мою десятилетнюю писательскую дружбу!).
     Нечего было делать -  надо было "езжать назад"...  вместе - уж выручать
товарища, так выручать!
     К величайшему недоумению Чехова,  за обедом я мужественно объявил,  что
"мы"  сегодня же  должны  непременно ехать  в  Москву и  усердно просим дать
лошадей, чтобы не опоздать на поезд.
     Но этим анекдот не кончается...
     Выехали мы  вовремя и  ехали все  время благополучно,  \82\  когда,  на
половине дороги, немец вдруг побледнел и, ухватив кучера за кушак, остановил
тарантас.
     - Что случилось?
     Немец тупо посмотрел на меня:
     - Надо езжать назад: я забыл мой пальто!..
     Мне сделалось нехорошо.  Но внезапно счастливая мысль озарила мой мозг,
и ко мне вернулось самообладание.
     - Что ж, вернемтесь, - с мнимой покорностью поддакнул я, - только очень
жаль... что вашей свадьбе теперь не бывать!
     - Это зачем? - толстая физиономия немца выразила ужас и недоумение.
     - Очень просто,  зачем -  затем,  что нет на свете хуже приметы...  как
возвращаться  с   пути  назад!   Во  время  путешествия  это  самое  роковое
предзнаменование!..
     И  я  привел ему  наудачу два-три  примера,  когда  самые  лучшие планы
рушились только из-за  того,  что человек возвращался назад за  каким-нибудь
пустяком. Был даже такой случай... Один мой товарищ, превосходнейший молодой
человек,  назначивший своей невесте свидание,  забыл дома  свой  портсигар и
вернулся с  дороги.  И  что  же  бы  вы  думали?  Невеста,  не  дождавшись в
назначенный час жениха,  неожиданно помешалась и выбросилась из окошка...  А
что до пальто (оставлено было второе,  "осеннее пальто"),  то я  уверял его,
что по нынешнему теплому времени оно было бы прямо в тягость, и самое лучшее
телеграфировать со станции, чтобы пальто выслали по новому адресу - прямо по
адресу вашей невесты,  -  лукаво добавил я. Напоминания о невесте размягчили
сентиментального немца...  и мы снова двинулись в путь,  причем возбужденный
немец даже посулил кучеру на чай{44}.
     Записывая теперь этот анекдот,  вижу с горечью,  что жертва моя куплена
была слишком дорогой ценой.  Мог ли,  впрочем,  я тогда подозревать, что это
свидание с Чеховым "будет последним"?.. Не успел осмотреться в Мелихове, как
уже  пришлось уезжать!..  Урывками осмотрел я  сельскую церковь в  Мелихове,
украшенную,  по  словам сторожа,  усердием Чехова,  видел мельком строящуюся
школу (опять стараниями того же  Чехова),  урывками беседовал кой  с  кем из
мелиховских  мужиков,   с  трогательной  ласковостью  отзывавшихся  о  новом
мелиховском помещике; а затем уцелели в памяти... уморительная собачка Бром,
клумба  с  яркими фантастическими тюльпанами и  благоухающий вишневый сад  -
этот отныне исторический \83\ "вишневый сад",  в это утро первого мая бывший
в полном цвету, точно нежный свадебный букет.
     И говорить приходилось с Чеховым тоже урывками. Помню, когда уже подали
к крыльцу тарантас,  Чехов что-то говорил мне,  но я сильно волновался,  и в
памяти мелькают сейчас только отдельные фразы:  "Когда-то,  Жан,  мы с  вами
увидимся?.. Что-то будет через семь лет?.. Теряем мы жизнь!.."
     Когда  мы  уже  хотели  двинуться в  путь,  Чехов  присел  на  подножку
тарантаса и с полверсты провожал нас.  Затем он слез и пешком пошел домой...
Я невольно оглянулся ему вслед...  Чехов шел чуть-чуть сгорбившись, опираясь
на палочку,  и,  вероятно, думал про себя свою странную хмурую думу: "Что-то
будет через семь лет?!"
     Роковая цифра!..
     Через семь  лет  пришла...  европейская известность и  вместе с  ней  -
смерть. \84\



        "И.Е.РЕПИН"

        "О ВСТРЕЧАХ С А.П.ЧЕХОВЫМ"

     К  сочинениям А.П.Чехова мне не пришлось много рисовать -  в  настоящее
время нет никакого рисунка, относящегося к милому, незабвенному писателю{1}.
     И  в  жизни мне не посчастливилось в  общении с ним.  Встречались очень
редко.  Живее всего он  рисуется мне при первой встрече.  Он  посетил меня в
моей студии у Калинкина моста (вероятно, в 1887 году).
     Положительный,   трезвый,   здоровый  он  мне  напоминал  тургеневского
Базарова.
     Как-то  раз,  сидя  у  меня,  он  увлекся воспоминанием своей  практики
земского врача.  Нарисовал несколько живейших картин в  деревнях,  когда  он
являлся туда на вскрытие трупов скоропостижно умерших.
     Дело происходило больше на открытом воздухе.
     Зрители выползали со  всех  углов и  переулков и  все  смелее и  смелее
обступали   доктора,   раскладывавшего  хирургические   инструменты   вблизи
покойника,  торжественно лежащего на  столе посреди улицы.  Увлеченный своим
неприятным делом  по  обязанности,  Чехов  не  замечал,  как  любознательные
мальчишки все  больше  и  больше  подвигались к  умершему,  наконец,  мешали
доктору... При этом воздух!.. Хотя и на открытом воздухе.
     И вдруг при повороте раздутого мертвеца, полного газов, покойник сделал
губами "бр-р-р".  Публике показалось,  что он оживает...  С визгом бросились
врассыпную,   кувыркаясь  друг  через  друга,   во  все  стороны  испуганные
мальчишки{2}.
     Один раз в  собрании Литературного общества мне удалось сделать с  него
очень удачный набросок (он не позировал){3}.  Кто-то выпросил этот набросок,
по \85\ обыкновению (их много было сделано за время моего посещения собраний
с разных лиц).
     Тонкий,  неумолимый,  чисто русский анализ преобладал в  его глазах над
всем выражением лица. Враг сантиментов и выспренних увлечений, он, казалось,
держал себя в мундштуке холодной иронии и с удовольствием чувствовал на себе
кольчугу мужества.
     Мне он казался несокрушимым силачом по складу тела и души.

     Куоккала \86\



        "А.С.ЛАЗАРЕВ-ГРУЗИНСКИЙ"

        "А.П.ЧЕХОВ"

     Печатается по изданию 1960 года, стр. 151.

     . . . \121\



        "Л.А.АВИЛОВА"

        "А.П.ЧЕХОВ В МОЕЙ ЖИЗНИ"

     Печатается по изданию 1960 года, стр. 200.

     . . . \209\



        "В.Н.ЛАДЫЖЕНСКИЙ"

        "В СУМЕРКИ"

     Печатается по изданию 1960 года, стр. 294.

     . . . \211\


        "ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ОБ А.П.ЧЕХОВЕ"

     Печатается по изданию 1960 года, стр. 296.

     . . . \221\



        "M.E.ПЛОТОВ"

        "БОЛЬШОЕ СЕРДЦЕ"

     Мое знакомство с  Антоном Павловичем произошло в сентябре 1892 г.  В то
время я  состоял в  должности учителя школы села  Щеглятьева,  отстоящего от
села Мелихова, где проживал тогда Чехов, на шесть километров.
     Познакомиться с  ним мне пришлось при следующих обстоятельствах.  Летом
1892  г.  в  селе  Щеглятьеве для  борьбы с  ожидавшейся холерой был  создан
временный медицинский пункт,  заведывание которым,  как врач по образованию,
взял на себя Антон Павлович.  В  помощь ему был приглашен студент-медик 4-го
курса  медицинского факультета Московского университета -  Николай Иванович,
фамилию которого я, к сожалению, уже забыл{1}.
     Как-то,   собираясь  идти  в  амбулаторию,  Николай  Иванович,  обратив
внимание на  мой  плохой вид,  предложил мне  дойти с  ним до  амбулатории и
посоветоваться с Антоном Павловичем. Я охотно согласился.
     В  амбулатории,  в ожидании прихода больных,  уже сидел Антон Павлович,
только что  приехавший из  Мелихова.  Это  был молодой человек выше среднего
роста,  стройный,  с продолговатым,  правильным и чистым лицом,  обрамленным
темно-русой  бородой.  Его  глаза  светились умом  и  приветливостью.  Общее
впечатление от его наружности было в высшей степени приятное,  располагающее
к нему.
     После рукопожатия Антон Павлович обратился ко мне со словами:
     - Садитесь и давайте принимать больных.
     После  этого,  приблизительно через  одну-две  минуты  следом  одна  за
другой,  пришли три  старушки в  возрасте 65-70  лет,  которых по  очереди и
принял Антон Павлович, сказав каждой из них несколько ласково-укоризненных и
успокоительных фраз. \222\
     Теперь, думаю, Антон Павлович займется и мною.
     Однако я ошибся: он встал и, прощаясь со мною, сказал:
     - Приезжайте-ка завтра утром ко мне в Мелихово, мы с вами побеседуем на
свободе.
     На другой день,  отправляясь в Мелихово,  я не знал, как мне поступить:
предложить Антону Павловичу гонорар за  совет или  нет,  так  как  мне  было
известно, что он жил тогда исключительно литературным трудом.
     Правда,  к  нему  приходили  за  врачебным советом  как  крестьяне села
Мелихова,  его соседи,  так и  крестьяне других селений,  но  он  не  только
безвозмездно оказывал им  медицинскую помощь,  но  даже и  лекарства для них
приобретал на свои средства.
     Приехав в  Мелихово,  я  был  уверен,  что Антон Павлович предложит мне
снять рубаху,  постучит по грудной клетке молоточком, послушает и, определив
болезнь, напишет рецепт. Я опять ошибся.
     Узнав,  сколько  мне  лет,  он  поинтересовался,  как  я  провожу  свое
свободное время,  на что трачу его. Расспросив меня подробно, он сказал, что
ничего серьезного нет.
     - Побольше  гуляйте,  больше  кушайте  малороссийского сала  и  кислого
молока,  рецепт на приготовление которого возьмите у моей мамаши.  Жаль, что
вы не работаете в земстве:  [...] земство выдало бы вам необходимые средства
на поездку в Крым для купания в Черном море.
     На  прощанье,  предложив  мне  пользоваться  своей  библиотекой,  Антон
Павлович вручил мне несколько книг художественной литературы. От гонорара за
совет он, само собою разумеется, отказался наотрез.
     О моей поездке в Крым я и думать перестал:  не было на это средств,  но
Антон Павлович,  оказалось,  не только не забыл о ней, но и старался сделать
все от него зависящее, чтобы добыть необходимые для этого средства.
     В  один из  моих последующих визитов в  Мелихово Антон Павлович говорил
мне:
     - Я  написал местному благочинному письмо.  Просил его,  как  человека,
знакомого с графиней Орловой-Давыдовой, обратиться к ней, как попечительнице
Щеглятьевской школы,  с просьбой оказать вам материальную помощь для поездки
в  Крым.  Благочинный в  своем  ответном письме,  между  прочим,  пишет мне:
"Графиня сама знает нужды своих подчиненных"{2}.
     Надо было слышать,  с  каким негодованием и  отвращением произнес Чехов
последнюю фразу. Это возмущение было настолько велико, что он не мог усидеть
на  месте \223\ и  вынужден был  несколько минут быстро ходить по  кабинету,
чтобы успокоиться.
     Я уверен,  что Антон Павлович никогда не волновался, не возмущался и не
жалел о своих личных неудачах,  как волновался и возмущался по поводу неудач
маленьких людей,  своих знакомых,  особенно в тех случаях,  когда к неудачам
материального   порядка   присоединялись  попытки   умаления   человеческого
достоинства этих людей.
     За время с 1892-го по 1898 гг., до отъезда Антона Павловича в Крым, где
он построил для себя дачу,  я бывал у него в Мелихове один-два раза в месяц,
менял прочитанные книги на  другие и  временами слушал его в  высшей степени
интересные беседы на литературные и другие темы.
     Нельзя было не удивляться необыкновенной силе и образности, с какими он
выражал свои  мысли.  Слушатель всецело находился под  впечатлением как  его
мысли, так и красоты формы, в которую данная мысль выливалась. Экспромтом он
говорил  так  же  легко,   плавно,  свободно  и  красиво,  как  и  писал,  в
совершенстве владея искусством сказать многое в немногих словах.


     Одной  из  благороднейших  черт  характера  А.П.   была  его  природная
беспредельная доброта.  В числе его знакомых,  кроме литераторов, издателей,
критиков,   артистов,  художников,  были  сельские  учителя  и  учительницы,
фельдшерицы-акушерки,  учащаяся молодежь,  соседи-крестьяне и  др.  К ним он
относился особенно сердечно и  отзывчиво и оказывал им всевозможные услуги и
посильную помощь.  Привожу  некоторые из  многих  его  услуг,  оказанных мне
лично.
     В 1892 г.  я был начинающим охотником,  о чем Антон Павлович от кого-то
узнал. Свидевшись со мною однажды, он спросил:
     - Вы охотник?
     - Пока еще только горе-охотник, - ответил я.
     - А ружье имеете? - спрашивает А.П.
     - Имею,  -  отвечал я, - но мое ружье, к сожалению, отличается досадной
особенностью:  при попытке спустить курок ружье упрямится, курок и не думает
спускаться,  дичь улетает без выстрела. Иногда ружье и не думает стрелять, а
курок спускается как бы по собственному желанию, и заряд летит в белый свет.
Правда,  это ружье временное:  \224\ как только овладею искусством стрельбы,
приобрету другое.
     Не зная,  с какою целью Антон Павлович задал мне этот вопрос,  я дал на
него чистосердечный и точный ответ. Выслушав мой ответ, он заявил:
     - У  меня  есть  знакомый охотник,  очень богатый человек,  у  которого
охотничьих ружей - целая оружейная палата. Я привезу вам от него бесплатно и
в бессрочное подержание настоящее барское ружье, - предложил Антон Павлович.
     Эта любезность была настолько неожиданной и  настолько,  на мой взгляд,
чрезмерной,   что  я   почувствовал  большое  смущение,   но,   стараясь  не
обнаруживать своего  настроения,  поблагодарил Антона  Павловича,  переменив
прочитанные книги на другие,  простился и ушел,  питая надежду на то, что он
забудет про свое обещание.
     Однако Антон Павлович никогда не  забывал своих обещаний.  В  следующее
наше свидание,  здороваясь со  мною и  указывая на угол своего кабинета,  он
произнес:
     - Вот ваше ружье, берите и стреляйте на здоровье.
     После этого случая прошло несколько месяцев.  Я  был уверен,  что Антон
Павлович больше не будет задавать мне вопросов относительно охоты. И снова я
обманулся:   быть   чем-нибудь  полезным  для   своих   знакомых  было   его
потребностью.
     Примерно в марте месяце 1893 г., когда я, как всегда, приехал к нему за
книгами, он обратился ко мне с вопросом:
     - Скажите, есть у вас подружейная собака?
     Упустив из вида случай с ружьем, я ответил:
     - Пока  не  имею.  Охочусь с  моим  ментором по  охоте -  И.Г.Волковым,
прекрасным охотником и  метким стрелком.  У  него имеется хорошая собака.  О
своей собственной собаке я  уже  думал и  при  первой возможности постараюсь
приобрести щенка.
     - А  я  уже позаботился о вас,  -  заметил Антон Павлович,  -  у меня в
Серпухове есть знакомый врач. Этот врач - хороший охотник, у него прекрасная
охотничья собака-сука,  которая месяца через два должна ощениться.  Я просил
отобрать для вас лучшего щенка.
     Что мне оставалось делать, как не благодарить Антона Павловича!
     После разговора о  щенке прошло месяца два  или немногим более,  теперь
уже не помню.  В  один прекрасный весенний день я  был дома и  что-то читал.
Подняв от  книги  \225\ голову,  вижу  против окон  моей  квартиры всадника,
который оказался дворником Чехова.  Войдя в  квартиру и  поздоровавшись,  он
передал мне,  что Антон Павлович просит меня пожаловать к нему,  если можно,
сегодня вечером или  завтра утром.  Вечером того же  дня  я  был  у  Чехова.
Посредине его кабинета, на ковре деревенской работы, лежал красавец-щенок, с
длинными породистыми ушами,  прямым хвостом и выразительными глазами.  Антон
Павлович, здороваясь со мною и указывая на щенка, произнес:
     - Вот ваш клиент, берите...
     Иногда случалось,  что в  обширной библиотеке Чехова не оказывалось той
или иной книги,  которую хотелось бы  прочесть.  В  таких случаях он говорил
неизменно одно и то же:
     - В ближайшую поездку в Москву добуду просимую вами книгу и привезу.
     И никогда, никогда не забывал он данного обещания!


     Неволи,  деспотизма и  рабства,  в  каких бы формах они не проявлялись,
Антон Павлович не выносил и всегда, когда мог, пресекал их в корне.
     - Когда я уезжаю в Москву,  - говорил он, - хозяином в усадьбе остается
брат Иван.  В  доме сейчас же устанавливается другой режим:  демократические
свободы  заменяются  самовластием.  Брат,  вступив  в  свои  права  хозяина,
старается нашу  прислугу  -  горничную,  кухарку,  дворника  -  за  малейшую
оплошность подтянуть,  нашуметь, накричать, а в результате - одно озлобление
и неприязнь к нему.  Стоит мне вернуться из Москвы, как самодержавие летит к
черту и опять наступает полоса демократических свобод.
     В середине апреля 1896 г. Антон Павлович просил меня письмом приехать к
нему вечером,  чтобы постоять на тяге и  устроить шалаши для стрельбы из них
тетеревов на току:  из Москвы к  н