крывает  мелочную  лавочку, помещавшуюся в первом этаже его дома. В 1887
году, сорока лет, он умирает, оставив свою жену - бабушку поэта - Аграфену
Панкратьевну  с  шестью  малыми  детьми.  Вскоре  после  смерти  мужа  она
вынуждена была прикрыть мелочную лавочку. Основной доход ей давали жильцы,
которых  она  охотно пускала в свой дом. "В течение многих лет, - замечает
сестра  Есенина,  -  наш  дом, который находился напротив церкви, заселяли
монахи и художники, работавшие в церкви, которая в то время отделывалась".
   Когда  первый  сын Аграфены Панкратьевны, Александр, подрос, его отдали
на  выучку мясному делу к купцу Крылову в Москву. Позднее он стал работать
там  приказчиком[*].  "Отец наш, - рассказывает Екатерина Александровна, -
был  старшим  сыном.  В  детстве  он  пел  в  церковном  хоре.  У него был
прекрасный  дискант.  По  всей  округе  возили  его к богатым на свадьбы и
похороны.  Когда  ему  исполнилось  11 - 12 лет, бабушке предложили отдать
мальчика  в  Рязанский  собор, но в последний момент отец раздумал. Ему не
захотелось  всю  жизнь носить черную рясу, и вместо собора его отправили в
Москву  "мальчиком"  в мясную лавку". В 1893 году Александр Никитич Есенин
женился на своей односельчанке Татьяне Федоровне, дочери константиновского
крестьянина Федора Андреевича Титова, которая после свадьбы перешла жить в
дом  Есениных.  В этом доме родился и провел с матерью первые годы будущий
поэт.  Когда  Есенин  родился,  Александра  Никитича  не  было  в селе. По
рассказам  односельчан,  "дали знать отцу в Москву, но он приехать не мог.
Поднялись   хлопоты   подготовки   к   крестинам   и   придумывание  имени
новорожденному.  Остановились  на  имени  "Сергей". Татьяне понравилось, а
бабка  Агра  фена  Панкратьевна  запротестовала  и  "встала  на  дыбы". Ей
казалось, что люди, носящие одно имя, обязательно походят друг на друга, и
она  боялась,  что  мальчик  будет  иметь  сходство  с их соседом Сергеем,
носящим  прозвище "кулак", которого Аграфена Панкратьевна видеть не могла.
Свои   опасения   она  высказала  и  священнику  Смирнову,  производившему
"таинство  крещения",  тот сказал: "Что вы, что вы, Аграфена Панкратьевна,
не  бойтесь, он таким не будет, это будет хороший, добрый человек!" Сергей
Есенин  был  первым  ребенком,  оставшимся  у  Татьяны  Федоровны в живых.
Поначалу  голубоглазый  крепыш был любимцем и баловнем в доме Есениных. Но
вот на семейном горизонте сгустились тучи.
   [* После революции по желанию служащих, работавших у Крылова, Александр
Никитич  стал  заведовать  государственным магазином, открытым в помещении
бывшей  купеческой  лавки. В 1918 году ввиду плохого состояния здоровья он
уезжает  в  родное  село,  где  остается  до  конца своей жизни (умер отец
Есенина  в  1932  году).  "Страдая  хронической  астмой, отец почти не мог
работать  на  земле,  все  хозяйство вела мать. Когда я подросла, то стала
вместе  с  матерью  заниматься  крестьянским  трудом.  Трудно  в  эти годы
приходилось нашей семье. Ведь мы даже лошади не имели. Помогал нам Сергей,
в  1921 году он взял меня к себе в Москву жить и учиться, а когда подросла
младшая  сестра  Шура,  то  он  и ее, позднее, в 1924 году, забрал к себе"
(сообщено Е. А. Есениной в беседе с автором 29 февраля 1956 года).]
   "Наши родители,  -  рассказывает Александра Александровна, - поженились
очень рано, когда отцу было восемнадцать, а матери шестнадцать с половиной
лет.
   Сыграв  свадьбу,  отец  вернулся  в  Москву,  а  мать  осталась в  доме
свекрови.  С  первых же дней они невзлюбили друг друга,  и  сразу начались
неприятности.  Полной хозяйкой была бабушка.  В доме ее по-прежнему стояли
постояльцы,  их было много, и для них нужно было готовить, стирать, носить
воду,  за  всеми убирать.  Почти вся  работа легла на  плечи матери,  а  в
награду она  получала воркотню и  косые взгляды свекрови.  По-прежнему наш
отец  высылал  свое  жалованье бабушке".  Между  матерью и  отцом  Есенина
вспыхнула ссора,  и они несколько лет жили порознь:  Александр Никитич - в
Москве, Татьяна Федоровна - в Рязани. В своих воспоминаниях старшая сестра
поэта указывает еще  на  одну важную причину разлада между родителями:  их
дед  Федор  Андреевич Титов  поссорился с  семьей Есениных,  когда Татьяна
Федоровна была еще невестой.
   "Эта  ссора  тяжело  отразилась  на  всей  дальнейшей жизни  матери,  а
особенно на  детстве  Сергея...  Дедушка  поздно  хватился улаживать жизнь
матери и  после неудачных попыток тоже стал чуждаться ее.  Через несколько
лет мать наша, имея на руках трехлетнего Сергея, ушла от Есениных. Дедушка
взял Сергея к  себе,  но мать послал в  город добывать хлеб себе и  своему
сыну... Мать пять лет не жила с нашим отцом, и Сергей все это время был на
воспитании у дедушки и бабушки Натальи Евтеевны.  Сергей, не видя матери и
отца,  привык считать себя сиротою,  а  подчас ему было обидней и больней,
чем настоящему сироте".
   Детство  без  родителей  оставило  в  душе  Есенина  глубокую  травму и
отозвалось не одной грустной нотой в его юношеских стихах.

   Будто жизнь на страданья моя обречена;
   Горе вместе с тоской заградили мне путь;
   Будто с радостью жизнь навсегда разлучена,
   От тоски и от ран истомилася грудь.
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Догадался и понял я жизни обман,
   Не ропщу на свою незавидную долю.
   Не страдает душа от тоски и от pan,
   Не поможет никто ни страданьям, ни горю, -

   писал шестнадцатилетний Сергей Есенин в  стихотворении "Моя жизнь".  И,
конечно,  не только литературными влияниями, которые, как и все начинающие
поэты, испытал молодой Есенин, можно объяснить подобные строки.
   "Первые мои воспоминания, - пишет Есенин в автобиографических заметках,
- относятся к тому времени, когда мне было три-четыре года.
   Помню  лес,  большая  канавистая  дорога.  Бабушка  идет  в  Радовецкий
монастырь,  который от нас верстах в 40.  Я,  ухватившись за ее палку, еле
волочу от усталости ноги,  а бабушка все приговаривает: "Иди, иди, ягодка,
бог счастье даст".
   Часто  собирались у  нас  дома  слепцы,  странствующие по  селам,  пели
духовные стихи о прекрасном рае, о Лазаре, о Миколе...
   Нянька - старуха приживальщица, которая ухаживала за мной, рассказывала
мне сказки, все те сказки, которые слушают и знают все крестьянские дети.
   Дедушка пел мне песни старые,  такие тягучие,  заунывные. По субботам и
воскресным дням он рассказывал мне библию и священную историю".
   В  беседе  с  литератором  И.   Н.  Розановым  Есенин  как-то  заметил:
"Оглядываясь на весь пройденный путь, я все-таки должен сказать, что никто
не  имел  для  меня такого значения,  как  мой  дед.  Ему  я  больше всего
обязан...  Это был удивительный человек.  Яркая личность,  широкая натура,
"умственный мужик"...  О нем говорю я в своем стихотворении "Пантократор".
Дед  имел  прекрасную память  и  знал  наизусть великое множество народных
песен, но главным образом духовных стихов".
   И в стихах и в автобиографиях Есенин подчеркивал роль. которую сыграл в
его жизни дед Федор Андреевич Титов:

   Года далекие,
   Теперь вы как в тумане.
   И помню, дед мне
   С грустью говорил:
   "Пустое дело...
   Ну, а если тянет -
   Пиши про рожь,
   Но больше про кобыл".

   По   свидетельству  родных   поэта,   многие  черты   характера  Есенин
унаследовал от деда, человека интересного и своеобразного.
   Федор Андреевич Титов в делах был удачлив и смел,  в работе спор, знал,
чем расположить собеседника,  понравиться окружающим. Имея приятный голос,
неплохо пел,  любил слушать старинные народные песни,  с детьми был добр и
ласков, вместе с тем вспыльчив, временами даже жесток.
   По весне Федор Андреевич вместе с  другими односельчанами отправлялся в
Петербург -  на  заработки.  Там  они нанимались рабочими на  плоты или на
баржи и  плавали по  воде все лето.  Некоторые из  них даже приобрели свои
небольшие баржи.,  Была  одно  время собственная баржа и  у  деда Есенина.
Возвращаясь в село из Петрограда глубокой осенью,  константиновские мужики
"благодарили бога",  а  затем потчевали своих односельчан.  Обычно в такое
время в доме Титовых "...веселье продолжалось неделю, а то и больше, потом
становилось реже, от базара до базара, а к концу зимы и вовсе прекращалось
за неимением денег.  Тогда наступали черные дни в семье Титовых. То и дело
слышались окрики дедушки:  "Эй, бездомники! Кто это там огонь вывернул?" И
начиналась брань за соль,  за спички,  керосин",  - рассказывает Екатерина
Александровна Есенина.
   Картина эта в  какой-то мере напоминает обстановку в  каширинском доме,
где прошло детство Горького. Да и печальный конец питерской истории, когда
пожар и наводнение уничтожили баржу Титова и он оказался почти разоренным,
заставляет вспомнить последние дни каширинского красильного дела.
   Ко времени,  когда дед Есенина взял маленького внука к  себе,  его дела
сильно  покачнулись.  Отправляя дочь  -  мать  поэта  -  в  Рязань,  Федор
Андреевич приказал ей высылать на содержание внука три рубля в месяц.
   Трое   взрослых   неженатых  сыновей  Ф.  А.  Титова  каждый  по-своему
занимались  "воспитанием"  Есенина.  Ребята  они  были,  как  говорил поэт
позднее,  озорные  и веселые. Они сажали трех-четырехлетнего мальчугана на
лошадь  и  пускали  ее в галоп или "учили" плавать, бросая из лодки в воду
чуть  ли  не  на  середине  Оки. Позднее, лет восьми, одному из них Есенин
часто доставал в луговых озерах подстреленных уток.
   По-матерински заботилась о  Есенине  в  доме  Титовых  бабушка  Наталья
Евтеевна.  "Бабушка любила меня  из  всей  мочи,  и  нежности ее  не  было
границ",  -  признавался поэт. Отправляясь на богомолье, она брала внука с
собой,  зная, что без нее в доме его могут обидеть. В долгие зимние вечера
она рассказывала ему сказки, пела песни, духовные стихи, унося воображение
мальчика в мир старинных преданий и легенд:

   Под окнами
   Костер метели белой,
   Мне девять лет.
   Лежанка, бабка, кот...
   И бабка что-то грустное,
   Степное пола,
   Порой зевая
   И крестя свой рот.

   Есенин не только слушал с  интересом,  но иногда и сам под впечатлением
рассказанного начинал фантазировать и "сочинять".  "Толчки давала бабка, -
пишет  Есенин.  -  Она  рассказывала сказки.  Некоторые сказки  с  плохими
концами мне не нравились, и я их переделывал на свой лад".
   В  стихотворении  "Бабушкины  сказки",  опубликованном в  1915  году  в
детском журнале "Доброе утро",  Есенин  вспоминает,  как  в  долгие зимние
вечера они,  деревенские ребятишки,  с  любопытством слушали увлекательные
истории:

   В зимний вечер по задворкам
   Разухабистой гурьбой
   По сугробам, по пригоркам
   Мы идем, бредем домой.
   Опостылеют салазки,
   И садимся в два рядка
   Слушать бабушкины сказки
   Про Ивана-дурака.
   И сидим мы, еле дышим...

   Жизнь Есенина в  доме Титовых отмечена и таким примечательным событием:
по  настоянию деда  он  рано начал одолевать грамоту по  церковным книгам.
"Читать начал с 5 лет", - отмечал поэт.
   Так рос маленький Есенин под "призором" бабки и деда.
   Еще сравнительно недавно время,  проведенное им в доме деда,  пишущие о
поэте  рассматривали по  преимуществу только  в  плане  чуждых религиозных
влияний.  Все же доброе,  положительное,  что способствовало пробуждению у
Есенина фантазии,  интереса к народным .песням, легендам, сказкам, любви к
природе и что во многом разбужено в его душе не без доброго влияния деда и
бабки,  не принималось ими в  расчет.  В литературе о Есенине крайне глухо
говорилось о  его  жизни вне  дома Титовых.  А  жизнь эта проходила совсем
по-иному,  чем в семье деда.  "Уличная же моя жизнь,  -  писал поэт в 1924
году,  - была не похожа на домашнюю. Сверстники мои были ребята озорные. С
ними я  лазил вместе по  чужим огородам.  Убегал дня на 2  -  3  в  луга и
питался вместе с  пастухами рыбой,  которую мы ловили в  маленьких озерах,
сначала  замутив  воду  руками,   или  выводками  утят.   После,  когда  я
возвращался, мне частенько влетало".
   Привольно чувствовал себя будущий поэт в константиновских лугах.
   "Раздольны,  красивы наши  заливные луга,  -  рассказывает сестра поэта
Александра Александровна.  -  Вокруг такая  ширь,  такой простор,  что  не
окинешь оком...  В  траве,  в  кустарниках,  в небе на разные голоса поют,
заливаются птицы.  Любопытные чибисы,  далеко  завидев нас,  допытываются:
"Чьи  вы?"  И  хоть  мы  и  кричим  им  насколько хватает голоса,  что  мы
константиновские,  они все равно не отстают от нас и задают все один и тот
же вопрос: "Чьи вы?"
   С весны до глубокой осени нас,  ребят,  манят к себе своими богатствами
чудесные луга".
   Один   из   сверстников  Есенина,   товарищ  по   деревенским  играм  и
похождениям, Кузьма Васильевич Цыбин вспоминает:
   "...Наши ребячьи походы в  луга за Оку я хорошо помню.  Бывало,  ранним
летним утром забегаешь к Есенину:
   - Аида в луга!
   - Сейчас выйду, жди на улице.
   И вот мы уже на Оке. Переправившись на другой берег, отправляемся через
луга к дальней косе.  Песчаный берег косы, где такое раздолье для купания,
ее высокие травы с ежевикой и другими ягодами - наше любимое место. Иногда
мы  идем  к  Старице,  затерявшемуся в  лугах  старому руслу  Оки,  берега
которого покрыты зарослями ивняка и камыша.
   Помню,  как однажды по пути к этой косе мы решили половить утят в одном
из луговых озерец. Стремительный и ловкий Есенин был по этой части большой
мастак.  Поймав  быстро  одного  за  другим трех утят, он передал их мне с
наказом:  "Держать  крепко". Не успел Есенин отойти и несколько шагов, как
один  утенок,  вырвавшись  из моих рук, нырнул в воду и скрылся в камышах.
Увидя  это,  Есенин  взял  у меня утят и начал распекать меня. Потом вдруг
неожиданно  подошел  к  берегу  и... пустил одного, затем другого утенка в
воду. И долго смотрел им вслед...
   И еще вспоминаю, очень любил Есенин цветы. Весной до покоса наши луга -
разноцветный ковер.  Каких только цветов в них нет!  Для него цветы -  что
живые друзья были".
   Особенно любил бывать Есенин в лугах во время сенокоса.  В эти дни село
как  бы  вымирало,  все  перебирались за  Оку,  жили там дружной артельной
семьей в шалашах, привольно, весело, шумно. По вечерам не затихали в лугах
песни, пляски, переливы тальянки, кругом слышались шутки, смех.

   Я люблю над покосной стоянкою
   Слушать вечером гуд комаров.
   А как гаркнут ребята тальянкою,
   Выйдут девки плясать у костров.

   Загорятся, как черна смородина,
   Угли-очи в подковах бровей,
   Ой ты, Русь моя, милая родина,
   Сладкий отдых в шелку купырей.

   Часто вместе с деревенскими ребятами Есенин отправлялся в ночное, ездил
на Оку поить лошадей.  "Ночью луна,  -  вспоминал он,  -  при тихой погоде
стоит стоймя в  воде.  Когда лошади пили,  мне  казалось,  что они вот-вот
выпьют луну,  и  радовался,  когда она  вместе с  кругами отплывала от  их
ртов".
   Среди сверстников и товарищей по уличным забавам Серега Монах (прозвище
Есенина  в  детстве)  был  признанным  коноводом,  неутомимым выдумщиком и
заводилой  по  части  различных  мальчишеских  игр  и  забав,  драчуном  и
забиякой:

   Худощавый и низкорослый,
   Средь мальчишек всегда герой,
   Часто, часто с разбитым носом
   Приходил я к себе домой.

   "За озорство,  -  вспоминает Есенин, - меня ругала только одна бабка, а
дедушка иногда сам подзадоривал на кулачную и  часто говорил бабке:  "Ты у
меня, дура, его не трожь. Он так будет крепче".
   Постоянными спутниками во  всех его похождениях были Клавдий Воронцов -
сирота,  выросший в доме константиновского священника Смирнова,  и Тимофей
Данилин -  сын  деревенской нищенки.  Немного позднее Есенин  подружился с
Николаем  Сардановским -  сыном  учительницы,  каждое  лето  с  1907  года
приезжавшей со своими детьми в Константиново.
   С  самого раннего утра Есенин отправлялся с  друзьями на  Оку,  где они
часто  проводили  весь  день.  Бывало,  вспоминает  Николай  Сардановский,
"далеко отплыв от  берега,  мы  ложились на спину и  запевали традиционное
"Вниз по матушке по Волге". Пели с большим чувством".
   Когда Оку  перекрыли плотиной у  соседнего села Кузьминское,  глубина и
ширина ее значительно увеличились,  и никто в Константинове не рисковал ее
переплыть.  И  вот в один из июньских дней Есенин с друзьями при встречном
ветре переплыл Оку.  "Подвиг" этот  они  решили воспеть.  "Есенин,  -  как
вспоминает Н. Сардановский, - написал на дверной притолоке дома, где часто
собиралась наша дружная компания, стихотворение, кажется, из трех строф...
Я помню последнюю строфу:

   Сардановский с Сергеем Есениным,
   Тут же Рович Костюшка ухватистый,
   По ту сторону в луг овесенепный
   Без ладьи вышли на берег скатистый".

   По  вечерам,  вернувшись  с  реки  в  село,  Есенин  с  друзьями  часто
отправлялся в  пустовавший дом.  Порой в этом доме они коротали все летние
ночи.  "Засыпали мы зачастую уже тогда,  -  вспоминает Н.  Сардановский, -
когда начинало светать,  на улицах мелодично голосили петухи и  мимо окон,
бодро позвякивая ведрами, бабы шли доить коров. Уже в постелях выслушивали
сказки  или  загадывали загадки.  Особенно много  загадок  знал  Сергей...
Очевидно,  и в ночь нам не оставалось ничего,  кроме того, как настраивать
себя на игры во сне".
   Любил Сергей Есенин с товарищами поиграть в лапту,  бабки,  городки. Он
писал в  автобиографии 1923 года,  что  его  "детство прошло среди полей и
степей".  Очень жаль,  что долго это важное замечание,  по  сути дела,  не
принималось во внимание, когда речь заходила о раннем периоде жизни поэта.
   Сколько раз  позднее согревали и  успокаивали поэта  бесконечно дорогие
его сердцу воспоминания детских лет:

   До сегодня еще мне снится
   Наше поле, луга и лес,
   Принакрытые сереньким ситцем
   Этих северных бедных небес.
   . . . . . . . . . . . . . . .
   Как бы я и хотел не любить,
   Все равно не могу научиться,
   И под этим дешевеньким ситцем
   Ты мила мне, родимая выть.

   Девяти лет у коновода константиновских ребят появилась первая серьезная
обязанность в жизни:  он переступил школьный порог и сел за парту. К этому
времени ссора  между  родителями Есенина,  продолжавшаяся почти пять  лет,
улеглась.  Мать  вернулась в  Константиново,  отец  по-прежнему работал  в
Москве  приказчиком в  мясной  лавке.  Несколько раз  в  год  он  приезжал
проведать семью.  Сергей вновь стал жить с матерью в доме Есениных.  Когда
старый двухэтажный дом  деда Есениных в  1910 году сгорел,  родители поэта
построили новый.  "Вспоминая нашу  прошлую  жизнь,  -  рассказывает А.  А.
Есенина,  -  мы всегда представляем ее себе именно в  этом доме.  Это была
простая деревенская изба.  Ее  внутреннее расположение было  удобно,  а  с
улицы она выглядела очень красивой.  Наличники, карниз и светелка на крыше
были  причудливо вырезаны  и  выкрашены  белой  краской;  железная  крыша,
водосточные  трубы  и   обитые  тесом  углы  дома,   срубленного  в  лапу,
выкрашенные зеленой краской, делали избу нарядной. Из наших окон был виден
синеющий  вдали  лес,  излучина Оки  и  заливные луга".  Навсегда сохранил
Сергей  Есенин светлые и  волнующие воспоминания о  днях,  проведенных под
отчим кровом:

   А сейчас, как глаза закрою,
   Вижу только родительский дом.

   Вижу сад в голубых накрапах,
   Тихо август прилег ко плетню.
   Держат липы в зеленых лапах
   Птичий гомон и щебетню.

   Я любил этот дом деревянный...

   Недалеко  от  есенинского  дома,  на  пригорке,  в  центре села, стояло
одноэтажное   скромное   деревянное   здание.  В  нем  помещалось  земское
четырехклассное  Константиновское училище; здесь с 1904 года начал учиться
Есенин. Это же училище когда-то посещал его отец.
   Константиново -  довольно большое село,  оно  растянулось на  несколько
километров.  Но в  каждом классе насчитывалось не