Рассказы невежественных людей по-
		ражают слух. Мудрый удивительного
		не рассказывает. 
				из древних 
 
 
		Человек, не имеющий чувства юмора,
		должен иметь хотя бы чувство, что
		у него нет чувства юмора. 
				С. Е. Лец 
КОЛЛАПС 
Тангенциальный коллапсатор изобрел инженер Павел Лаврентьевич 
Манюнчиков. Не хватайтесь за энциклопедию -- в ней не найти Павла 
Лаврентьевича. Гораздо проще найти его в курилке маленького института 
"НИИЧТОТОТАМПРОЕКТ", коротающего восемь рабчасов за обсуждением 
последнего заседания Верховного Совета. А зря, зря не берутся биографы за 
жизнеописание господина Манюнчикова, ибо был господин Манюнчиков 
человек обиженный и втайне страдающий. 
Надо сказать, что Павла Лаврентьевича обижали все. Его обижали 
коммунисты ("Почему у нас так плохо?!"), а также капиталисты ("Почему у них 
так хорошо?!"), правительство ("Умники!"), народ ("Дураки!"), начальство 
("Хам и бездарь!"), сослуживцы ("Выскочки и сопляки!"), жена ("Стерва 
безмозглая!"), работники торговли ("Жулье!"), работники милиции 
("Сатрапы!") -- и многие-многие другие, полный перечень которых вполне 
заслуживает упоминания если не в энциклопедии, то уж хотя бы в телефонном 
справочнике. 
И вот как-то раз сидел Манюнчиков в своем совмещенном санузле, 
неисправный бачок которого лишь усугублял страдательные порывы, и думал, 
придерживая брюки: "А как хорошо было бы, если бы все они, которые меня 
обижают, вдруг взяли бы и исчезли к соответствующей матери!.. И, может 
быть, тогда проявились бы, наконец, мои выдающиеся способности, талант, 
или -- чем черт не шутит? -- даже гениальность!.." 
И тут неожиданно Манюнчиков ясно представил себе схему. Не сразу он понял, 
что это такое, но почувствовал всем своим существом, что это нечто очень 
важное и лично ему крайне необходимое -- и сразу же принялся лихорадочно 
срисовывать видение, портя импортную женину помаду и разматывая рулон 
дефицитнейшей туалетной бумаги. 
Когда бумага смоталась окончательно, а вместе с ней смоталось и озарение, 
Павел Лаврентьевич удовлетворенно откинулся на неисправный бачок, оглядел 
свое творение, ничего не понял и укрепился в мыслях о собственной 
гениальности. 
Умыв руки и вернувшись в комнату, Манюнчиков вновь предпринял попытку 
разобраться, что же он все-таки наваял. Получилось нечто среднее между 
пылесосом, электрошашлычницей и противотанковым ружьем. 
Долго сидел Павел Лаврентьевич над детищем своим, и уже потихоньку злиться 
начинал, не находя ему ни объяснения, ни применения, но решил для 
отдохновения души в журнале научно-популярном порыться, кроссворд 
поискать. Полистал-полистал, кроссворда не нашел, зато статейку одну 
обнаружил. Пульсары-коллапсары, дыры разные черные и белые, тарелки 
летающие некондиционные -- в общем, пришел гений Манюнчиков в волнение 
страшное, потому как понял суть изобретения своего. 
А изобрел Павел Лаврентьевич оружие ужасное, название которому -- 
ТАНГЕНЦИАЛЬНЫЙ КОЛЛАПСАТОР! 
На следующий же день принялся Павел Лаврентьевич за расчеты, потому как 
без расчетов скрупулезнейших самая замечательная модель у тебя же в руках 
шарахнуть может и родителя своего же сколлапсировать. 
И вот тут-то и выяснились в знаниях Манюнчикова пробелы немалые, а точнее 
-- один большой девственный пробел с редкими оазисами обрывочных и весьма 
куцых знаний. И от открывшейся истины в расстройстве душевном засел Павел 
Лаврентьевич в библиотеке -- книжки умные читал, выписки делал. А когда 
заполнился пробел бездонный выписками до середины -- приступил товарищ 
Манюнчиков к сборке аппарата своего, с немалым трудом рассчитанного. 
Только вот сослуживцы Павла Лаврентьевича, выскочки и сопляки 
вышеупомянутые, как-то косо поглядывать на него начали. Да и то сказать -- 
на перекуры не ходит, кроссворды не решает, о заседании последнем и говорить 
не хочет -- совсем, видать, свихнулся человек. Пришлось Манюнчикову в целях 
конспирации включаться обратно в жизнь коллектива, отчего работа пошла 
куда медленнее, зато сигареты закончились куда быстрее. Ну да бог с ними, с 
сигаретами, а только сделал Павел Лаврентьевич модель действующую, сделал 
все-таки, несмотря на общественную нагрузку, чтоб ей пусто было... 
Коллапсатор вышел большой, черный, тангенциальный, работающий на 
батарейках "Крона". Долго сидел Павел Лаврентьевич на кровати, долго 
вертел в руках детище свое родимое -- и, наконец, решился. Выставил он 
мощность (самую малую), прицелился в старый будильник "Чайка" (звонивший 
на редкость противно), и нажал кнопку. 
Загудел слегка коллапсатор, засветился, буркнул что-то невнятное... И исчез 
будильник "Чайка", исчез со всеми своими семнадцатью псевдорубиновыми 
камнями! 
Павел Лаврентьевич даже рукой провел по пустому столу. Чисто. 
Сколлапсировал будильник! Ай да Манюнчиков, ай да сукин сын!.. 
Получилось!.. И тут Манюнчиков, действительно сукин сын, не утерпел. 
Сунул он коллапсатор свой за пазуху, квартиру запер тщательно и во двор 
вышел. Идет по двору Павел Лаврентьевич Манюнчиков и чувствует себя 
сильным и уверенным. "Теперь, -- думает,-- кого хошь сколлапсирую. Нету на 
меня теперь никакой управы, вплоть до милиции, потому как вещественных 
доказательств аппарат мой не оставляет. Раз -- и нет! А на нет и суда нет". 
Вот так, думая о разных приятных для себя вещах, дошел Манюнчиков до 
голубятни в углу двора. А надо сказать, что голубей Павел Лаврентьевич тоже 
не любил -- и за булькание их глупое, и за окраску несерьезную, и за гнусную 
склонность гадить куда попало, не исключая и его, Манюнчикову, личность. 
Так что подошел он к голубятне, по сторонам оглянулся, коллапсатор свой 
вытащил... Хлоп -- и нет голубятни, как и не бывало, со всеми ее гадами 
пернатыми. 
Хихикнул злорадно Павел Лаврентьевич и хотел было дальше направиться, как 
вдруг услышал за спиной: 
-- Ах ты, ирод, антихрист окаянный! Что ж ты птичку невинную, божье 
творение, изничтожаешь?! А ну подь сюды, сто чирьев тебе на седалище! В 
милицию пойдем... 
Обернулся испуганно Манюнчиков, и увидел деда-голубятника, коего в 
сумерках ранее не приметил. Вредный был дед, злопамятный, 
склерозоустойчивый. 
Глянул еще раз по сторонам Павел Лаврентьевич -- на этот раз внимательно -- 
улыбнулся ехидно ругателю-орнитологу -- и кнопочку надавил. Раз -- и нет 
деда. 
Плюнул тогда Манюнчиков на асфальт и в приятном расположении духа 
домой пошел. 
Утром Павел Лаврентьевич на работу опоздал по причине сколлапсированного 
будильника. И не просто опоздал, а на целых сорок три минуты. Так что вахтер 
на проходной аж подпрыгнул от радости и служебного рвения и палец в 
телефонную дырку сунул -- начальству доносить. Посмотрел Манюнчиков -- 
одни они в холле с вахтером. Давно ему, кстати, этот вахтер не нравился, и 
фуражка его противная, и морды выражение неприятное для глаза, и вообще... 
Рванулся подлец-вахтер в сторону, но не зря коллапсатор у Павла 
Лаврентьевича звался тангенциальным, ой не зря! Хлоп -- и нет вахтера. А на 
нет -- и суда нет. Пора идти на работу. 
В тот же день Манюнчиков подкараулил на лестнице своего начальника -- хама 
и бездаря -- и отправил вслед за вахтером. А назавтра пришла очередь и зама -- 
тупицы и чистоплюя -- имевшего неосторожность разогнать в туалете 
курильщиков, в том числе и Павла Лаврентьевича лично. Хотели еще 
Манюнчикова в колхоз заслать, но ответственная за колхозы -- дура крашеная 
-- запропастилась куда-то, искали ее, искали, не нашли и бросили. 
Думал Павел Лаврентьевич и жену свою, Люсю, сколлапсировать, да передумал 
ввиду некоторой пользы ее существования, в горячих обедах и стираных носках 
проявляемой. Так что с этим пришлось повременить. 
Ну, ясное дело, стал народ вокруг нервничать, слухи поползли разные, дескать, 
люди куда-то пропадают. Кто международный империализм винит, кто -- 
сепаратистов и номенклатуру, а некоторые, страшно сказать,-- самого... 
Пришлось милицию вызывать. Двух не в меру ретивых служителей порядка 
Павел Лавретьевич быстренько сколлапсировал, а остальные сами смылись. По 
причине отсутствия вещественных доказательств и скудной оплаты 
героического труда работников органов. 
И всем бы доволен был Манюнчиков, но стала к нему закрадываться этакая 
подленькая мыслишка: "А куда ж все эти, сколлапсированные, деваются? Хоть 
и подлецы они все, а интересно..." 
Снова засел Павел Лаврентьевич за книги да расчеты, еще треть пробела своего 
с великим трудом засыпал и вывел-таки формулу конечную, вывел, глянул -- и 
ужаснулся, потому как по формуле этой треклятой выходило, что все, кого он 
сколлапсировал, живы-здоровы, только перешли они все в восемнадцатое 
измерение, где испытывают неудобства немалые, и ровно через девять дней и 
шесть часов после факта исчезновения вернутся обратно крайне обозленные -- и 
окажутся в радиусе трех с половиной метров от тангенциального 
коллапсатора!.. 
Дернулся Павел Лаврентьевич, на часы взгляд бросил, с воплем к двери кинулся 
-- да поздно было. Грянул гром, ударила молния, противно зазвонил будильник 
"Чайка" на семнадцати псевдорубиновых камнях, и толстый сизый голубь 
обгадил весь пиджак гражданина Манюнчикова под радостный вопль 
ворвавшегося деда: "Хватайте его, ирода, люди добрые!.." 
Не ищите в энциклопедии имя Манюнчикова Павла Лаврентьевича. Ни к чему 
это. И в курилке институтской тоже не ищите, не стоит. Впрочем, если у вас 
много лишнего времени... 
СЧАСТЬЕ В ПИСЬМЕННОМ ВИДЕ 
В воскресенье вечером Павел Лаврентьевич Манюнчиков получил письмо 
следующего содержания: 
"Письмо -- счастье. 
Это письмо -- подлинное счастье. Находится в Голландии. Оно обошло вокруг 
света 1000 раз. Теперь оно попало и к вам. С получением этого письма к вам 
прийдет удача и счастье. Но с одним условием -- отправьте его дальше. Это не 
шутка. Никаких денег не надо, потому что ни за какие деньги не купить 
счастья. Отправьте письмо тому, кому вы желаете счастья. Не задерживайтесь с 
отправлением. Вам необходимо отправить 20 штук в течение 96 часов после 
получения этого письма. 
Жизнь этого послания началась в 1853-м году. Артур Саян Даниель получил 
его и велел секретарше размножить. Через четыре дня он выиграл миллион. 
Служащий Хорита из Нагасаки, получив это письмо, порвал его и через четыре 
дня попал в автокатастрофу. 
Хрущев получил это письмо, отдыхая на даче в 1964-м году. Он выругался и 
выбросил его в урну. Через четыре дня Хрущева свергли. Ни в коем случае не 
рвите это письмо, отнеситесь к нему серьезно! Итак, 20 писем в течение 96 
часов. Результат -- на четвертые сутки после отправления. Желаем счастья!" 
Дочитав письмо, Павел Лаврентьевич собрался было последовать пагубному 
примеру Никиты Сергеевича и служащего Хориты, но тут, после рекламного 
сообщения, начался третий тур телеигры "Поле чудес", где молодой майор и 
две агрономши никак не могли получить стиральную машину, угадав 
последнюю букву в иностранном слове "аборт",-- и назойливое письмо мирно 
упокоилось в глубинах потертых брюк несуеверного Манюнчикова. 
Обнаружилось письмо только завтра, на работе, когда Павел Лаврентьевич, 
зайдя в курилку, полез в карман за сигаретами. Естественно, Манюнчиков не 
преминул показать послание приятелям, большинство которых отнеслось к 
нему скептически. Однако, Сашка Лихтенштейн из соседнего отдела вдруг 
заявил, что его теща получила такое же, в отличие от некоторых, размножила -- 
и спустя четыре дня умотала, наконец, в свой Израиль -- после чего лично он, 
Сашка Лихтенштейн, искренне верит в счастье. Манюнчиков глянул в сияющие 
Сашкины глаза -- и его осенило. 
Вернувшись в отдел, Павел Лавретьевич быстро набрал на клавиатуре своей 
персоналки (кстати, соотечественницы упрямого служащего Хориты из 
Нагасаки!) текст письма, проверил, нет ли ошибок -- и сбросил текст на 
принтер. Через восемь минут два десятка экземпляров лежали перед довольным 
Манюнчиковым. 
По дороге домой Павел Лавретьевич раскидал письма по первым попавшимся 
почтовым ящикам и с приятным чувством выполненного долга стал ждать 
заслуженного счастья. 
Прошло четыре дня. 
Манюнчиков выиграл рубль в лотерею и не поехал в колхоз, так как заболел 
гриппом. Все вышеуказанные события он приписал действию письма, но, 
получив еще одно, аналогичное, также отпечатанное на принтере -- не 
раздумывая, выбросил его в мусорное ведро. И ничего страшного с 
Манюнчиковым не произошло. Разве что машина грязью окатила, так не через 
четыре дня, а через неделю! 
А персоналочке японской, на которой Павел Лаврентьевич работал, наладчик 
поставил на место все украденные ранее микросхемы, старый плоттер заменил, 
а потом кто-то, видимо, по ошибке, загрузил импортную суперпрограмму "бой 
в памяти". И играет она теперь в эту игру с утра до вечера, и ни на какие 
запросы не отвечает. 
Счастлива, наверное... 
СКРЫТАЯ ПРОВОДКА 
Стихийное бедствие из шести букв, по горизонтали... 
-- Ремонт! -- подсказали сзади, и измазанные спецовки выставили-таки 
упирающегося Манюнчикова из четвертого по счету кабинета, выставили 
вместе со стареньким электрочайником и подозрительным ржавым порошком 
чаеразвесочной фабрики г. Очамчира. Плюнул Павел Лаврентьевич в сердцах, 
посмотрел грустно на ботинок оплеванный и пошел искать по институту, где 
оскорбленному есть чувству уголок. 
Уголок отыскался на третьем этаже -- мирный благодатный оазис среди 
барханов песка, цемента и известки, с чахлой вечнозеленой пальмой и белым 
неоновым солнцем пустыни, весело подмигивавшим очарованному 
Манюнчикову. И вот уже радует глаз связующая нить от греющегося чайника к 
розетке у самого плинтуса, уже мягкое полудиректорское кресло приняло в 
объятия свои лучшую из составных частей Павла Лаврентьевича, уже 
неприступная твердыня кроссворда готова выбросить белый флаг и отдаться 
победителю по вертикали и по горизонтали... 
-- Здорово, Манюнчиков! Чаи гоняешь? -- в дверях оазиса возник верблюжий 
профиль Сашки Лихтенштейна из соседнего отдела, скалящийся всеми своими 
золотыми россыпями. Собственно, хам Сашка исказил, как всегда, родовую 
фамилию Павла Лаврентьевича, меняя в ней первые буквы по своему 
усмотрению, но результат получая одинаково неприличный и чувствительно 
задевавший гордого Манюнчикова. 
Подождав реакции на любимую шутку, Сашка шагнул в кабинет и явил себя 
миру целиком, обнаружив неожиданное сходство с небезызвестным Лаокооном, 
борющимся с древнегреческими змеями. От небритой шеи до предполагаемой 
талии на нем был намотан грязный лапшеобразный провод, конец которого 
исчезал в глубинах Сашкиного организма. 
-- Директор послал,-- трепался Лихтенштейн, приседая на корточки и 
выдергивая из розетки штепсель многострадального чайника,-- сделай, 
говорит, проводку скрытую, а то скрытности у нас маловато, и про водку 
слышать тошно, это каламбур такой тонкий, Манюнчиков, про водку-то, 
только темный ты у нас, и с чувством юмора у тебя, как у директора, даже 
хуже... 
И уснул бы, наверное, Павел Лаврентьевич, уснул в тепле и уюте под болтовню 
нудную, волнообразную -- когда б не пауза длительная, трепачу Сашке не 
присущая, и не вопль дикий несуразный, взорвавший Манюнчикову нирвану. 
Всклокоченный Лихтенштейн стоял на коленях у стенки и совал отверткой в 
раскуроченную розетку.-- Ты глянь, нет, ты глянь, Манюнчиков, нет, ты 
глянь...-- бормотал он, тупо моргая рыжими ресницами. Павел Лаврентьевич 
склонился над розеткой, последил с минуту за бессмысленными Сашкиными 
манипуляциями и осведомился об оказании первой помощи человеку, Богом 
обиженному и током ударенному. 
Дальнейшая информация, скрытая в монологе неудачливого электрика под 
шелухой оскорбительных выпадов в адрес Манюнчикова, в очищенном виде 
сообщала, что к данной розетке никаких проводов не подведено и подведено 
никогда не было, и если бы не Сашка, то электричество бы здесь и не ночевало, 
ныне, и присно, и во веки веков, аминь. 
Надоело Павлу Лаврентьевичу сопереживать речи страстной и 
неуравновешенной, взял он кроссворд недорешенный и вышел вон. А спускаясь 
по лестнице, вспомнил он чайничек свой верный, к неработающей розетке 
подключенный, тепло бока его округлого вспомнил -- и остолбенел, истину 
уяснив. И обратно кинувшись через препятствия многообразные, застал 
Манюнчиков Сашку над чайником склоняющимся и ноздри носа своего 
породистого, с горбинкой, раздувающим. 
-- Слышь, Паша,-- в дрожащем голосе Лихтенштейна вибрировало 
неподдельное уважение,-- ты гений, тебе Нобелевскую надо, я тару сейчас 
организую, и мы немного вздрогнем... 
На столе обнаружились две синенькие чашки, чайник завис в воздухе, и густо-
коричневая струя полилась вниз, наполняя комнату отменным коньячным 
ароматом, вызывающим светлые воспоминания о белоглавых горах Армении. 
Манюнчиков медленно приблизился к столу, поглядел на таинственную 
розетку, на пятизвездную жидкость в чашках... 
-- Саша,-- необычайно торжественно произнес Павел Лаврентьевич,-- Саша, я 
себя уважаю. А ты? 
За пьянство в рабочее время Манюнчиков с Лихтенштейном получили по 
выговору. Тщетно взывали они к научному мышлению случайно вошедшего 
начальства, тщетно будили дух просвещенья в темных административных умах, 
тщетно ткнул Павел Лаврентьевич отверткой в предательскую псевдорозетку. 
Тем более, что пока Манюнчиков размышлял на лестнице, постигая тайны 
природы, подлец Сашка успел-таки подключить розетку к щитку 
распределительному -- забыв в эйфории поставить в известность соавтора! 
Всю последующую неделю ударенный Манюнчиков с Сашкой не здоровался. 
Здоровью это, правда, особенно не помогало. А в среде институтских уборщиц 
да сторожей слухи поползли, один другого ужаснее. И передавали тети Маши 
дядям Васям, что призрак бродит по институту, вздыхает тяжко по ночам и 
провода у всех розеток на пути своем режет. Кто шаги слыхал, кто проводку 
потом чинил, а кто и спину привидения, нетвердо прочь шагавшего, видеть 
сподобился. И в руках порождения адова, краем савана прикрытый, чайничек 
покачивался, старый, электрический. И нетопыри кружили над гладким черным 
хвостом с помятым штепселем на конце... 
СИНДРОМ КАССАНДРЫ 
		"...Если бы вы ведали то, что 
		ведаю я, то перестали бы смеяться, 
		и много бы плакали..." 
				Коран, сура 16, аят 3 
Мироздание относилось к Павлу Лаврентьевичу приблизительно так же, как и 
его жена Люська. Обычно, когда Манюнчиков стоял уже в дверях, за пивом 
собравшись, то немедленно требовалось выносить мусор и выбивать ковер; а 
когда в жизни Павла Лаврентьевича наклевывалась рыбалка, опять же с 
перспективами крупного возлияния -- то гримасы мироздания неизменно 
выражались в осадках, командировках и прочих несуразностях. 
Видимо, из-за непокладистого мироздания и упрямой спутницы жизни и стал 
мутировать гомо сапиенс Манюнчиков, подтверждая догадки сэра Чарльза 
Дарвина и неприятно удивляя друзей и знакомых. А удивляться было чему, ибо 
проявился в Павле Лаврентьевиче некий дар, людям вообще-то мало 
свойственный и к последствиям разнообразным приводящий. 
Начало событиям положил черный кот Вячеслав Николаевич, обитавший на 
помойке и нагло перебежавший дорогу спешащему Манюнчикову. Остановился 
Павел Лаврентьевич, на проходимца лишайного глянул -- и вдруг понял, что не 
жилец кот на белом свете, ну не жилец -- и все тут!.. Да и Вячеслав Николаевич 
занервничал, хвост грибом ядерным распушил и чесанул от пешехода 
подозрительного через дорогу, а на дороге-то грузовик, а за рулем-то веселый 
парень Владик, размечтавшийся с устатку о подружке вчерашней, с вот 
такими... 
Вот этот-то визг тормозов, оборвавший антиобщественное бытие черного 
короля помоек, определявшее его же антиобщественное сознание -- он и 
ознаменовал в жизни Павла Лаврентьевича новую прелюбопытнейшую веху. 
Пришел Манюнчиков на работу, а там у шефа в кабинете встреча деловая, и 
сам шеф сияет, как свежепокрашенный, втирая очки наивным импортным 
бизнесменам на предмет купли некоего аппарата, лично шефом 
сконс