никто не может быть в  эту
холодную зимнюю ночь, - но если бы кто-нибудь притаился с той  стороны  и  в
темную щель глядел бы на него  чужими  и  хитрыми  глазами,  он  не  мог  бы
догадаться о его присутствии. И от этого он перебрался на  средину  улицы  и
шел по ней, обособленный и всем видимый, а отовсюду  провожали  его  глазами
сады, заборы и дома.
     Так вышел человек на замерзшую реку. Дома, полные  людей,  остались  за
пределами светлого круга, и только поле и  только  небо  холодными  светлыми
очами глядели друг на друга. Но было неподвижно  поле,  а  все  небо  быстро
бежало куда-то, и мутный, побелевший  месяц  стремительно  падал  в  пустоту
бездонного пространства. И ни дыхания, ни шороха, ни тревожной тени на снегу
- хорошо и просторно стало кругом. Человек расправил плечи, широко и  злобно
взглянул на оставленную улицу и остановился.
     - Покурим! - сказал он громко,  и  хрипло,  и  спичка  слегка  осветила
широкую черную бороду.
     И тут же выпала из вздрогнувшей руки, так как на слова его пришел ответ
- странный и неожиданный ответ среди этого мертвого простора и ночи.  Нельзя
было понять: голос это или стон, далеко он или близко, угрожает он или зовет
на помощь. Что-то прозвучало и замерло.
     Долго ждал напуганный человек, но звук не повторялся. И, еще  подождав,
он еще спросил:
     - Кто тут?
     И так неожидан и изумительно прост был ответ, что человек рассмеялся  и
бессмысленно выругался: то щенок визжал - самый обыкновенный и, должно быть,
очень еще маленький щенок. Это видно  было  по  его  голосу  -  слабенькому,
жалобному и полному той странной уверенности,  что  его  должны  услышать  и
пожалеть, какая звучит всегда в плаче очень маленьких и ничего не понимающих
детей. Маленький щенок среди  снежного  простора  ночи.  Маленький,  простой
щенок, когда все было так необыкновенно и жутко, и весь мир тысячью открытых
очей следил за человеком. И человек вернулся на тихий зов.
     На утоптанном снегу дальней тропинки, беспомощно откинув задние лапки и
опираясь на передние, сидел черненький щенок и весь дрожал.  Дрожали  лапки,
на которые он опирался, дрожал маленький черный носик, и закругленный кончик
хвоста  отбивал  по  снегу  ласково-жалобную  дробь.  Он   давно   замерзал,
заблудившись в беспредельной пустыне, многих уверенно звал на помощь, но они
оглядывались и проходили мимо. А теперь над ним остановился человек.
     "А ведь это, кажется, наш щенок!" - подумал человек, приглядываясь.
     Он смутно  помнил  что-то  крошечное,  черное,  вертлявое;  оно  громко
стучало лапками, путалось под ногами и тоже визжало. И люди  занимались  им,
делали с ним что-то смешное и ласковое, и кто-то однажды сказал ему:
     - Погляди, какой Тютька потешный.
     Он не помнит, поглядел он или нет; быть может, никто и не  говорил  ему
этих слов; быть может, и щенка  никакого  у  них  в  доме  не  было,  а  это
воспоминание  пришло  откуда-то  издалека,  из  той  неопределенной  глубины
прошлого, где много солнца, красивых и странных звуков и где все путается.
     - Эй! Тютька! - позвал он. - Ты зачем попал сюда, собачий сын?
     Щенок не повернул головки и не завизжал: он глядел куда-то в сторону  и
весь безнадежно и терпеливо дрожал. Самый обыкновенный и  дрянной  был  этот
щенок, а человек так постыдно испугался его и сам чуть-чуть не  задрожал.  А
ему еще предстоит крупная кража и, может быть, убийство.
     - Пошел! - крикнул человек грозно. - Пошел домой, дрянь!
     Щенок как будто не слыхал; он глядел в сторону  и  дрожал  все  той  же
настойчивой и мучительной  дрожью,  на  которую  холодно  было  смотреть.  И
человек серьезно рассердился.
     - Пошел! Тебе говорят! - закричал он. - Пошел  домой,  дрянь,  поганыш,
собачий сын, а то я тебе голову размозжу. По-о-шел!
     Щенок глядел в сторону и  как  будто  не  слыхал  этих  страшных  слов,
которых испугался бы всякий, или не придавал им никакого значения. И то, что
он так равнодушно  и  невнимательно  принимал  сердитые  и  страшные  слова,
наполнило человека чувством злобы и злобу его сделало бессильной.
     - Ну, и подыхай тут, собака! - сказал он и решительно пошел вперед.
     И тогда щенок завизжал - жалобно, как погибающий, и уверенно,  что  его
должны услышать, как ребенок.
     - Ага, завизжал! - с злобной радостью сказал человек и  так  же  быстро
пошел назад, и когда подошел - щенок сидел молча и дрожал.
     - Ты пойдешь или нет? - спросил человек и не получил ответа.
     И вторично спросил то же и вторично не получил ответа.
     И тогда началась странная и нелепая борьба большого и сильного человека
с замирающим животным. Человек прогонял его домой, сердился,  кричал,  топал
огромными ногами, а щенок глядел в  сторону,  покорно  дрожал  от  холода  и
страха и не двигался с места. Человек притворно пошел назад к дому и ласково
чмокал губами, чтобы щенок побежал за ним, но тот сидел и  дрожал,  а  когда
человек отошел  далеко,  стал  настойчиво  и  жалобно  визжать.  Вернувшись,
человек ударил его ногой: щенок перевернулся, испуганно  взвизгнул  и  опять
сел, опираясь на  лапки,  и  задрожал.  Что-то  непонятное,  раздражающее  и
безвыходное вставало перед человеком. Он забыл о товарище, который ждал его,
и обо всем том далеком, что будет  сегодня  ночью,  -  и  всей  раздраженной
мыслью отдавался глупому щенку. Не мог он помириться с  тем,  как  щенок  не
понимает слов, не понимает необходимости скорей бежать к дому.
     С яростью человек поднял его за кожу на затылке и так отнес  на  десять
шагов ближе к дому. Там он осторожно положил его на снег и приказал:
     - Пошел! Пошел домой!
     И, не оглядываясь, зашагал к городу. Через сотню шагов  он  в  раздумье
остановился и поглядел назад. Ничего не было ни видно, ни слышно - широко  и
просторно было  на  замерзшей  речной  глади.  И  осторожно,  подкрадываясь,
человек вернулся к тому месту, где оставил щенка, - и с отчаянием  выругался
длинным и печальным ругательством: на том же месте, где его поставили, ни на
пядь ближе или дальше, сидел щенок и покорно дрожал.  Человек  наклонился  к
нему ближе и увидел маленькие круглые глазки, подернутые слезами,  и  мокрый
жалкий носик. И все это покорно и безнадежно дрожало..,
     - Да пойдешь ты? Убью на месте! - закричал он и замахнулся кулаком.
     Собрав в глаза всю силу своей злобы и раздражения, свирепо округлив их,
он секунду пристально глядел на щенка  и  рычал,  чтобы  напугать.  И  щенок
глядел в сторону своими заплаканными глазками и дрожал.
     - Ну, что мне с тобой делать? Что? - с горечью спросил человек.
     И, сидя на корточках, он бранил его и  жаловался,  что  не  знает,  как
быть; говорил о товарище, о деле, которое предстоит им ночью, и грозил щенку
скорой и страшной смертью.
     И щенок глядел в сторону и молча дрожал.
     - А, дурак, пробковая голова! - с отчаянием крикнул человек; как что-то
противное, убийственно ненавидимое, подхватил маленькое тельце, дал ему  два
сильных шлепка и понес к дому.
     И диким хохотом разразились, встречая его, дома, заборы и сады. Глухо и
темно гоготали застывшие  сады,  и  огороды,  сметливо  и  коварно  хихикали
освещенные окна и всем холодом своих промерзших бревен, всем таинственным  и
грозным нутром своим сурово смеялись молчаливые и темные дома:
     - Смотрите! Смотрите! Вот идет человек, которому предстоит убийство,  и
несет щенка. Смотрите! Смотрите на него!
     И совестно и страшно стало человеку. Дымным облаком окутывали его злоба
и страх, и что-то новое, странное, чего никогда еще не испытывал он в  своей
отверженной  и  мучительной  жизни  вора:  какое-то  удивительное  бессилие,
какая-то внутренняя слабость, когда крепки мышцы и злобой  сводится  сильная
рука, а сердце мягко и бессильно. Он ненавидел щенка - и осторожно  нес  его
злобными руками, так  бережно  и  осторожно,  как  будто  была  это  великая
драгоценность, дарованная ему прихотливой судьбой. И сурово оправдывался он:
     - Что же я с ним поделаю, если он не идет. Ведь  нельзя  же,  на  самом
деле!
     А безмолвный хохот все рос и сонмом озлобленных лиц  окружал  человека,
которому нынче предстояло  убийство  и  который  нес  паршивого  черненького
щенка. Теперь не одни дома и сады смеялись над ним,  смеялись  и  все  люди,
каких он знал в жизни, смеялись все кражи и насилия, какие он совершал,  все
тюрьмы, побои и издевательства, какие претерпело его старое, жилистое тело.
     - Смотрите! Смотрите! Ему красть, а он несет щенка! Ему нынче красть, а
он опоздает с паршивым маленьким щенком. Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!  Старый  дурак!
Смотрите! Смотрите на него!
     И все быстрее он шел. Подавшись вперед всем туловищем, наклонив голову,
как бык,  готовый  бодаться,  он  точно  пробивался  сквозь  невидимые  ряды
невидимых врагов и, как знамя, нес перед собой таинственные и могущественные
слова:
     - Да ведь нельзя же, на самом деле! Нельзя!
     И все тише, все глуше становился потаенный  смех  невидимых  врагов,  и
реже стали их тесные ряды. Быть может, оттого случилось  это,  что  пушистым
снегом рассыпались тучи и белым колеблющимся мостом соединили небо с землей.
И медленнее  пошел  успокоенный  человек,  а  в  злобных  руках  его  оживал
полузамерзший черненький щенок. Куда-то далеко, в самую  глубину  маленького
тела загнал мороз нежную теплоту  жизни  -  и  теперь  она  выходила  оттуда
пробуждающаяся, яркая, странно-прекрасная в своей непостижимой тайне - такая
же прекрасная, как зарождение света и огня среди глубокой тьмы и ненастья.