я
автомобиль, тормозного следа,  кстати,  не  оставивший.  Второй
пассажир  был  в  машине,  за секунду до столкновения открывший
правую заднюю дверцу и вывалившийся наружу, на мостовую, быстро
поднявшийся и  побежавший,  при  падении  получивший  кое-какие
повреждения,  потому  что  "бежал  как-то  странно, махая левой
рукой и прижимая к себе правую", так в  один  голос  утверждали
кондукторши.   Удар   о  трамвай  был  такой  силы,  что  кузов
сплющился, все три дверцы вмяты,  вбиты  в  перед-  нюю  часть,
выгнуты,  -- все три, но не четвертая, не правая задняя, она во
дворике ГАИ лежала отдельно, замок ее в  исправности.  Динамику
столк-  новения ни одна экспертиза не опишет, слишком сложно, а
высоколобые специалисты далеко,  в  Москве.  Протокол  выглядит
убедительно,  указана  освещенность  улиц, описано расположение
всех  знаков  вплоть  до  "Осторожно  --  листопад",  приведена
температура воздуха, но ни одному выводу доверять нельзя, как и
всем  экспертизам, в обгоревшем остове погребен ответ на вопрос
об исправности тормозов и рулевого  устройства,  ничто  уже  не
восстановишь  и  не повернешь вспять. Однако: ни в пьяном, ни в
трезвом виде даже самый неопытный шофер не направит  машину  на
движущийся и хорошо обозреваемый транспортный объект, тем более
что  пространство для маневра имелось. Нет, в салоне автомашины
произошло убийство, доказать  или  опровергнуть  это  --  почти
невозможно.  Трупам,  можно сказать, повезло, больница, куда их
доставили, клиническая, с  превосходными  патологоанатомами,  в
ней     стараниями     областной     прокуратуры     развернута
судебно-медицинская    экспертиза,     и     аппаратура     там
наисовременнейшая,  да  и  то,  что  в  двух  соседних корпусах
медицинский институт, -- тоже благо для следователей. Все трупы
-- разной степени годности к экспертизе,  вагоновожатый  найден
склонившимся  над  контроллером,  лицо  в прижизненных ушибах и
порезах, прибегнул он к торможению или не успел -- значения уже
не  имеет:  55  лет,  сердечник.  От  удара  бешено  мчавшегося
автомобиля вылетели все предохранители, погас свет, а уж отчего
задымила     моторная     часть    --    пусть    устанавливает
пожарно-техническая экспертиза, медикам  своих  забот  хватает,
будут   делаться  попытки  реконструировать  лица  неопознанных
потерпевших, но  --  только  послезавтра,  потому  что  еще  не
исчерпаны  более  простые способы: в понедельник выяснится, кто
пришел на работу, а кто нет и  по  какой  причине,  в  милиции,
возможно,  уже  лежат заявления о пропаже людей. Оба обгоревших
трупа экспертами условно названы "водитель" и "пассажир", и что
с  ними  делать  --  известно,  вопросы  официально  поставлены
следователем    районной   прокуратуры,   но   ответ   на   них
определенности не внесет, да от экспертов она не  требуется,  и
дело  вообще  обречено  на  списание, ибо ничто не доказуемо. В
плевре и верхушках легкого "водителя" сажи не обнаружено, он не
дышал в момент столкновения, но когда перестал дышать --  таким
вопросом  следователь  не  задался,  а  спроси  он -- ответа не
получил бы, и второй пассажир в мыслях его не  фигурирует.  Чем
нанесен  был удар "водителю"? Можно только предполагать, потому
что череп не подскажет, в салоне полыхал огонь,  а  от  высокой
температуры  черепа  имеют  обыкновение  расходиться  по  швам.
Кастет? Ребро ладони? Замах руки  сидящего  сзади  --  и  удар,
отключающий  "водителя"?  Такое возможно. Рентгенография в двух
проекциях  обнаружит  сдвиг  одного  из  шейных  позвонков,  но
инерция  внезапно  остановившегося  автомобиля  такова,  что  у
людей,  бывает,  мышечные  связки  рвутся,  кости  выходят   из
суставной   сумки,   и  на  всю  медицинскую  экспертизу  можно
"наплевать  и  забыть",  кроме,  пожалуй,  некоторых   деталей.
"Водитель"-то  --  трезвенький  как  стеклышко, и "пассажир" --
тоже, экспертиза показала: за  двадцать  минут  до  смерти  оба
погибших  пили чай с кондитерскими изделиями, в желудке найдены
еще не переваренные куски кекса и торта. Значит, мирная встреча
троицы с кем-то, домашняя обстановка, прощание с хозяином стола
и -- ссора в автомашине, смертельный удар сзади, иного  способа
разрешить спор сидевший за "водителем" и "пассажиром" человек в
офицерском   кителе   без   погон  не  имел  и  машину  покинул
немедленно,  наверняка  зная,  что   "водитель"   мертв   и   с
управлением  не  справится.  А  если никакого убийства не было?
Верные близкие друзья ехали по  своим  делам,  вдруг  сердечный
приступ  у "водителя", вырастающий из темноты трамвай, никем не
управляемая машина --  и  человек  в  панике  выбрасывается  на
мостовую  и бежит сломя голову туда, где опасности нет, человек
в состоянии аффекта на что угодно способен,  родных  и  близких
может  забыть,  хоть они и погибают рядом, а может и в огонь за
ними прыгнуть. Все возможно, любая версия к месту, и все же  --
убийство.  (Гастев осторожно приподнял дверцу скрипучего шкафа,
открыл его, снял с перекладины пиджак от костюма помоднее).  Но
-- что  еще  более  настораживает  --  в  карманах  погибших не
найдено ни одного документа! Даже пепла  от  них!  Осмотр  тела
всегда  предваряется изучением одежды, и эксперты были удивлены
пустотою карманов, до которых не  добрался  огонь.  Оплавленный
комсомольский  значок  на  пиджаке  "водителя" и два предмета в
"пистончике" брюк на втором трупе -- вот и весь  улов.  Как  ни
примечательны эти два предмета, но для розыска они малополезны.
В  потайной карманчик брюк "пассажир" сунул перстень и наручные
швейцарские часы с браслетом сложного плетения, и это при  том,
что  на  руке  его  были  обычные  часы  ленинградского завода,
общеупотребительные, всеми носимые, пострадавшие,  конечно,  от
огня,   но   продолжавшие  ходить.  Перстень,  однако,  достоин
изучения. Ободок -- средней толщины, вместо камня -- печатка  с
латинской  буквой  "Н",  напоминающей  наполеоновский  вензель,
золото наивысшей пробы -- так удо- стоверено ювелиром,  сам  же
перстень  --  работа  искусного  мастера конца прошлого века, и
если находку в "пистончике" прокрутить через управление МВД, то
дней  через  пять  найдутся  руки,  державшие  это  изделие,  а
швейцарские  часы  безлики, надежды на них никакой. Так неужели
чаепитие  для  того  лишь,  чтоб  забрать  дорогие,   по   всей
видимости,  часы да перстень? Невероятно. Три человека в машине
ехали куда-то, будто в разведку, сдав  кому-то  документы:  так
поступали  на  войне  перед  вылазкой  за языком. Или документы
сданы до  чаепития?  Припрятаны?  Поразительная  скрытность  --
кошелечка  жалкого  с мелочишкой на трамвай ни у кого не нашли,
бумажонки пустячной! Обуты оба  одинаково  --  "скороходовские"
полуботинки;  зато костюмы разные: у "водителя" -- скромненький
габардиновый, темно-синий, "пассажир" -- человек  побогаче,  на
нем  сшитый  по  заказу (ни одного фабричного ярлыка) костюм из
трико "метро". (Гастев снял плечики с белой рубашкой,  выдернул
из-под  планочки  галстук  несколько  крикливой  расцветки.) По
кожным покровам той части ног, что обувью убереглась  от  огня,
можно   судить:   "водителю"   --   лет   двадцать   пять,  что
соответствует  комсомольскому  значку,  а  вот  "пассажир"   --
мужчина  постарше.  И  оба  они  -- ряженые, то ли для чаепития
переоделись, то ли для чего-то, за чаепитием следующего, и  эта
вот  ряженость  объединяет  погибших  с  еще  одним трупом -- с
Синицыным, и назойливый вопрос  одолевает:  да  как  могло  так
случиться,  что "харлей-дуралей" додумался до Синицына, в шкафу
которого   висел   необыкновенный   китель,   чудный    китель,
загадочный, таинственный. Два года назад он, Гастев, и подобный
Ропне  милиционер  бегали  по  району  в  поисках сбежавшего из
тюрьмы Серого, уроженца здешних мест, областные власти рвали  и
метали,  требуя скорейшего задержания, на подмогу бросили целую
бригаду, а нашел Серого спутник Гастева, ни с того  ни  с  сего
остановивший  машину  у картофельного поля и подозвавший бабу с
еще не наполненным мешком. Вытащил картофелину, долго обнюхивал
ее,  поговорил  о  сортах,  а  затем  --  в  тон  крестьянскому
разговору  --  задал  вопрос:  "Серый  --  давно  гудит?"  Баба
обреченно взмахнула рукой и подобрала волосы  под  платок:  "Да
поди ж третьи сутки, Нинка все деньги извела на него..." Можно,
конечно,  догадки  строить  не  от сорта танцуя, а зная местные
нравы, но Ропня-то -- в городе чужак, и все  же  учуял  что-то,
положил  деревенский  глаз  на  Синицына,  с  любознательностью
сельского пацаненка  расспрашивал  больничную  обслугу,  и  как
подпасок  по  вилянию коровьих хвостов узнает, будет ли скотина
разбегаться,  так  и  Ропня  по  каким-то  мелочам  восстановил
события  минувшего вечера, отчаяние Синицына, которого привезли
из дома на "скорой" в пятом часу дня с  острыми  аппендицитными
болями,  но  который,  синея  и  потея, орал: не хочу, не надо,
сейчас пройдет, да  подожди-  те  ж  вы!  И  рвался,  рвался  к
телефону,  куда-то  и  кому-то  хотел звонить, добрался-таки до
него, говорил сдавленно, явно опасаясь, что кто-то  подслушает,
предупреждал, грозил, и позабыли бы прочие больные маявшегося у
телефона  Синицына,  но  он,  силой  положенный на операционный
стол,  разрезанный  и  зашитый  уже,  заклеенный  пластырем   и
замотанный   бинтами,   продолжал   искать  телефон,  руки  его
смастерили отмычку, Синицын проник в  кабинет  врача,  ушедшего
домой  (время  было  около  восьми вечера), и звонил, звонил, и
убегал куда-то, возвращался, пойман был,  привязан  к  койке  и
заперт  в  палате,  и соседи оправдывались: упросил их все-таки
Синицын освободить его от пут, узлами соединил простыни,  начал
спускаться  из  окна  вниз и грохнулся с третьего этажа, да так
неудачно, что раскроил череп; дежурный врач звонить  в  милицию
побоялся,  ждал  указаний  начальства,  и только утром главврач
вызвал участкового, а задерганный  следователь  прокуратуры  не
нашел ничего лучшего, как поручить Ропне и Синицына в придачу к
трамваю,  не без надежды, что бывалый милиционер поймет: смерть
больного    желательно    объяснить     несчастным     случаем,
самоубийством,  но  никак  не халатностью медперсонала. А Ропня
два причинно-разрозненных эпизода связал на том основании,  что
произошли  они  почти  в  одно  и то же время. И прав оказался,
устами  младенца...  Может,   предчувствовал   Синицын   гибель
"водителя"  и "пассажира", известных ему? Такое возможно, как и
то, что умрет человек за тридевять земель -- а  родные  еще  до
телеграммы  начинают  судорожно  вспоминать  его.  Нередко люди
стучат в дверь соседа задолго до того, как запах разлагающегося
трупа разнесется по всей квартире.
     Так кому же звонил  Валентин  Михайлович  Синицын,  парень
1928  года  рождения,  русский,  член ВЛКСМ, невоеннообязанный,
фрезеровщик завода "Коммунар", имеющий среднее образование, два
года назад поступивший в какой-то институт и тут  же  бросивший
его,  человек  мало- пьющий и с девушками робкий, очень любящий
деньги, но пускать ими пыль в глаза не решающийся, -- бесценные
сведения эти выкладывала  школьница  так  подробно  и  толково,
будто отбарабанивала учительнице хорошо подготовленное домашнее
задание.  Не любил Синицын прикидываться ни богатым, ни умелым,
был скрытным, очень скрытным, а  вот  не  остерегся,  держал  в
шкафу  китель,  назначение  которого  пока  не ясно, но который
внушает отвращение, брезгливое любопытство и страх, ибо  он  --
для  преступления настолько -- так мнится -- тяжкого, что перед
ним мерк- нет налет на гастроном. Вчерашняя милицейская  сводка
доведена,  как  положено, до всех отделений, и хотя налетчика в
кителе без погон видели у  поста  ГАИ  на  Загородном  шоссе  в
восемь  часов  двадцать  три  минуты,  облава  на всех мужчин в
кителях  без  погон  велась  повсеместно,  арестовано   человек
тридцать,  девять  из  них  до  сих  пор  сидят в разных концах
города,  доказывая  свое  алиби,   их   одежда   внимательнейше
изучается,  по-  скольку  убит  разнорабочий  ударом  ножа выше
ключицы,  фонтаном  хлынувшая  кровь  могла  обрызгать   китель
убийцы.  Ее  нет,  разумеется,  на том, что продолжает висеть в
шкафу семейства  Синицыных,  и  тем  не  менее  от  него  разит
смертью, убийствами, во всяком случае -- возбуждает подозрения,
переходящие  в  прямые  улики, если в китель этот всмотреться и
вдуматься. Странный,  диковинный,  таинственный!  Он  скроен  и
пошит  не  для повседневной носки и не для празднично-парадного
выхода. Он  --  будто  для  покойника,  он  --  предмет  одежды
одноразового использования, потому что при тщательности внешней
отделки   внутренности   его,  так  сказать,  на  живую  нитку,
подкладка  не  пристрочена,  а  словно  наметана,  словно  ждет
последующей  доделки. И (еще одна, но не последняя странность!)
подкладка из красного батиста, которого-то и в обиходе  нет,  а
сам  материал  для  кителя -- не шерсть, не габардин, не тонкое
сукно,  а  шерсть  все-таки,  но  необычного  цвета.   Зеленый,
конечно,  цвет,  самый  распространенный, но с оттенком глубины
этой  зелени  --  так  свежая  трава,  побывавшая  под  дождем,
отличается  от той, что усыхает на солнцепеке. Особый материал,
чересчур особый. Говорят, к Параду победы в июне  сорок  пятого
Черчилль  подарил  Сталину  английское  сукно,  специально  для
парадных батальонов, то самое, из чего шьют  френчи  британским
офицерам.  Не  из него ли сшит этот китель? Пуговицы -- родные,
советские, тут уж не придерешься,  но  тех  пятнадцати  секунд,
которыми  располагал  Гастев,  рассматривая  и ощупывая китель,
хватит на многие часы раздумий, не  утоленная  разгадкою  мысль
долго  еще  будет тревожить воображение. Справа на кителе, там,
где, по уставу,  носят  ордена  Красной  Звезды,  Отечественной
войны,  гвардейский  значок  и нашивки за ранения, -- там зияет
дырочка для ордена, одна-единственная  дырочка,  она  обметана,
чего не делают ни в одном ателье, но -- вот оно, чудо! -- дырки
в  подкладке,  соответствующей  той,  обметанной, нет! Наружная
дырочка -- нелепость, фикция, она не  для  ордена  со  штифтом,
который  должен  насквозь  пройти  и  закрепиться  под  кителем
навинченной  на  штифт  прижимной  кругляшкой,  неизвестно  как
называющейся.  Обычно  ордена  справа прилаживали просто: шилом
протыкали китель. Дырочка же в этом кителе -- не для ордена,  а
чтоб  показать  наличие этого ордена у того, кто в кителе. И --
глумление над теми, кто знает правила ношения наград: на  левой
стороне   кителя   среди  орденских  планок  нет  тех,  которые
обозначили бы носимые справа  ордена!  Семь  планок  --  и  все
расположены  не  по иерархии, предписанной уставом, ордена ведь
вешаются и демонстрируются по нисходящей, на  первом  месте  --
орден  Ленина,  затем  Красного Знамени и так далее, но в любом
случае медали следуют за орденами, после них. Те же семь планок
приткнуты друг к другу в такой  последовательности,  что  любой
патруль  остановит:  вместо ордена Ленина -- медаль "За оборону
Севастополя",  --  и  все  же  угадывается  смысл   сумасшедшей
композиции:  цветовая гамма! Ее учитывал тот, кто располагал на
колодке, покрытой плексигласом, орденские и  медальные  планки.
Цвета выпячены выпуклым покрытием, в глазах рябит от штрихового
разнообразия  вертикальных  полосочек  на  голубых  и лазоревых
планках,  глаза  что-то  усваивают,  но   что?   И   если   еще
внимательнее  всмотреться  в это чудо портняжного искусства, то
станет  заметной  другая  издевательская  нелепица!  Китель  --
офицерский   по  покрою,  сшит  для  военнослужащего,  на  нем,
следовательно, могут быть или когда-то  были  погоны,  а  те  к
кителю   прикрепляются   в   двух   местах:   подкладка  погона
продевается под пришитую к плечу  лямочку,  а  ближе  к  вороту
предусмотрены  две  дырочки, тут уж никакие самодельные проколы
недопустимы, дырочки оформляются по всем правилам, обметываются
нит- ками, специальный  шнурочек  изнутри  просовывается  через
пуговичку  на  самом  погоне  и  завязывается  под кителем. Без
дырочек, короче, погон не ляжет  на  плечо,  не  прикрепится  к
нему,  а  будет  свободно  болтаться.  На кителе же Синицына --
дырочек этих не было! А лямка для крепления погон  --  была!  И
подворотничок  такой,  какой офицеры предпочитают не носить, --
целлулоидный. Его, спору нет, стирать каждые два дня  не  надо,
но  он  не  впитывает пот и создает неудобство коже. Некоторые,
однако, носят, чтоб не надеяться на жену или ординарца. И вновь
странность.  В  уставе  нет   точных   указаний,   на   сколько
миллиметров  должен выглядывать из-за ворота кителя этот белый,
обычно из простынного материала,  подворотничок,  пришивали  на
глазок  -- два миллиметра, три, лишь бы неназойливо удостоверял
чистоплотность офицера. Этот же, целлулоидный, обрамляет ворот,
как  выпушка  на  мундирах  николаевской  эпохи.  Если   верить
трепушке  школьнице,  китель  этот  приобретен  на  толкучке  и
Синицын ходил в нем на танцы, что, конечно, сущая ерунда, война
кончилась не так  давно,  многие  фронтовики  носят  кителя  за
неимением  гражданских  костюмов. Чтоб прослыть героями военных
лет, рядятся в эти  кителя  и  те,  кто  пороха  не  нюхал,  но
народ-то  в  общем  --  грамотный, декоративно-демонстрационный
китель  был  бы  высмеян,  уж  очень  в  нем  выпячено  мужское
кокетство.  В  позапрошлом году принят Указ, два года, кажется,
дают  за  ношение  чужих  орденов,  судебная  практика  еще  не
разрешила  коллизию,  орденские планки считать государственными
наградами или нет. Творец необычного кителя и это предусмотрел,
ни одной железяки не привесил. И не мог не подумать о том,  что
в  городе  -- штаб военного окру- га, училища и воинские части,
свирепствующая комендатура, патрулей на улицах полно, Синицын в
нем двух кварталов  не  прошел  бы,  китель  --  не  для  пеших
прогулок,  не  для  танцев,  в  кителе  этом  только на машинах
ездить. И машина была, заезжала она за Синицыным 25,  28  и  31
августа,   причем  останавливалась  не  у  самого  дома,  серая
"Победа" дожидалась фрезеровщика далеко за углом.
     Нет, не на покойника сшит китель! И  не  для  театра,  там
своя  условность,  своя  реальность,  в театре нет, как в кино,
крупных планов, там дырочку  под  орден  не  обошьют  по  кругу
нитками,  дырочка  не видна даже первому ряду партера, но среди
зрителей достаточно бывалых людей, они  бы  заметили  и  наглую
вычурность кителя, и цвет его, и...
     Странный   китель,   чрезвычайно   подозрительный,  сшитый
специально для  удара  по  психике,  для  ошеломления,  предмет
одежды   преступника,   хорошо   рассчитавшего  психологическое
воздействие на жертву,  которая  придет  в  смятение,  потеряет
контроль   над   собой.   Произведение  искусства,  сотворенное
мастером, превосходно знавшим,  чтбо  есть  настоящий  уставной
китель.  Не  для  сцены  работала преступная мысль, хотя мастер
этот -- близкий к театру  человек,  прощупавший  нити,  которые
связывают  зрителей  и артистов, зал и сцену. "Пассажир" и свой
собственный облик продумал, он  либо  намеревался  подавлять  и
обдуривать   кого-то  швейцарскими  часами  и  перстнем,  либо,
наоборот, скрывал свою принадлежность к людям, имеющим  дорогие
вещи,  и,  пожалуй,  если  б  не  приступ  острого аппендицита,
Синицын пил бы чай в неизвестном месте. Уж не подменил  ли  его
человек   в   офицерском   кителе  без  погон,  тот,  кто  убил
"водителя"?.. Весной прошлого года  бродила  по  Нижнеузенскому
району  интересная  компания  -- человек пять небритых парней в
ватниках и  кирзовых  сапогах.  Подходили  в  деревнях  к  дому
побогаче, спрашивали у хозяев, нет ли какой работенки, починить
забор или еще чего, не угрожали, говорили скромно, лишь зыркали
глазищами   пропойными   по   дому,  по  хозяйским  детишкам  и
добивались своего, уходили с червонцем за  то,