на повороте, метрах в пятидесяти от палатки,  раздался  грохот,
погасли  огни  так  и  не  свернувшего заднего вагона, и раскат
взрыва предшествовал пламени, резкому, сильному и  прерывистому
свету,  в  котором  Гастев увидел вздыбившийся задний вагон. Не
раздумывая он бросился прочь -- от милиции, от  продавщицы,  от
всего,  что мешало четвертинке быть выпитой, -- на бегу скрутив
горлышко бутылки. Искрошился сургуч, мизинец поддел  пробку,  и
теплым  комком жидкость опустилась в желудок, обогрев пищевод и
вызвав  к  себе  бурю  признательности,  а  благодарная  голова
вспомнила,  куда  занесли  ее  дурные  ноги. Где-то рядом живет
Людмила Мишина, которая четыре года назад  судорожно  задвигала
шторы  на  окнах,  не  переставая  злобно  шипеть  на  неспешно
раздевавшегося  Гастева:  "Да   как   вы   смеете?   Где   ваша
комсомольская  совесть!"  Ответ  --  из  солдатских баек -- сам
напрашивался,  но  и  так  видно,  где  она,   эта   упомянутая
совесть...

     Между  тем рев пожарных сирен оглашал округу, и покидавшие
кинотеатр  "Полет"  граждане,  еще  в  дурмане   просмотренного
фильма,  ничего  не слышали, медленно вытекая из зала, и Гастев
смешался с ними, наклонился, будто завязывая шнурки, и подобрал
валявшийся билет. Кинокомедия старая, всем осточертевшая даже в
госпиталях,  что  порадовало  его,  отделившегося  от  граждан.
Четвертинка  была  допита,  теплый  малосольный огурец завершил
жертвоприношение  прошлому,  и  Гастев  мгновенно  перенесся  в
комнату  Людмилы  Парфеновны  Мишиной, до смерти напуганной как
тем, чтбо она позволила почти незнакомому мужчине, так и совсем
незнакомым финалом хулиганского посягательства на  ее  тело,  и
финал мыслился ею самостоятельным, не от мужчины случившимся. И
когда  Гастев  собрался  было  в  магазин  за  шампанским, чтоб
"отметить это событие", она,  запахиваясь  в  жуткий  по  цвету
халат,  выразила  неподдельное  возмущение:  "Это  какое  такое
событие?.. Вы задержались,  кстати,  у  меня,  товарищ  Гастев!
Сейчас  я  найду учебники и..." Только через час взбесившийся и
ничего  не  понимавший  Гастев  освободил  ее   от   халата   и
комсомольской дури, впитанной годами глагольствования с трибун,
только   через   час,   что   показалось  идиотским  жеманством
перезрелой  девки,  и  лишь  по  прошествии   многих   месяцев,
привыкнув  уже  этот  час  отводить  на  подведение  Мишиной  к
воркующей расслабленности, Гастев догадался:  из-за  сволочного
характера  своего и страха, который она внушала всем, не смогла
Мишина сблизиться с мало-мальски опытной подругой, просветившей
бы ее,  рассказавшей  без  утайки,  чем  занимаются  в  кровати
мужчина   и   женщина  и  как  они  делают  это,  уверившей  бы
комсомольскую активистку, что не только замужняя женщина должна
раздеваться  по  взгляду  или  просьбе  супруга,  но  и  просто
женщина,   единожды  побывавшая  с  избранным  ею  человеком  в
отношениях,  близких  к  брачным.   Подруга,   гордящаяся   уже
испытанным  и  пройденным,  нашептала  бы,  чтбо  есть основное
блюдо, а чтбо гарнир и десерт, иначе  бы  не  спросила  однажды
Мишина,  а  что,  собственно,  вытворяет  он, и Гастев, Людмиле
прививавший навыки Адели и Гизеллы, процитировал в ответ  вождя
пролетариата:   "Стать  коммунистом  можно...  тогда,  когда...
обогатишь свою память знанием всех тех... богатств,  которые...
которые выработало человечество".
     Машинально  обтерев полою пиджака четвертинку, чтоб на ней
не оставалось пригодных для дактилоскопии пальцевых отпечатков,
он отшвырнул возможную улику и двинулся в сторону Мишиной. Окна
ее   комнаты   светились,   соседка   не   подавала   признаков
присутствия,  можно  бы  зайти,  день  обязывал,  но унижаться,
добиваясь того, что принадлежит тебе  по,  так  сказать,  праву
обычая,  в ответ слыша ханжеские речи о товарищеских отношениях
между членами ВЛКСМ... К черту!
     Все же он поднялся на лестничную  площадку  второго  этажа
противоположного  дома и увидел Мишину за столом, лицом к окну,
только что вернувшуюся  с  какого-то  мероприятия,  --  ездила,
наверное,  в гости к кому-то из обкомовского актива, потому что
одета в парадное платье (Гастев знал ее гардероб  до  последней
комбинашки). Голод давал о себе знать, и будь Мишина нормальной
бабой,  стоило бы сейчас постучаться, войти: "Слушай, у тебя не
найдется чего пожевать?" Как же, войти-то войдешь, а вот насчет
еды -- Мишина глаза вытаращит, питается в столовых  и  буфетах,
на  завтрак чай да хлеб. И -- это уж точно -- понесет белиберду
о   нравственном   облике,   станет   клеймить    преподавателя
мединститута  и бухгалтершу за то, что они -- "встречаются". О,
ханжество женщин при власти! Трусливый декан запретил писать  и
говорить  "презумпция  невиновно-  сти",  но  прав  перезревший
мухомор, изымая из  библиотеки  Фрейда,  Ломброзо  и  Ферри  --
кто-то  из  них привел пример, недостойный подражания: замужняя
аристократка расстается со своим любовником, уверяет его в том,
что их любовь иссякла, что она его презирает, -- и одновременно
запускает для массажа руку в штаны.
     Нельзя идти к Мишиной еще  и  потому,  что  та  болезненно
нетерпима  к  алкоголю,  забеснуется,  унюхав запашок, и Гастев
поторопился   домой,   к   бутылке   коньяка,   услаждая   себя
рассуждениями  о  человечестве,  которое  пресеклось  бы  еще в
каменном веке, вздумай дикарки прыгать на баобабе  с  ветки  на
ветку,  отвергая  нетерпеливых  самцов.  Женщине, конечно, надо
немного поломаться, Адель, к примеру, минут пять вздыхала:  "О,
моя бедная Франция!..", а Гизелла, сносно болтавшая по-немецки,
пускалась  в  воспоминания  о  великих  писателях и художниках,
которые черпали у нее вдохновение,  заодно  перемывая  косточки
собратьям по перу и кисти.
     Засыпал  он  в  сладкой  надежде,  что  стерву  эту Мишину
когда-нибудь настигнет кара земная. И сон  выдался  счастливый:
представилась   ему   очень   знакомая   комната,   эксперты  с
фотоаппаратами, сидит за столом следователь (уж  не  дружище
ли?)  и  пишет:  "...обнаженный  труп женщины 27 -- 28 лет,
лежащей на полу, головой к окну, ногами к двери, расстояние  от
головы  до стены 1,45 метра, от ступней плотно сомкнутых ног до
двери -- 1,27 метра. Лицо обращено вверх, левая  рука  вытянута
вдоль  тела,  правая  согнута в локтевом суставе, пальцы держат
партийный билет, залитый кровью и выданный Октябрьским райкомом
ВКП(б) Мишиной Людмиле Парфеновне. Следов  трупного  окоченения
нет,   груди   вытянутой   эллипсоидной   формы   с   короткими
прямостоящими сосками..."

     Увидел он ее утром в горотделе милиции -- живую,  конечно,
и уж безо всяких следов трупного окоченения, ясную, свеженькую,
расточавшую  улыбки знакомым и незнакомым, последних -- раз-два
и обчелся; злой, голодный Гастев узнал от нее,  чтбо  за  нужда
заставила  милицию силком тащить к себе почти полсотни человек,
не дав им выспаться в выходной день. Он и побриться  не  успел,
поднятый  в  семь  утра бабаханьем милицейских сапожищ о дверь,
догадывался, что  от  него  разит  спиртным,  отворачивался  от
Мишиной,  краем  уха  выслушивая  бредни  ее,  какие-то бабские
причитания, и приглядывался к  разношерстной  публике,  которую
просеивала   милиция,  отбирая  наиболее  годных.  Кое-кого  от
совещания уже освободили, в их число Гастев не попал  и  теперь
высматривал  среди  снующих  милицейских начальников того, кому
можно угрожающе заявить о занятости преподавателя и  абсолютной
ненужности  его  здесь.  Мишину  отпустили  сразу,  как  и всех
вызванных женщин, начала срочного  совещания  ожидали  мужчины,
самые крепкие и грамотные, кое-кого Гастев знал, и очень хорошо
знал,  надо  бы  подойти  к  ним,  но  мешала прилипшая Мишина,
шепнувшая вдруг, что вчера ждала его  у  себя,  ведь  маленький
юбилей,  ровно  четыре  года  исполнилось.  Сквозь  зубы Гастев
сказал, что был у нее вчера после восьми, но не застал, а затем
спросил, о каком таком юбилейчике идет речь, и Мишина ответила,
гневно помолчав: "Четыре года с того дня, как ты объяснился мне
в любви..." Воздев глаза к прокуренному потолку и еле сдерживая
смех, Гастев предложил встретиться сегодня вечером у него дома,
где объяснение будет продолжено,  и  он  гарантирует  глубокую,
проникновенную,   всестороннюю  и  --  более  того  --  колено-
преклоненную  любовь,  на  что  Мишина  бесстрастно  возразила:
сегодня  никак  не  получится,  в шесть вечера -- торжественное
заседание в облдрамтеатре, ему тоже надо там быть... Еще что-то
прошелестела в ухо, завядшее от  бабской  чуши.  Ушла  наконец.
Двадцать  с  чем-то  человек  пригласили  в  кабинет начальника
горотдела,  Гастев  сел  так,  чтоб  смыться  при   первой   же
возможности.  Более  нельзя  мириться  с  разгулом бандитизма в
городе и области -- такую чрезвычайно свежую и важную идею внес
полковник в мозги двадцати с чем-то  мужчин,  перейдя  затем  к
"текущему  моменту".  Вчера  совершено  бандитское нападение на
гастроном, убиты  разнорабочий  и  директор,  бандитам  удалось
скрыться.  А  между  тем  приближается семидесятилетие товарища
Сталина, лучший подарок ему от  трудящихся  области  --  полное
искоренение  преступности,  и  прежде  всего --  распоясавшейся
банды, для чего  и  создается  штаб  под  руководством  второго
секретаря обкома, городская милиция будет усилена, относительно
тихие   районы   области  командировали  наиболее  инициативных
сотрудников, в самом же городе решено мобилизовать все  людские
и  технические резервы, привлечь к борьбе с бандитами всех тех,
кто по роду своей нынешней или прошлой деятельности способен  с
мертвой точки сдвинуть... укрепить... направить...
     Скрывая    зевоту,    пряча   улыбку,   Гастев   осторожно
рассматривал тех, кто сдвинет, укрепит и направит,  сделав  то,
что не под силу мощному аппарату МВД и МГБ. В кабинете собраны,
что  и  говорить,  достойные  люди: бывшие офицеры войск охраны
тыла и контрразведки, вышедшие на  пенсию  бывалые  розыскники,
самый  молодой он -- всего двухлетний стаж следственной работы,
зато -- в пекле, в очаге, в логове преступности:  Нижнеузенский
район  славился  разгулом  и  разбоем, пожарами и поножовщиной,
убийствами ни за что ни про что, случился  однажды  казус,  для
которого  не  нашлось  графы  в отчетности: похищение ребенка с
целью выкупа. Достойные люди, спору нет, да  только  применения
им  не  найдется. Вчера отбыл в столицу первый секретарь обкома
(Мишина, сообщая о сем, важно поджала губки, будто знает  много
больше того, что говорит), то ли вызванный "на ковер", то ли на
сезонный  доклад  об  урожае, но не избежать ему там вопроса: а
как в области с общественным порядком накануне семидесятилетия?
А порядка-то и нет, за полтора часа до вылета самолета  бандиты
показали,  кому  принадлежит  власть в городе, и прибывает в ЦК
первый секретарь обкома, обрызганный кровью убитых сограждан, о
чем товарищ  Сталин  осведомлен,  без  сомнения,  надо  поэтому
доложить  ему  о  срочно  принятых  мерах,  и  ШТАБ по БОРЬБЕ с
БАНДИТИЗМОМ -- это звучит внушительно,  это  свидетельствует  о
правильной  реакции  коммунистов области. ("За истекший период,
-- талдычил  полков-   ник, --   всего   в   городе   совершено
восемнадцать  нападений  на...  сопряженные  с...  задержаны по
подозрению... проверены...") Кажется, сам  начальник  горотдела
понимает,  что  Штаб  --  фикция,  но  виду  не подает, да и не
придумаешь иного. Штаб либо самораспустится, либо просуществует
только  на  бумаге,  потому  что   такие   штабы   законом   не
предусмотрены.  Начальственная  блажь, пора смываться, в телеги
еще не начали впрягать лошадей,  но  едва  Гастев  осторожнейше
поехал  со  стулом  ближе  к двери, как в кабинет вошел товарищ
Францев Георгий Семенович, помощник убывшего в  Москву  первого
секретаря обкома, человек, на которого всегда оставляют область
-- на  него,  ни  на кого более, так поговаривали в городе. Как
обычно, был он в длинном, почти до колен,  френче.  Аскетически
худощавый,  бледный  и  сутулый,  он глянул на внештатный актив
глазами циркового клоуна,  которому  достаются  одни  шишки,  и
полукружье  очень  густых, высоко поднятых и словно приклеенных
бровей усилило и укрупнило печаль настрадавшегося лица.
     Загляни в кабинет  кто  другой  из  высокого  руководства,
Гастев  незамедлительно  скрылся  бы за дверью, но Францев умел
так виртуозно обманывать людей,  что  всегда  возбуждал  в  нем
острое  любопытство.  Именно  Георгий  Семенович вытурил его из
прокуратуры Нижнеузенского района, изобретя любопытный предлог.
На  Гастева  давно  точили  зубы,  обвиняя  во  всех  грехах  и
обозляясь  итогами  его более чем успешной следственной работы,
хотели было погнать как беспартийного,  не  смущаясь  тем,  что
таких,  как  он,  треть. Выход отыскал товарищ Францев, найдя в
военкоматском личном деле его порыжевшее от времени медицинское
заключение  госпиталя:  четырежды  раненного  в  ноги  старшего
лейтенанта  Гастева С. В. рекомендовали использовать на штабных
должностях. На  заключение  это  в  штабе  армии  наплевали,  в
дивизии  тем  более,  никто, казалось, о нем не знал, а товарищ
Францев бумаженцию эту выудил, и  народный  следователь  Гастев
стал  статистиком,  не  почувствовав, правда, и сотой доли того
унижения, какое претерпел при зачислении на ХПФ. Тот же Францев
не преградил ему дорогу,  когда  Гастев  с  ходу  перебрался  в
институт на кафедру уголовного процесса.
     Показав  себя всем собравшимся в кабинете, товарищ Францев
дал знак -- и по рукам пошли отпечатанные экземпляры  вчерашней
сводки,  последний  абзац отводился гастроному. "Около 19.55 во
двор дома No 8 по улице  Красногвардейской  въехала  автомашина
марки "Победа" предположительно коричневого цвета. Из показаний
свидетелей  явствует,  что из машины вышли три человека: двое в
гражданском платье и в кепках, один без  головного  убора  и  в
офицерском кителе без погон. Водитель машины остался за рулем и
мотор  не  выключал.  Преступники,  войдя в гастроном с заднего
(служебного) хода, открытого разнорабочим Петровым  И.  П.  для
выноса   тары,   нанесли   последнему   удар  ножом,  повлекший
смертельный исход, а затем в упор расстреляли директора, забрав
подготовленные для инкассации деньги. Автомашина "Победа",  как
установлено,  проследовала  по  проспекту Энгельса, далее через
мост на Загородное шоссе. При  попытке  задержания  преступники
открыли огонь по постовым ГАИ, тяжело ранив сержанта Богорадова
Е.  Р.".  Суточная  сводка на сем обрывалась, близилось к концу
первое  и,  возможно,  последнее  заседание  Штаба,  что  стало
очевидным  из  напутственного слова Георгия Семеновича. Бытовые
дела, напомнил он, кажущиеся  мелкими,  незначительными,  могут
быть  следствиями  или  даже  причинами крупных преступлений, и
поэтому надо изучить все  происшествия  последних  месяцев  или
даже лет, поднять все прекращенные, отказные и приостановленные
дела,  и  членам  Штаба  будет  оказано необходимое содействие,
оружие же можно получить здесь...
     Глянув с печальной укоризной на последнюю надежду области,
Георгий Семенович  удалился.  Члены  Штаба  переглядывались,  а
Гастев  откровенно  ухмыльнулся, дивясь искусству Францева умно
обдуривать. Сущий  бред  же:  это  какая  прокуратура  позволит
ворошить  нераскрытые  дела,  тем более что большинство их -- в
сейфах  госбезопасности.   Но   уж   милиция   употребит   всех
собравшихся к собственной пользе, пошлет, к примеру, внештатных
следователей   на  заводы,  пусть  помахают  удостоверениями  и
"сдвинут с мертвой точки" никогда  не  исполняемые  предписания
пожарников.
     И  удостоверения  были вручены всем, кроме Гастева. Он уже
бочком приблизился к двери, он уже ногу  занес  за  порог,  как
вдруг его окликнул майор, листавший сводки и донесения. "Сергей
Васильевич,  будьте добры, на минуточку..." Вечерник, определил
Гастев, или заочник -- узнал преподавателя и попытается  выжать
из  него  что-либо.  Майор  же учтиво, чуть ли не с интонациями
студента,    выканючивающего    тройку,    попросил     глянуть
"по-научному" на текущие документы: все ли охвачено? не упущено
ли  чего?  И  Гастев  уселся  рядом  и  углубился  в сводки как
прошедших  суток,   так   и   нынешнего   утра,   изучил   план
оперативно-розыскных  мероприятий  и  донесения агентуры. Так и
подмывало небрежненько эдак вернуть бумаги,  произнеся  устало:
"Пожалуй,  все правильно..." -- и домой, отоспаться, побриться,
за другие бумаги сесть, Тит Ливий и Цезарь намечены на сегодня,
пора погружаться с головою в античность, чтоб не  шибал  в  нос
аромат  действительности.  Домой!  Но возможна и провокация, да
еще какая. Сводку готовили спешно -- специально  для  секретаря
обкома,   за   час,  видимо,  до  самолета,  в  нее  не  попали
происшествия после нападения на гастроном, и  донесение  ГАИ  о
столкновении  трамвая  маршрута No 9 с автомашиной неопознанной
марки сводка не зафиксировала, а  там,  в  донесении  ГАИ,  три
трупа.  Кто  знает, может, и видели Гастева в том трамвае или у
той палатки? Может, и донесение подсунуто специально? Отмахнись
от него -- и елейным голосочком учтивый майор заявит: "Странно,
Сергей Васильевич,  очень  странно,  находились  же  вы  в  том
районе,  в нескольких метрах от поворота, покупали водку..." На
все способна милиция, на все, Нижнеузенского района  во  всяком
случае.  Натворят,  бывало,  такого, что волосы дыбом встают от
самочинных  действий,  прикрытых  устными   якобы   поручениями
народного следователя Гастева...
     По донесению ГАИ и постучал пальцем Гастев:
     -- Это ошибочно вошло в сегодняшнюю сводку... А надо -- во
вчерашнюю!
     Майор  так  и  впился  в гаишную бумагу. Поднял на Гастева
обрадованные глаза:
     -- А ведь верно... И машина, что столкнулась  с  трамваем,
могла  быть  у  налетчиков  запасной,  разница по времени всего
двадцать пять минут... И три трупа!..  Один  из  них,  понятно,
вагоновожатый,  но  те, которые сгорели в "Победе", -- так и не
опознаны...  --  Майор  загибал  пальцы,  приводя   все   более
убедительные  доводы  того, что следствие по трамваю надо взять
под особый контроль и, возможно, объединить его  с  налетом  на
гастроном.  Ну,  а  руководить  следствием  обязан  сам Гастев,
только он -- тут уж  никаких  сомнений  и  возражений  быть  не
должно...
     Кляня  себя,  Гастев  распростился  с  чересчур догадливым
майором, получив  от  него  то,  что  нельзя  было  не  назвать
мандатом.   "Предъявитель   сего...   является   членом  Штаба,
созданного  решением  обкома  ВКП(б)  от   03.09.1949   года...
правомочен  самостоятельно  или  во  главе  группы  производить
необходимые оперативно-следственные мероприятия  с  последующим
оповещением   прокурора...  разрешено  ношение  и  хранение..."
Архиважный документик! Индульгенция! Ксива, если уж  выражаться
точнее.   Филькина  грамота.  На  вчетверо  сложенном  листочке
отсутствует подпись руководителя таинственного  органа  власти,
печать,   правда,   оттиснута,   подлинность   ее  удостоверена
каракулями машинистки,  той  самой,  видимо,  старушенции,  что
раздавала  спешно размноженные сводки. Декану бы, который отвел
двенадцать часов  на  тему  "Источники  права",  показать  этот
исторический  документ,  одним  махом  испуганного  пера дающий
Гасте- ву С. В.  власть  над  всем  городом.  Это  какие  такие
"мероприятия"   разрешены   преподавателю   кафедры  уголовного
процесса?  "Руки  вверх!  Вы  арестованы!"?  И  что  значит  --
"оповещать"?  В  семнадцатом году с такими мандатами разъезжали
по Петрограду "братишки",  перепоясанные  пулеметными  лентами,
брали  почту и телеграф. Теперь такой мандат у него, но маузера
ему не надо, а вот автомашиной пренебрегать не следует,  машина
домчит  его  до  дома  после  того,  как попаясничает он в ГАИ,
полистает "трамвайные" протоколы, выцедит пару одобряющих  слов
и ва