которых мы
хлопочем.  Значит,  волей-неволей,  хотя бы из аграрных мотивов,  вы  должны
все-таки симпатизировать нынешнему освободительному движению.
  - Нет.  Я остаюсь совершенно холодным к нему.  Я знаю,  что многих удивляю
этим.  Но - я высказал вам то,  что хотел... Ну, вы идите теперь пить кофе к
Юлии Ивановне (*2*). А я еще пройдусь. Мне нужно подумать одному.
  Однако недолго Лев Николаевич обдумывал программу работ нынешнего дня.
  Не успели мы встать из-за чайного стола,  за которым  кроме  меня  был  г.
Чертков  и  молодая  знаменитость - скульптор Н.  А.  Андреев (*3*) (графини
Софьи  Андреевны  не  было,  чувствует  себя  нездоровой  и   встала   позже
обыкновенного), как к нам подсел и Лев Николаевич.
  Подали почту. Масса русских и заграничных газет.
  - Вот вы браните газеты, - сказал я, - а сами получаете столько газет.
  - Я не читаю их. Вот в этом итальянском журнале люблю смотреть карикатуры.
В  этом  американском  научно-религиозном  -  читаю почти все (*4*).  Раньше
иностранные газеты  просматривал.  Да  и  то  бросил:  слишком  уже  цензура
старательно зачерняет все интересные места.
  - Неужели даже Толстой не может читать заграничных изданий  без  цензурных
помарок?  Неужели  цензор  считает  себя обязанным заботиться о нравственном
воспитании даже самого Льва Николаевича?
  - Да.  Вырезают  целыми  страницами.  Портят книги.  Безобразие!..  - И он
добродушно улыбнулся.
  - Ну,  а русских газет я,  откровенно говоря, не могу читать. Ну, посудите
сами...
  Тут Л.  Н.  взял  номер  первой  попавшейся  газеты и начал одну за другой
читать телеграммы, правительственные сообщения, хроникерские заметки.
  И после каждой добавлял:
  - Это ложь.  Это...  кому это интересно?..  Это...  Ну,  можно  ли  голову
засаривать подобными вещами?..
  И Толстой вслух читал газету.  И до того курьезно было это чтение,  что Н.
А. Андреев не воздержался от восклицания:
  - А в самом деле,  каким все это мелким,  ненужным кажется  в  устах  Льва
Николаевича...
  И Лев Николаевич добавил:
  - Я  хотел  бы,  чтобы  серьезный  литературный  критик  взял на себя труд
серьезно разобрать номер любой газеты строчка за  строчкой...  Вы  изумились
бы,  какие  результаты дал бы этот анализ,  вы увидали бы,  как деморализует
общество современная газета...  Все,  начиная с  языка  до  подбора  фактов,
тенденциозно  и  развращающе!..  Вы изумились бы,  увидев,  какими мелкими и
тусклыми интересами интересуется общество,  потому что его приучили к  этому
газеты...
  И он продолжал читать вслух военные телеграммы...
  Да, Лев Николаевич стоит теперь в стороне от войны.
  Но не в стороне от мира.
  В парке  посреди нервно вздрагивающих веток,  сбрасывающих наземь холодные
капли отшумевшего дождя, он вдруг остановился и спросил меня:
  - А  правда  ли,  что  Америка  предложила  русскому  правительству  вести
переговоры о мире?
  - Правда... И русское правительство пошло навстречу этому движению (*5*).
  - Вот это хорошо. Вот это хорошо... Вот это хорошо...
  И Лев Николаевич несколько раз в раздумье повторил эту фразу.

        "Комментарии"

  Н. Шебуев. Негативы. - Русь, 1905, 3 (16) июня, No 146.
  Николай Георгиевич Шебуев (1874-1937), публицист и писатель, корреспондент
газеты "Русь". Был в Ясной Поляне 30 мая 1905 г.

  1* Перечислены  главные  поражения  русской армии в русско-японской войне:
Лаоянское сражение 11-21 августа (24 августа - 3 сентября) 1904 г.;  падение
Порт-Артура  20  декабря 1904 г.  (2 января 1905 г.);  Мукденское сражение 6
(19) февраля - 25 февраля (10 марта) 1905 г.;  разгром в Цусимском  сражении
балтийской эскадры 14-15 мая 1905 г.
  2* Юлия Ивановна Игумнова (1871-1940),  художница,  одно  время  исполняла
обязанности секретаря Толстого.
  3* Николай Андреевич Андреев (1873-1932),  скульптор.  6-8 марта  1905  г.
лепил в Ясной Поляне бюст Толстого.  Второй его приезд в Ясную Поляну - с 30
мая по 4 июня 1905 г.
  4* Американский  теософский  журнал  "Worlds Advance Thought",  издаваемый
Люси Малори в Портленде, присылался Толстому редакцией.
  5* Портсмутский   мирный   договор  1905  г.  был  заключен  в  результате
посредничества между Россией и Японией президента США Теодора Рузвельта.


        "1906"

        ""Биржевые ведомости". К. Т. Рабочие у Л. Н. Толстого"

(Рассказ рабочего)

  Я и  один мой товарищ,  тоже рабочий оружейного завода,  собрались пойти в
Ясную Поляну побеседовать с гр.  Л. Н. Толстым. Пошли мы пешком; часов около
2-х  дня пришли в усадьбу графа.  Но его не было дома;  нам сказали,  что он
поехал верхом по своему имению...  Прождав некоторое время в  деревне  Ясной
Поляне, мы опять вернулись в усадьбу.
  Графа еще не было,  но нас принял один из сыновей его, который, узнав, что
мы  пришли  к отцу его побеседовать по некоторым нравственным и общественным
вопросам,  советовал нам подождать Л. Н., а пока дал нам две брошюры: "Пауки
и мухи" и одну своего издания - сочинение самого Л. Н. о нравственной жизни.
  Не доходя станции железной дороги,  мы встретили самого  Л.  Н.;  он  ехал
верхом. Мы остановили его и сказали, что заходили к нему для беседы. Он слез
с лошади и пошел с нами.
  Товарищ мой  прежде  всего  спросил  его,  в каком положении находится его
когда-то знаменитая яснополянская школа/ Л. Н. махнул рукой:
  - Я  уже  лет сорок в ней не принимаю никакого участия.  она давно закрыта
(*1*).
  Затем разговор перешел на нас лично.  "Вы кто такой?" - спросил меня граф,
пристально всматриваясь в меня своими зоркими глазами.
  - Я - оружейный рабочий, - ответил я.
  - А вы каких, взглядов придерживаетесь?
  Я много  слышал  рассказов  о  том,  что  Л.  Н.  сам  обыкновенно отлично
разбирается в людях даже после короткого разговора  с  ними,  и,  признаюсь,
мелькнула  у  меня мысль ответить,  что никаких определенных взглядов у меня
нет;  товарищ мой,  сам по убеждениям  социалист-революционер,  не  дал  мне
времени и ответить и быстро сказал:
  - Социал-демократ.
  - Ну,   и   плохо   ваше   дело,   -   резко  заметил  Л.  Н.,  -  господа
социал-демократы.  Вы не с того конца все подходите,  да и далеко вы ушли от
природы.  Вы взгляните,  как в ней все постепенно развивается. Посмотрите на
цветок; как он выбирает нужную ему почву, потом медленно и постепенно растет
из семени, распускает лепестки и медленно превращается в красивое и здоровое
растение.  А вы хотите все сразу.  Скучились в своих городах и на  фабриках.
Думаете оттуда повернуть жизнь.  И о крестьянах вы мало заботитесь,  а в них
вся сила.  Нельзя уходить от природы и от земли.  У них  вся  правда.  Дайте
крестьянину  землю,  освободите его труд из рабства,  и вся жизнь изменится.
Тогда  и  ваша  рабочая  жизнь  исправится.  А  то  вы  все:   "Пролетариат,
пролетариат!" - кричите, а жизнь ни на йоту не исправляется.
  Граф долго говорил на эту тему,  но,  признаюсь, речь его, вопреки обычным
рассказам  об  его  манере  говорить,  не  показалась  мне  особенно ясной и
убедительной.  Даже товарищу моему,  который ближе меня стоял к симпатиям  и
желаниям  графа,  слова  его,  как  я  понял,  тоже  показались  не особенно
убедительными.  Я было заспорил с ним,  но после первых же моих слов,  граф,
видимо, оборвал разговор, было ясно: продолжать разговор об этом нельзя.
  Он спросил меня,  на каком именно заводе я  работаю.  Я  ответил,  что  на
оружейном.
  - Как же вы вот оружие выделываете сами? Это грех, противно христианству.
  На это я ответил,  что есть,  пить надо,  а куда же деваться; и так работы
сокращаются на заводах,  да еще на заводах нас  притесняют  и  начальство  и
полиция; не везде, где хотел бы, и работу найдешь; неволя и голод заставляют
работать и на оружейных заводах.
  Л. Н.  вдруг  замолчал,  и беседа на эту тему оборвалась.  Он бросил мне и
моему товарищу несколько незначащих слов.  Мы прошли  еще  некоторое  время;
разговор не клеился, и мы простились с графом.
  Весть о нашем путешествии к Л.  Н. Толстому быстро пошла по заводу, и, как
что  коснется  Толстого - товарищи нам говорят.  Вот таким образом и в конце
октября,  когда стало известно,  что крестьяне-соседи Л. Н. Толстого сделали
порубку  в  его лесу и что после этого в Ясную Поляну были вызваны казаки по
просьбе владельцев Ясной Поляны (*2*),  то нам товарищи  просто  проходу  не
стали давать.
  - Вот ваш учитель,  - упрекали они неведомо за что нас.  - Учит вас,  а  у
самого в имении казаки вызваны над мужичками нагаечками помахивать.
  Мы хотя,  конечно, не могли отвечать за графа, да и учителем нашим назвать
его едва ли было правильно,  но,  признаться,  было как-то невыразимо больно
узнать эту весть.
  Положим, мы потом узнали,  что сам Л.  Н.  Толстой так объясняет это, что,
мол,  "это не мое дело,  я в хозяйство не вмешиваюсь; там есть свои хозяева,
моя  семья и управляющие;  они признали нужным позвать казаков - ну,  пусть,
это и будет их дело. Я никому насильно не навязываю своих мнений и желаний".
А все же обидно, ужасно обидно и больно было мне и моему товарищу узнать эту
историю: Лев Толстой, непротивление злу, Ясная Поляна и... вдруг казаки.
  Ах, как это было неприятно слышать...
  А между тем это факт.

        "Комментарии"

  К. Т.  Рабочие у Л.  Н. Толстого (Рассказ рабочего). - Биржевые ведомости,
1906, 21 февраля, No 9197.
  Автор статьи не установлен.

  1* Толстой прекратил занятия в яснополянской школе в 1863 г.
  2* Казаков   в   Ясной   Поляне  не  было.  Софьей  Андреевной  был  нанят
стражник-черкес, и это породило ложные слухи.


        ""Биржевые ведомости". Н. С-ъ . Л. Н. Толстой о современной литературе"

(Из беседы с ним)

  8 апреля нынешнего года я подъезжал к Ясной Поляне.
  День был чудный, весенний.
  Еще издали,  у  одной  из  пристроек  графского дома,  я заметил несколько
человек,  работающих в парниках.  Подойдя к ним,  я спросил, как мне увидеть
Льва Николаевича. Мне указали на комнаты доктора Льва Николаевича.
  Душан Петрович  Маковицкий,  постоянный  врач  графа,   весьма   любезный,
ширококультурный, симпатичный человек.
  В разговоре, принявшем вскоре непринужденный дружеский характер, я передал
ему,  что  моей  давнишней мечтой было посетить графа,  что я приехал теперь
"так просто",  чтобы отвести душу,  чтобы хотя  немного  отдохнуть  от  гула
современной жизни.
  Этими же словами объяснил я час  спустя  Льву  Николаевичу,  когда  доктор
любезно проводил меня к нему в кабинет, причину моего посещения.
  Признаюсь, я как будто смутился,  увидев перед  собою  бодрую  характерную
фигуру Льва Николаевича. Слышал я не раз, да и не мало читал, как редко граф
уделяет кому-либо из своих собеседников более нескольких минут времени,  ибо
посетителям, подчас ужасно утомляющим графа, нет числа в Ясной Поляне.
  Могу считать себя в этом отношении счастливее других,  так как на мою долю
выпало беседовать с Львом Николаевичем в течение двух дней, проведенных мною
у него.
  Выслушав меня, Лев Николаевич сказал:
  - Мы с вами поговорим.
  До вечера  я провел время в гостеприимной семье Льва Николаевича,  а затем
беседовал с ним,  и некоторые отрывки из  этой  беседы  позволю  себе  здесь
привести с подлинной точностью.
  Мы сидели в кабинете графа.
  - Какого вы мнения, Лев Николаевич, о двух наиболее популярных в настоящее
время наших писателях - Горьком и Леониде Андрееве?  - спросил я.  - Многие,
мне  кажется,  несправедливо  упрекают  их  в отсутствии душевной мягкости и
художественности, в грубости и считают их скоропреходящими?
  - Нет, это справедливый упрек. Я совершенно такого же мнения.
  - Какого вы мнения о декадентах?
  - Это прыщ, даже не прыщ, а прыщик.
  - Но  ведь  многие  придают   даже   серьезное   значение   декадентам   и
прислушиваются к их исканиям, к их новым путям...
  - Да стоит ли о них говорить? - возразил Лев Николаевич. - Говорю вам, это
прыщик. Показали мне как-то их писания, так я ничего понять не мог.
 - Кого же из новых писателей вы предпочитаете. Лев Николаевич?
  - Вот - Чехов, я его люблю.
  - А из поэтов? А впрочем, - спохватился я, - ведь вы поэтов не признаете.
  - Это  кто  вам  сказал?  -  спросил  Лев Николаевич.  - Я только не люблю
стихов,  ломаю их (подлинное выражение графа),  не  прислушиваюсь  к  музыке
стиха,  но художественную идею,  художественный образ и глубину души автора,
пишет ли он прозой или стихами,  я всегда ценю.  Вот,  кстати  мне  прислали
новую  книгу стихотворений Ратгауза (*1*).  Этот пишет русским языком,  есть
душа... Я его хорошо знаю. Я обратил на него внимание.
  - А какого вы мнения. Лев Николаевич, о других современных молодых поэтах?
- и я назвал ряд довольно известных имен.
  - Нет,  нет!  - говорил граф, относя это к некоторым из перечисленных мною
имен.
  - А какого вы мнения,  Лев Николаевич,  о наших так называемых гражданских
писателях?
  Лев Николаевич ничего не ответил, лишь отмахнулся рукой.

        "Комментарии"

  Н. С-ъ.  Л.  Н.  Толстой  о  современной литературе (Из беседы с ним)..  -
Биржевые ведомости, 1906, 18 мая, No 9296.
  Автор статьи - Самуил Захарович Баскин-Серединский (1851-?), киевский поэт
и журналист. Был у Толстого 8-9 апреля 1906 г.
  Д. П.  Маковицкий отметил в "Яснополянских записках": "Перед обедом пришел
киевский журналист,  стихотворец, талмудист Баскин-Серединский. Спрашивал Л.
Н.  о  непротивлении злу,  декадентстве,  говорил о Талмуде.  Читал ему свои
стихи. Просил автограф на портрете. Принес два экземпляра роскошного издания
книги Ратгауза.  Л.  Н. пробыл с ним около часу" (кн. 2, с. 103). Позднее, в
1908 г.. Толстой так оценил стихи Баскина-Серединского: "Стихи того отрывка,
который  вы  прислали мне,  очень слабы,  и я не советовал бы вам заниматься
стихотворством" (т. 78, с. 76).

  1* Даниил  Максимович  Ратгауз  (1868-1937),  лирический  поэт,  на  слова
которого    писали    романсы   Чайковский,   Кюи,   Рахманинов.   Сообщение
Баскина-Серединского,  повторенное также в "Русских  ведомостях"  в  феврале
1907  г.,  будто  бы Толстой считает Ратгауза "одним из самых видных русских
поэтов нашего времени",  вызывало иронию у Толстого (см.:  Маковицкий Д.  П.
Яснополянские записки,  кн.  2,  с.  107 и 369). Книги Ратгауза (Полн. собр.
стихотворений, Спб., 1906, т. 1-2) были привезены Толстому самим Серединским
и сохранились в яснополянской библиотеке.


        ""Новое время". Юр. Беляев. У гр. Л. Н. Толстого"

  Мы сидели на верхней террасе.  Был вечер.  Липы стояли в  полном  цвету  и
сладко  пахли.  Стрижи,  чирикая,  чертили круги над самыми нашими головами.
Робко запевал соловей. С лаун-тенниса долетали веселые голоса.
  Толстой -  я  застал  его,  по  обыкновению,  за  чтением  - отложил нумер
какого-то английского review (*) и усталым голосом сказал:

  (* журнала (англ.). *)

  - Сейчас прочел статью одного английского публициста  (он  назвал  его)  о
России.  Он пишет,  что крестьянам больше земли не нужно,  потому что они не
умеют ее обрабатывать.  Какие пустяки!  И тут же рядом прославление  Трепова
(*1*), который один будто все знает, все понимает...
  Я высказал свое мнение относительно автора-англичанина,  придворная ливрея
которого  достаточно  ясно  определилась за последние политические события в
России.
  - А  вот и депутаты!  - улыбаясь,  продолжал Толстой и протянул мне книжку
того же review, где были помещены портреты наших думских деятелей. "Знакомые
все  лица!"  И  как  странно было видеть их здесь,  далеко от Петербурга,  и
склоненную над ними голову Толстого, разглядывающего и улыбающегося...
  - Вас, конечно, интересует Государственная Дума? (*2*) - спросил я.
  Толстой поднял голову и ответил:
  - Очень мало.
  - Но вы все-таки следите за отчетами думских заседаний?
  - Нет. Знаю о них больше по рассказам домашних. Если же случится заглянуть
в газеты,  стараюсь как-нибудь обойти  это  место...  У  меня  от  Думы  три
впечатления:  комичное,  возмутительное и отвратительное. "Комичное", потому
что мне все кажется,  будто это дети играют "во  взрослых".  Ничего  нового,
оригинального  и  интересного  нет  в  думских  прениях.  Все  это слышано и
переслышано.  Никто не выдумал и не сказал ничего своего.  У  депутатов  нет
"выдумки",  о которой говорил Тургенев.  Совершенно так сказал и один купец,
бывший у меня на днях. На то же жалуется мне в письме один умный англичанин.
"Мы  ждем,  -  пишет он,  - указаний от вашей Думы нового пути,  а вы рабски
подражаете нам".  Недавно получил очень  хорошую  книгу  одного  немца:  его
псевдоним Ein Selbstdenker (*3*), то есть "самомыслящий", - вот этого-то нет
и следа в Думе.  У депутатов все перенято  с  европейского,  и  говорят  они
по-перенятому,  вероятно от радости,  что у них есть "кулуары",  "блоки",  и
прочее  и  что  можно  все  это  выговаривать.  Наша  Дума  напоминает   мне
провинциальные  моды.  Платья и шляпки,  которые перестали носить в столице,
сбываются в провинцию, и там их носят, воображая, что это модно. Наша Дума -
провинциальная  шляпка.  "Возмутительным"  в  ней  мне кажется то,  что,  по
справедливым словам Спенсера (*4*),  особенно справедливым для России -  все
парламентские люди стоят ниже среднего уровня своего общества и вместе с тем
берут на себя самоуверенную задачу разрешить судьбу  стомиллионного  народа.
Наконец  "отвратительно" - по грубости,  неправдивости выставляемых мотивов,
ужасающей самоуверенности, а главное - озлобленности.
  Толстой, несколько взволнованный,  помолчал и начал снова,  уже совершенно
спокойно:
  - А у нас теперь первая задача:  помирить враждующих. Прекрасная задача. А
между тем говорят только о политике.  Можно заниматься политикой,  но делать
ее главной задачей жизни безнравственно. Ведь для человека открыт целый мир,
прекрасный мир любви,  искания правды,  труда,  мысли,  искусства... Вот чем
нужно  жить  и  чем питать других.  А ведь об этом никто не хочет и слышать.
Словно ничего этого и не было, а всегда были только газеты и Дума. Это обрыв
какой-то. И жизнь попала в этот обрыв...
  Разговор, конечно, коснулся и аграрного вопроса.
  - То, что я говорил прежде о земельном вопросе, - сказал Лев Николаевич, -
то говорю и теперь:  не отчуждать нужно земли и раздавать их  крестьянам,  а
уничтожить  старую  вопиющую  несправедливость.  Я  записал  сущность  моего
взгляда. Вот записка по этому поводу (*5*). Пожалуйста, прочтите ее вслух.
  Я читал:
  "Полное разрешение  земельного  вопроса  возможно   только   установлением
одинакового равного права всех людей на всю землю..."
  - Вот это, - прервал меня Толстой, - я прошу вас подчеркнуть: это особенно
важно, а это постоянно забывается .
  Я еще не кончил, как Толстой пожелал развить свою мысль.
  - Я  не  могу надивиться,  - сказал он,  - той ограниченности взглядов как
правительственных деятелей,  так и думских;  как они не  видят  того,  какую
непобедимую силу им бы дала постановка вопроса о земле, не в виду сословий и
партий,  а на основании вечной справедливости,  то есть решать  вопрос  так,
чтобы  было  установлено,  повторяю,  одинаковое  равное право всех людей на
землю.  Такое решение вопроса умиротворило  бы  все  партии,  уничтожило  бы
многовековую несправедливость.  И при теперешнем положении дел такое решение
напрашивается само собой  для  такой  земледельческой  страны,  как  Россия.
Вместо  того  чтобы,  как  теперь,  идти  в хвосте западных народов,  рабски
подражая им,  мы могли бы,  ставши впереди них,  им помочь в  разрешении  их
вопросов.  Nous avons beau jeu (*). И удивительное дело: никто не пользуется
этим.

 (* журнала (англ.). *)


  Таковы мысли Толстого о земельном вопросе. Великий идеалист, как и всегда,
смотрит широко,  и  проект  его  поистине  грандиозен.  Думские  приказчики,
конечно,  будут  возражать  ему с казенным аршином в руках.  Но здесь кстати
будет вспомнить:


        Умом Россию не понять,
        Аршином общим не измерить,