нтересуется новинками  техники  и  оживляется,  когда  речь
заходит о самоходных экипажах либо мотопедах.
     Что  мне,  собственно,  о  нем  известно?  Уже  лет десять он живет  за
границей,  перемещаясь из страны  в  страну. Жил в Америке. В  России бывает
наездами -- у него какие-то  нелады  с московскими властями. Он сказал,  что
ему  пришлось сменить  квартиру,  потому что Маса заметил слежку --  почти у
самого  дома. С филером японец  обошелся неделикатно,  потому что терпеть не
может  эту  породу со времен своей  разбойничьей юности.  В  общем, пришлось
съехать из Ащеулова переулка, расположенного в  пяти минутах ходьбы  от дома
Просперо,  за Сухаревку, в Спасские  казармы,  там как раз свободна одна  из
офицерских квартир.
     Начнешь  выспрашивать подробности --  отвечает  уклончиво. И никогда не
поймешь, всерьез он разговаривает или морочит голову".

     Коломбина  оторвалась  от   дневника,  посмотрела  в   окно,  задумчиво
покусывая  ручку.  Как бы  получше описать их  сегодняшнюю  встречу  в  кафе
"Риволи"?
     Она  сильно опоздала.  То есть  на  самом-то деле  пришла  даже  раньше
назначенного  времени  и  прогуливалась  на  противоположной  стороне улицы.
Видела, как в кафе входит  Гэндзи, и  после этого  еще полчаса  разглядывала
витрины. Приходить на свидание вовремя -- дурной тон, провинциализм, который
нужно в себе искоренять. На всякий случай не спускала глаз с двери. Если ему
надоест ждать и он соберется уходить, надо будет подойти, сделать вид, будто
только что появилась.
     Должно  быть,  со  стороны  я  смотрюсь  странно,  подумала  Коломбина:
экстравагантно одетая молодая особа стоит  на одном месте безо всякого дела,
будто  жена Лота,  превратившаяся  в соляной  столп.  Поглядев  вокруг,  она
заметила,  что  на  нее  и в  самом деле  пялится какой-то юнец  в клетчатом
пиджачке и дурацком соломенном канотье с шелковой лентой. Облизнулся, наглец
(во рту блеснул золотой зуб). Хорошо хоть не подмигнул. Ясное дело -- принял
за  кокотку,  ну  и  пускай.  Если  бы  не  навязчивое  внимание  нахального
молокососа, она протомила бы Гэндзи еще дольше.
     Правда, не очень-то он, кажется,  и томился. Сидел совершенно спокойно,
читал газеты. Не упрекнул  Коломбину за  опоздание ни единым словом, заказал
ей чашку какао и пирожных. Сам пил белое вино.
     -- Что  интересного  вычитали?  --  спросила она с небрежным видом.  --
Право, не понимаю тех, кто читает газеты. Все истинно важное происходит не с
другими людьми, а с тобою самим и внутри тебя. Об этом ни в каких газетах не
напишут.
     Он был обескуражен этим суждением.
     -- Отчего же? И с другими людьми происходит много всего интересного.
     -- Да?  --  насмешливо  улыбнулась  Коломбина.  --  Ну  попробуйте меня
заинтересовать вашими новостями. Что творится на свете?
     -- Извольте.  -- Он зашуршал газетой. -- Так... Вести с Трансваальского
театра  военных действий. Это вас  вряд ли заинтересует...  Попробуем раздел
с-спорта.  --  Гэндзи  перевернул   страницу.  --  "Вчера  в  Петербурге  на
Крестовском   острове  состоялся  матч  между  Германским   и  Петербургским
футбольными кружками.  Петербургская  команда  была  нападающей  стороной  и
одержала полную победу над противником, послав в гейт германцев восемнадцать
голов, а сама пропустив только семь". Ну как?
     Она красноречиво поморщилась.
     -- А  про Северный  п-полюс? Очень любопытная  статья. "Принцу  Людвигу
Абруццкому,  предпринявшему  попытку  достичь Северного  полюса на сибирских
собаках, пришлось вернуться на Шпицберген. Три  члена  экспедиции погибли  в
ледяных  торосах,  а сам  его высочество  подвергся  жестокому обморожению и
лишился двух  пальцев  на левой  руке. Очередная неудачная попытка покорения
высшей  точки  земного  шара  подвигла  известного   мореплавателя  капитана
Иоганнесена  на новый  проект.  Этот опытный полярник предполагает  заняться
приручением белых медведей для замены ими слабосильных лаек. Для дрессировки
молодых медведей, утверждает капитан, потребуется приблизительно три года, и
тогда они будут в состоянии с необычайной легкостью везти сани через лед или
лодку  вплавь. Иоганнесен объявил, что  подготовке  его необычной экспедиции
патронирует  сама  принцесса  Ксения,  супруга  наследника  престола  принца
Олафа".
     Здесь Гэндзи  отчего-то вздохнул, а  Коломбина  прикрыла  ладонью  рот,
делая вид, будто зевает.
     --  Ну хорошо, -- отступился он, поняв, что заинтересовать даму спортом
ему не  удастся. -- Попробуем  раздел  "Смесь",  там всегда есть  что-нибудь
любопытное. Да хоть вот  это. "ОРИГИНАЛЬНАЯ ПРОДЕЛКА МОШЕННИКОВ. 14 сентября
крестьянин  Семен Дутиков по прибытии в Москву шел  от  Курского  вокзала по
Садовой улице и,  не зная,  где  пройти  в Черкасский переулок, обратился  к
неизвестному  мужчине с  просьбой  указать ему дорогу. Неизвестный  вызвался
проводить Дутикова, на что последний согласился. Когда они шли по  одному из
глухих переулков,  неизвестный указал Дутикову на  лежащий  посреди тротуара
бумажник,  в коем  оказалось 75 рублей. Дутиков  согласился поделить  деньги
пополам,  но в  это  самое время  из подворотни  выбежал плечистый  господин
весьма решительного вида  и стал кричать, что бумажник обронен им  и что там
лежало 200 рублей..." Ах, п-проходимцы! Бедный крестьянин Дутиков!
     Воспользовавшись тем, что Гэндзи прервал чтение, она попросила:
     -- Прочтите  лучше  из раздела "Искусство". Ну их, ваших мошенников.  И
так ясно, что вашего  крестьянина ободрали, как липку. Так ему и надо, пусть
не зарится на чужое.
     --  Слушаюсь,  мадемуазель.  "НОВАЯ  ПЬЕСА.  В Москву  приехал  молодой
писатель Максим Горький,  который привез с собою только что написанную им  и
даже  не  проведенную  в цензуре  пьесу,  которую  он  предполагает  назвать
"Мещане". Первый драматургический опыт г. Горького возбудил живейший интерес
у дирекции Художественно-Общедоступного театра".
     -- Фи, меща-ане, -- протянула Коломбина. -- Он  бы еще про бродяг пьесу
сочинил или про ночлежку. Нет, наши русские писатели совершенно неисправимы.
В жизни и без того мало красивого, а их все тянет в грязи копаться. Прочтите
мне лучше про что-нибудь эффектное.
     -- Есть  и  эффектное. "НОВОЕ УВЛЕЧЕНИЕ  АРХИМИЛЛИОНЕРОВ.  В Нью-Порте,
самом  модном  морском  купанье  американских  богачей,  в  последнее  время
наблюдается истинная мания к автомобилизму.  Отпрыски виднейших американских
фамилий носятся по  шоссе и набережным на головокружительной  скорости до 30
верст  в час.  Полиция отмечает  все возрастающее число несчастных  случаев,
вызванных  гонкой  на самодвижущихся  экипажах.  Недавно  чуть  не  разбился
молодой Гарольд Вандербильт,  въехавший на своем "Панар-Левассоре" в повозку
с  сеном".  30  верст  в  час  это  не   предел!  --  воскликнул  Гэндзи   с
воодушевлением. -- Да и не  в скорости дело! Я уверен, что автомобиль -- это
не  просто з-забава, на  нем  можно  преодолевать огромные  расстояния. И  я
докажу свою правоту, вот только закончу свои московские дела!
     Никогда  еще   Коломбина  не  видела   невозмутимого   Гэндзи  в  таком
возбуждении. Права покойная Лорелея: мужчины -- сущие дети.
     Но тут его взгляд  вновь упал  на  газетную  полосу, и  лицо  японского
принца помрачнело.
     -- Что такое? -- насторожилась она.
     --  Снова статья  про "Хитровского  Слепителя", -- неохотно ответил он,
скользя  глазами  по строчкам.  --  Никак  не  могут поймать. Ничего нового,
досужие журналистские спекуляции.
     --  "Хитровский  Слепитель"? --  Коломбина наморщила  носик.  -- А, это
преступник, который выкалывает своим  жертвам глаза? Да-да, я слышала. Какое
вульгарное  прозвище!  Почему   преступления  обязательно  должны  быть  так
по-звериному  скучны? Куда подевались настоящие художники  злодейства? Я  бы
казнила убийц не за то, что убивают, а за то,  что делают свое кровавое дело
так бездарно, так пошло!
     Эта мысль пришла  Коломбине только что, по вдохновению, и показалась ей
необычайно  яркой  и провокативной,  но  приземленный  собеседник  никак  не
откликнулся и хмуро сложил газету.
     После  кафе  пошли  прогуляться  по  Кузнецкому  мосту  и  Театральному
проезду.  Навстречу  шла  манифестация  охотнорядцев  во  главе  с  гласными
городской думы -- в честь очередной победы русского оружия  в Китае. Генерал
Ренненкампф взял какой-то  Тучжань  и  еще Цянь-Гуань. Несли портреты  царя,
иконы, хоругви. Кричали хором "Ура Россия!"
     Шли  распаренные,  краснорожие,  счастливые,  но  при  этом  все  равно
сердитые, как будто их кто-то обидел.
     -- Смотрите, -- сказала Коломбина. -- Они  грубые,  нетрезвые  и  злые,
зато они  патриоты и любят родину.  Видите, как они радуются, хотя, казалось
бы, что  этим лавочникам  Цянь-Гуань?  А мы  с вами  образованные, вежливые,
чисто одетые, но до России нам дела нет.
     -- Какие же это патриоты? -- пожал плечами Гэндзи. -- Просто к-крикуны.
Законный повод подрать глотку, не более. Истинный патриотизм, как и истинная
любовь, никогда о себе не кричит.
     Она не сразу нашлась, что ответить, задумалась.  А вот и нет!  Истинная
любовь о себе кричит, да еще как. Если представить, что ты кого-то полюбила,
а  его  у тебя отобрали,  разве  не  закричишь?  Так завоешь,  что весь  мир
оглохнет. А впрочем, это, вероятно, дело темперамента, вздохнула  Коломбина.
Застегнутого  на все пуговицы  Гэндзи, наверное, хоть на куски  режь, он все
равно кричать не станет -- сочтет, что это ниже его достоинства.
     Ей вдруг захотелось растормошить его, схватить за плечи  и как  следует
тряхнуть, чтобы растрепался безукоризненный пробор.
     -- Отчего вы всегда такой спокойный? -- спросила она. Он не отшутился и
не  перевел  разговор  на пустяки,  как  делал  обычно, а ответил  просто  и
серьезно:
     -- Я не всегда был таким, мадемуазель Коломбина. В  юности я приходил в
волнение из-за любой ерунды.  Однако судьба испытывала  мою чувствительность
так  часто и жестоко, что теперь пронять меня  чем-либо  трудно.  К  тому же
Конфуций говорит: "У сдержанного человека меньше промахов".
     Кто  такой  Конфуций, она  не знала.  Вероятно,  какой-нибудь  античный
умник, но изречение ей не понравилось.
     -- Вы боитесь  промахов? -- презрительно рассмеялась  она. --  А  я вот
хочу  всю свою  жизнь  построить на одних промахах  -- по-моему,  прекрасней
этого ничего нет.
     Он покачал головой:
     --  Известна ли  вам восточная доктрина  перерождения душ? Нет? Индусы,
китайцы и японцы верят,  что наша душа живет не единожды, а много раз, меняя
телесные  оболочки. В зависимости от ваших поступков  вы можете в  следующей
жизни получить повышение или же, наоборот, быть разжалованы  в гусеницу или,
скажем, ч-чертополох. И в этом смысле промахи крайне опасны -- каждый из них
отдаляет  от  гармонии и,  стало быть, понижает ваши шансы  переродиться  во
что-нибудь более достойное.
     Последнее замечание показалось  Коломбине  довольно обидным, но  она не
стала заявлять протест -- так поразила ее воображение восточная теория.
     -- Я хотела бы в следующей  жизни превратиться в стрекозу с прозрачными
крыльями. Или нет, в ласточку! А возможно заранее определить, кем родишься в
следующий раз?
     Гэндзи сказал:
     --  Определить нельзя, а угадать, вероятно,  можно -- во всяком случае,
когда  жизнь  уже  почти  вся  прожита.  Один  из  буддийских   вероучителей
утверждает, что  с возрастом лицо  человека обретает  черты, подсказывающие,
кем или чем  он появится  на  свет в следующем рождении. Вы не находите, что
наш  Д-дож, например, удивительно похож на  филина? Если  в  своем следующем
рождении, пролетая  легкокрылой  ласточкой  над темным  лесом,  вы  услышите
уханье --  будьте осторожны. Очень возможно, что это  перерожденный господин
Просперо снова заманивает вас в свои сети.
     Она  прыснула.  Просперо  со  своими  круглыми пронзительными  глазами,
крючковатым носом и несоразмерно пухлыми щечками и в самом деле был похож на
филина.
     Ладно, про разговор с Гэндзи можно  не писать, решила  Коломбина, а вот
про Просперо -- это важно. Обмакнула стальное перо в чернильницу, застрочила
дальше.

     "Я тут писала, что,  как ни странно, совсем не ревную Дожа к Ифигении и
Горгоне. А вот он меня, по-моему, ревнует! Я это чувствую, я знаю наверняка.
Женщины в таких вещах не ошибаются. Ему досадно, что я уже не смотрю на него
тоскливыми  овечьими глазами,  как  прежде.  Сегодня вечером  он  не обращал
внимания  ни  на  ту,  ни на  другую, а  смотрел только на меня. Обе дурочки
страшно бесились, и это, не  скрою, было  приятно, но мое сердце не забилось
чаще. Новое  мое стихотворение  он превознес до  небес. О, каким блаженством
эта похвала была  бы  для меня  еще совсем недавно!  А нынче я нисколько  не
обрадовалась, потому что отлично знаю -- стихотворение посредственное.
     Игра в рулетку начинает приедаться. Первый  признак -- обилие желающих.
Сегодня кроме всегдашнего  Калибана,  разочарованные  вопли  которого просто
комичны,  крутить колесо отважились  даже  Петя и  Критон  (первый  -- густо
покраснев,  второй  --  смертельно   побледнев;  любопытная  психологическая
деталь: после благополучного исхода Петя  сделался  белее простыни, а Критон
раскраснелся). Труполюбивый прозектор  Гораций, бросая  шарик, подавил зевок
-- я  явственно это  заметила.  Сирано  даже позволил себе созорничать: пока
рулетка  вертелась,  он  напевал  шансонетку  "Покружись,  душа-девица". Дож
наблюдал эту браваду  молча,  с насупленным  челом. Он не может не понимать,
что  затея  с  колесом фортуны  оказалась неудачной.  Смерть явно не  желает
унижать себя, участвуя в этом дешевом аттракционе.
     Только братья-немцы по-прежнему  старательны  и серьезны. Бросая шарик,
Розенкранц всякий раз выразительно косится в  мою  сторону.  Далее этого его
ухаживания   не   идут.  Я   замечаю,  что  они   с   Гильденстерном   часто
переглядываются  между собой,  словно разговаривают глазами.  По-моему,  они
отлично понимают друг друга без слов. Я где-то читала, что у близнецов такое
бывает.  Один только взглянул, а другой уж протягивает ему портсигар. И еще:
когда шарик скачет по ячейкам, каждый из них смотрит не на колесо, а лишь на
брата --  угадывает  результат  по  выражению лица,  так  похожего  на  свое
собственное.
     Гдлевский за нашими  играми наблюдает иронически.  Ждет великого дня --
завтрашней пятницы. Мы все над ним подтруниваем, а он надменно молчит и лишь
улыбается  с видом уверенного превосходства. Сразу  видно, что, с его  точки
зрения, все  прочие соискатели -- ничтожества и только он один достоин стать
возлюбленным  Смерти.  Калибан,  разозленный  очередной неудачей  с колесом,
обозвал гимназиста "наглым щенком". Чуть не дошло до дуэли.
     А  в  конце сегодняшнего вечера Коломбина выкинула штуку, удивившую  ее
саму. Когда "любовники"  начали расходиться, к  ней, светловолосой вакханке,
подошел Дож и взял двумя пальцами за подбородок.
     -- Останься, -- велел он.
     Она ответила ему долгим интригующим взглядом. Потом скользяще коснулась
его руки розовыми губами и прошептала:
     -- Не сегодня. Ухожу, растворяюсь в ночи.
     Легко развернулась и вышла вон, а  он застыл в  растерянности, провожая
молящим взглядом тонкую фигурку непредсказуемой и прихотливой чаровницы.
     Так ему и надо".

     Пятница-день особенный

     В ту пятницу, направляясь на очередное заседание клуба, Коломбина вышла
из дому раньше обычного --  такой уж это был вечер: вкрадчивый и щемящий, он
сулил что-то не то  очень хорошее, не то, наоборот,  страшное, а может быть,
одновременно очень хорошее и очень страшное.
     Она  ощутила  волнующий  привкус  трагедии  еще  утром,  когда  увидела
обманчиво ясное сентябрьское небо, накрывшее город полупрозрачной фарфоровой
чашей.
     Перед завтраком проделала свою обычную гимнастику  --  приучала душу не
бояться  смерти.  Вышла  на балкон,  распахнула чугунную  дверцу, ведущую  в
пустоту, и встала  на самом краешке, прислушиваясь к быстрому стуку  сердца.
Звуки, несущиеся  снизу,  с  улицы,  были  многозначительно гулкими,  стекла
лучились  нервными  бликами,  а  внизу растопырил  крылья  ангел,  плененный
Мебиусом и сыновьями.
     Потом  был день,  пустой и бессущностный --  пауза, вдох,  тишина перед
тем, как  раскроется бархатный  занавес ночи. Вечером чуткий  слух Коломбины
уловил  пока  еще  нестройные, но  все  равно  волшебные  звуки мистического
оркестра, и усидеть дома уже не было мочи.
     Она стучала  каблучками  вдоль  фиолетовых улиц, а навстречу  наплывали
волны  тревожно-сладостной  увертюры,  и  с каждым шагом  рокочущая  мелодия
делалась все слышней.
     Коломбина  была готова ко всему  и в знак своей  решимости вырядилась в
цвета  траура.  Смиренная  гимназистка,  постигающая  науку  смерти,  надела
скромное  черное  платье  с   узким  белым  воротничком,  лиловый  фартук  с
похоронной  каймой, волосы  же  сплела в  две  весталочьи  косы и перетянула
багряной лентой.
     Шла не спеша, думала о красивом. Что пятница -- день  особенный, черный
день,  навеки  смоченный  кровью  мечтательного  и  прекраснодушного  Пьеро,
которого  жестокие  Арлекины  приколотили  гвоздями  к  доскам  девятнадцать
столетий  назад. Оттого, что алые  капли никак не высохнут, все сочатся, все
стекают по кресту, переливаясь  и посверкивая на солнце, пятый день  седмицы
наполнен неверным, мерцающим отсветом беды.
     В  переулке,  куда Коломбина  свернула с бульвара,  беззвучная увертюра
завершилась, и раздалась первая сольная ария  этой зловещей оперы -- ария до
того  нелепая и комичная, что  грезэрка чуть  не рассмеялась. Помнилось, что
ночь  над ней  подшутила: пригласила на трагедию, а вместо  этого  разыграла
фарс.
     На  тротуаре,  в  каком-нибудь  десятке  шагов  от  дома Просперо,  под
фонарем,  стоял старый, облезлый шарманщик в красной феске и синих очках. Он
яростно крутил ручку своего скрипучего инструмента и во все горло,  отчаянно
фальшивя, орал дурацкую песню -- должно быть, собственного сочинения.

     Шарманочка, шарманка.
     Дорога даль-няя!
     Сгубила ты мальчонку,
     Несча-астного меня!

     Куплетов было  много, но чаще всего звучал  припев, такой же неуклюжий,
как остальные вирши. Луженая глотка старательно выводила его снова и снова:

     Ах, лаковая ручка,
     Мне счастья не вернет.
     Хоть круть ее-о, хоть верть!
     Хоть круть ее-о, хоть верть!
     Хоть круть ее-о, хоть верть!
     Коломбина постояла минутку-другую, послушала, после звонко рассмеялась,
бросила  потешному старику монету  и  подумала: этакому пессимисту, да еще и
поэту, прямая дорога к нам в "любовники".
     --  Сегодня мы раскрутим Колесо Смерти  в последний раз, -- объявил Дож
собравшимся.  -- И если избранник опять  не будет назван,  я  изобрету новый
ритуал.
     Калибан  и Розенкранц поочередно метнули золотой шарик  на разноцветный
круг, и каждый из них был отринут Смертью.
     -- Я знаю, в чем загвоздка,  -- наморщил свой монументальный нос шутник
Сирано. -- Во воем виновата медицинская карета, что вернула  к жизни  принца
Гэндзи. Можно  сказать,  украла  у Смерти  суженого  прямо из-под венца. Вот
Властительница и  обиделась на нашу рулетку.  Ей-богу,  дорогой Гэндзи,  вам
следует выпить яду еще раз. Это рулетка из-за вас заупрямилась.
     Кое-кто засмеялся  рискованной шутке.  Гэндзи  вежливо  улыбнулся,  а у
Просперо сделался такой несчастный вид, что Коломбине стало его жалко.
     --  Нет-нет!  --  воскликнула она. -- Дайте мне попытать  счастья! Если
Смерть  в  обиде на мужчин, то, может быть, повезет женщине. Ведь призвал же
Царевич Львицу Экстаза!
     Сказала  --  и  сама  испугалась.  А  ну  как  выпадет  череп?  Ведь  и
предчувствие, и траурный наряд -- все одно к одному.
     Очень быстро, чтоб  не дать себе представить возможные последствия, она