ыло  выставлено
вдоль трассы до  станции  разгрузки  -  никто  не  знал,  и  это  только
придавало всему происходящему особую значимость.
   Как и положено, пулеметы на БТРах были зачехлены, хотя боекомплект  в
боевых машинах имелся, к тому же двойной. Бойцы замерли  среди  холодных
"цинков" с патронами, вяло травили анекдоты, многие просто  дремали,  не
обращая ни на что внимания...
   Один из дембелей, курский крепыш по  фамилии  Мурзенко,  не  торопясь
вытачивал из латунной пластинки двуглавого орла. Через несколько месяцев
этот орел должен был украсить правую сторону груди, располагаясь как раз
под значком-парашютом. Сам Мурзенко никогда с парашютом  не  прыгал,  но
это его не смущало - раз купил, значит, имел полное право носить, и  все
тут...
   - А ну тихо! - вдруг прикрикнул на  подчиненных  молоденький  офицер,
сидевший на броне рядом со связистом. - Тихо, гоблины!
   Бойцы, прятавшиеся в  железном  брюхе  бронетранспортера,  недовольно
замолчали.
   - Чего там? - не выдержал наконец кто-то из "гоблинов".
   Офицер смачно выругался. Только что по связи передали, что предыдущий
спецкордон миновала машина, но какая именно и  с  какой  целью  -  из-за
помех было не разобрать.
   - Тихо! - еще раз крикнули с  брони.  Бойцы  лишь  равнодушно  пожали
плечами, они понимали, что офицер кричит просто так, для порядка, -  еще
звездочек мало на погонах, вот и разоряется. Ничего,  получит  еще  один
"просвет", станет майором, заматереет и поумнеет... Именно в этом смысле
высказался Мурзенко. Высказался негромко, как будто для себя, но молодой
лейтенант услышал. И естественно, не смолчал.
   Во-первых, он построил весь  взвод  возле  БТРов  -  опухшие  от  сна
солдаты не понимали, в чем дело, строились вяло, с  привычным  матерком,
проклиная про себя и службу, и начальство. Во-вторых, лейтенант  отобрал
у Мурзенко латунного орла, которого тот не успел спрятать, и  не  просто
отобрал, а еще и заявил, что Мурзенко  пойдет  на  дембель  последним  в
роте. В-третьих, офицер произнес гневную тираду о  том,  что,  пока  вся
страна надрывается, пытаясь построить  новую,  теперь  уже  окончательно
прекрасную жизнь, некоторые "гоблины" и "гунны" (лейтенант  до  военного
училища отучился два года в университете) позволяют себе...
   Что именно позволяют себе "некоторые "гоблины" и "гунны", так никто и
не узнал, потому что в это самое время по  трассе  пронеслось  несколько
приземистых джипов со спецсигналами. Машины шли почти бесшумно, хищно, и
в этой хищности чувствовалась странная  уверенность,  что  никто  их  не
сможет остановить.
   Первые три машины промчались  на  большой  скорости,  сохраняя  почти
идеальный интервал, а четвертая  неожиданно  притормозила,  и  не  успел
лейтенант среагировать, как из темного чрева показалось до боли знакомое
лицо начальства и раздался его гневный рык:
   - Что, офицер, охренел вконец?! Показуху  здесь  вздумал  устраивать,
мать твою так-растак-перерастак!.. Я тебе покажу  показуху!  Ты  у  меня
будешь еще в Магадане тротуары  мести!..  Я  тебя...  -  Тут  начальство
выдало такое матерное коленце, что лейтенант, ошеломленный этим напором,
едва не  подпрыгнул  от  неожиданности,  -  он  впервые  услышал,  чтобы
генералы так ругались.
   - А ну, живо прячь всех в броню! Чтобы через пять минут здесь никаких
демонстраций не было! Быстрей, быстрей, маму вашу через колено!..
   Джип резко взял с места и исчез в темноте. Офицер,  не  тратя  лишних
слов, махнул подчиненным рукой, и те с радостью бросились "прятаться"...
   Именно в этот момент задрожала земля, тяжело проревели моторы,  снопы
света высветили трассу - это со стороны "Старта" показались два огромных
грузовых  вездехода  типа  "Ураган-2".  Каждый  из  них  тащил   длинную
платформу, на которой стояло что-то  большое,  зачехленное  и,  судя  по
тому, как натужно работали двигатели машин, очень тяжелое.  Водительские
кабинки в  вездеходах  были  разделены  на  две  -  справа  и  слева  от
двигателя, в каждой сидело по человеку - водитель и штурман.
   Молодой солдат-первогодок высунулся было из брони, но  злой  Мурзенко
сильным ударом вбил его обратно:
   - Пошел ты! А ну сидеть, я сказал!
   - Мурза, сдвинься, дай поглядеть!..
   - Мурза, ну дай, не жмись!..
   - Земеля, ты чего?! Мы же свои...
   - Тихо у меня! Рты позакрывали! Быстро, шушера зеленая!..
   Бойцы  заканючили,  но   обозленный   утратой   орла   Мурзенко   был
неприступен: он уселся верхом на люк, не давая товарищам наблюдать,  как
мимо  их   спецкордона   проносятся   тяжелые   грузовики.   Недовольный
случившимся дембель, прищурившись, смотрел на колонну и негромко шептал:
   -  Спецзадание,  спецзадание...  Из-за  вас,  козлов,   такого   орла
лишился!..
   А офицер стоял рядом с БТРом, стоял спокойно, широко расставив ноги и
сунув руки в карманы камуфлированного  комбинезона.  Он  уже  забыл  про
грозные слова генерала насчет подметания тротуаров  в  Магадане  (совсем
сбрендил обожравшийся штабной крыс!), и про Мурзенко забыл,  и  про  его
латунного орла...
   Лейтенант стоял и просто смотрел на вездеходы, на черные "мерседесы",
на спецавтомобили, думая, что вот ведь живут же люди - и техника  у  них
лучше всех, и пашет на них полстраны, сама того не зная, и бабы  у  них,
наверное, гибкие, атласные, с бархатной  молодой  кожей,  и  если  вдруг
такое случится, что кто-нибудь внезапно помрет, обожравшись черной  икры
или царской семги, то похоронят его не иначе как на лафете  какой-нибудь
допотопной пушки да под барабанную дробь всей страны. А ему, лейтенанту,
служить как медному котелку, мотаясь по дальним гарнизонам, пить  отраву
вместо водки и с ужасом ждать, что  те  толстопузые,  которые  почему-то
всегда наверху, опять  устроят  какую-нибудь  кровавую  заварушку  вроде
Афгана или Чечни... И единственное, чего в конце концов заслужишь, - так
это нищенскую пенсию, которую вовремя никто не будет  выплачивать...  Ну
почему так, а?
 
*** 
 
   Естественно, ничего не знала про эту колонну и Аня Зверева...
   В тот самый момент, когда лейтенант следил, как  мимо  него  медленно
проходят "Ураганы", девушка, извиваясь,  как  червяк,  ползла  по  узкой
цинкованной трубе и задыхалась от пыли. Вытяжная система, в которую  она
так  лихо  нырнула  примерно   полчаса   назад,   оказалась   совершенно
неприспособленной  для  того,  чтобы  по  ней  лазили  хрупкие  барышни.
Впрочем, последний факт был ей только на руку - если бы Аня Зверева была
более плотного телосложения, то она бы уже давно  застряла  в  одном  из
многочисленных поворотов, которыми изобиловала вентиляционная труба...
   - Теперь-то я знаю, каково живется какашкам! - невесело пошутила Аня,
преодолевая очередной изгиб. - Вот уж никогда не думала, что придется на
старости лет ползать по железным кишкам...
   Насчет старости она, конечно, загнула - в этом была явная бравада.  В
свои двадцать восемь подтянутая и спортивная Аня Зверева могла дать фору
кому у годно, в том числе  и  мужчинам.  В  •некоторых  местах  путь  ей
преграждали  металлические  сетки  и  решетки,  и  девушке   приходилось
прерывать  движение,  чтобы  одолеть  новое   препятствие.   Она   ловко
вывинчивала шурупы, пользуясь ногтем, а  если  это  было  возможным,  то
просто продавливала хрупкую преграду. В одном месте ей  показалось,  что
впереди мелькнула чья-то вытянутая тень.
   - Только крыс мне здесь не хватало. А ну кыш, кыш, проклятые...
   На всякий случай девушка постучала ладонью по гулкому металлу трубы.
   Крыс она не боялась, на специальных курсах выживания в  экстремальных
условиях по системе подразделений ГРУ (ГРУ  -  Главное  разведывательное
управление.) их научили преодолевать  отвращение  и  страх  перед  этими
животными. Крысы настолько умны, что не  нападают  на  человека  ни  при
каких условиях, исключая только один вариант - если  болеют  бешенством,
говорил инструктор. А истории насчет нападений голодных крыс -  все  это
инструктор  объявил  полной  ерундой,   придуманной   буйной   фантазией
кинематографистов.
   Вспомнив  про  фильмы,  Аня  криво  усмехнулась.   Она   никогда   не
предполагала, что ей самой придется очутиться в роли героя американского
боевика. Это они там то и дело ползают по туннелям и сутками напролет не
вылезают из канализации,  пробираясь  в  логово  каких-нибудь  очередных
бандитов.
   Причем умудряются это делать, оставаясь чистыми и  даже  не  попортив
прически.
   Чушь собачья! Теперь она может со  всей  ответственностью  заявить  -
такого не бывает.
   - Насчет американских суперменов не знаю, не доводилось побывать в их
шкуре. С виду они, конечно, ребята бравые... И стреляют метко, и челюсти
крошат всем, и по канализации ползают,  как  заправские  питоны.  А  вот
попробовали бы они  полазить  в  наших  трубах!  Это  удовольствие  ниже
среднего...
   Аня вдруг замолчала. Насторожилась.  Ей  показалось,  что  в  гудении
невидимого вентилятора возникли какие-то перебои. Это был уже третий  по
счету вентилятор, два  первых  она  миновала  по  специальным  аварийным
проходам, проложенным рядом с бешено вращающимися лопастями (видимо, ими
пользовались техники во время профилактических работ).
   А вот сейчас что-то было не так - она интуитивно почувствовала это. В
первый раз за все время она пожалела, что у нее нет оружия. Впрочем,  об
этом не могло быть  и  речи:  откуда  у  простой  паломницы  может  быть
оружие?.. Но что же ей теперь-то делать? А вдруг впереди засада?  Вполне
возможно, что ее побег уже обнаружили, пролом-то в стене остался о-го-го
какой! Но если подумать трезво, то вероятность ее обнаружения так  скоро
крайне мала.  Чтобы  поджидать  беглянку  в  нужной  точке,  противникам
необходимо знать не только скорость ее передвижения, но  и  направление,
куда она сворачивала на очередной развилке. А это сделать очень  трудно.
Если только не обладать фантастическим способом  смотреть  сквозь  толщу
земли. Нет, фактически это нереально при нашем уровне  развития  научных
технологий... Но с другой стороны, не могут же на нее поставить  десяток
засад!
   Хотя... Почему не могут?
   Девушка тяжело вздохнула.
   Голова раскалывалась от этих мыслей. Кроме того, была  и  физическая,
так сказать,  "материальная"  причина.  Одно  из  свойств  ее  организма
заключалось в том, что Аня Зверева  почти  безошибочно  определяла  свое
местонахождение  над  средним,  общепринятым  уровнем  моря.   Последние
полчаса она медленно, но верно поднималась к поверхности земли и, по  ее
расчетам (по физическому  состоянию!),  теперь  должна  была  находиться
где-то совсем рядом с поверхностью земли. А вдруг  она  зря  паникует  и
подозрительный шум,  который  ей  послышался,  есть  не  что  иное,  как
подтверждение  того,  что  она  вот-вот  просто   выберется   из   этого
гигантского железного "кишечника"?..
   -  Хватит  паниковать!  Не  призраки  же  населяют  этот   загадочный
муравейник... - негромко произнесла девушка. - Вперед  и  с  песнями.  В
конце концов, должно же мне повезти!
   И ей повезло. Но не до конца.
   Она проползла еще немного вперед и неожиданно увидела мощный, почти в
человеческий рост вентилятор.  За  его  вращающимися  лопастями  мелькал
яркий свет.
   Значит, она все-таки выбралась наружу! Однако праздновать победу было
еще рано.
   Рядом с вентилятором стоял солдат...
 
Глава пятая 
 
КАЖДЫЙ САМ ЗА СЕБЯ 
 
   Павла Лагутина отпустили поздно вечером.  Милиционер,  вернувший  ему
документы (при  задержании  у  капитана  отобрали  паспорт  с  фальшивой
плаховской пропиской), вяло пробурчал напоследок:
   - Еще раз попадешься - возьму такой штраф, что мало .не покажется.
   Понял?
   - Как не понять. Тут и конь поймет. Ты лучше скажи, командир, а  чего
это вы меня здесь целый день держали? Я же не  шпион  какой-то!  Ну  дал
пару раз по морде, ну и что? Они же первые на меня напали!
   В ответ сержант лишь загадочно ухмыльнулся:
   - Узнаешь...
   И Павел действительно узнал, когда очутился на улице. В  городе  было
полно военных, и вели они себя довольно нахально. Порой  даже  казалось,
что в городе введен комендантский час - кругом  шастали  вооруженные  до
зубов патрули...
   В Плахове темнело рано -  как  и  везде  вблизи  Полярного  круга.  А
темнота - друг людей с нечистой совестью. И вот сейчас,  идя  по  кривой
улочке, Павел вдруг понял, почему ночью гораздо больше нечисти, чем  при
дневном свете. Это очень удобно, когда ты видишь всех, кто тебе нужен, а
тебя, если захочешь, не видит никто.  Впрочем,  даже  если  бы  на  пути
капитана и повстречался знакомый, вряд ли бы он узнал его. Кому придет в
голову узнавать человека, покинувшего этот городок чуть больше  двадцати
лет назад?
   Поэтому  он  шел  по  знакомым  улицам  практически   не   таясь,   с
любопытством  разглядывая  все  вокруг.  С  одной  стороны,   мало   что
изменилось за эти годы: те же здания, те же названия. С другой - это уже
был  совсем  другой  город,  в  нем  чувствовался  шальной  дух   нашего
безвременья. Разрисованные разноцветной  краской  заборы  с  непонятными
надписями, сплошь состоящими из латинских букв. Черные провалы брошенных
деревянных домов. Убогие коммерческие ларьки. Чахлые кусты  сирени...  И
вот еще странное дело: ни одна собака на него не лаяла. За  время,  пока
он здесь отсутствовал, все тогдашние собаки неминуемо сдохли. А новые  -
почему-то не лаяли. Их вообще не было слышно.  А  ведь  раньше  собак  в
городке было очень много...
   И прохожие попрятались.  И  музыки  не  слышно.  Странная,  тревожная
тишина.
   Как будто все чего-то ждут. И боятся. Вчера было  совсем  по-другому.
Или он от местной дрянной водки вообще уже ничего  не  помнит?  Очень  и
очень странно... Что все-таки творится в этом  богом  забытом  медвежьем
углу?
   Павел не прошел и половины пути до своей "берлоги", как его остановил
чей-то властный окрик:
   - Стой! Документы!
   Он замер как вкопанный. Этот резкий, как выстрел, приказ остановиться
напомнил ему осажденный Грозный девяносто шестого года.
   Из темноты вышли трое военных. Видимо, офицер и два солдата. Все трое
были в камуфляже, с автоматами наперевес. В  их  глазах  Павел  прочитал
страх.
   Интересно, чего они так испугались?
   - Стоять!
   Может,  к  лучшему?  Арестуют,  отведут  в  комендатуру.  Там  все  и
разъяснится.
   - Документы! - повторил офицер. Павел протянул ему  паспорт.  Фонарик
бросил яркий луч света в лицо.
   - Уберите фонарик.
   - На Гоголя живете? - спросил офицер, разглядывая паспорт.
   - Да. Там же написано...
   Свет ослеплял его, Павел ничего не видел.
   - Мужики, что случилось? - миролюбиво спросил он. -  Война  началась,
что ли?
   Словно в ответ вдруг где-то вдалеке прозвучал выстрел, за ним второй,
третий. И  тишина  взорвалась  автоматными  очередями.  Через  несколько
секунд все стихло.
   - Ого! - вырвалось у Павла. - Что происходит-то?
   - Ничего  особенного.  -  Офицер  протянул  ему  паспорт.  -  Обычная
проверка.
   Ступайте!
   - Раньше такого не было...
   - Раньше много чего не было. Ступайте! - нервно повторил офицер.
   Пожав  плечами,  Павел  пошел   вперед.   Интересно,   объяснит   ему
кто-нибудь, что здесь произошло за последние сутки, или нет?
   Кима в батальоне не любили. За широкое круглое  лицо,  за  фамилию  -
хотя Стас уже устал всем доказывать, что  он  русский,  что  дед,  герой
гражданской, следуя тогдашней моде, сменил не только имя, но  и  фамилию
("Фамилия расшифровывается как Коммунистический интернационал  молодежи,
понятно вам, дураки?"), - за два курса полиграфического института...  Да
мало ли за  что  можно  не  любить  человека!  Просто  Стас  появился  в
батальоне на день позже остальных - и этого оказалось достаточно,  чтобы
его раз и навсегда отметили среди других "молодых".
   Нелюбовь рождает страх, а страх - это ненависть.
   И мир для него был теперь выкрашен в грязный цвет хаки,  пространство
свернулось  до  уродливых  размеров  казармы  спецназа,  а  время...  Со
временем у Стаса были особые счеты. Как  и  все,  он  прилежно  протыкал
календарь, подаренный ему друзьями на  гражданке,  делая  это  украдкой,
чтобы, не дай бог, не заметили "деды",  -  не  положено  было  еще  ему,
салаге, заниматься этим. Но время смеялось над ним. Шутило.  Издевалось.
То вдруг растягивало до бесконечности часы нарядов, то, весело подгоняя,
сдвигало минуты сна, а то замирало и стояло себе на месте. Стас в  такие
минуты смотрел во все глаза на висевшие в казарме часы, даже  слышал  их
шум; но стрелки их были неподвижны, они, казалось, не замечали того, что
за окном уже темнеют сумерки, что телевизор, меняя вечерние  ритмы,  уже
успокаивает малышей знакомой каждому с детства мелодией, что  давно  уже
пришло время ужина... Часы презирали его, Стаса, как презирали весь мир.
Они были всемогущи, величавы и могли позволить себе  такую  небрежность,
как потеря нескольких десятков минут.
   О, как Стас ненавидел эти часы! Они были для него воплощением  высшей
несправедливости.  Мерой  зла.  Концентрацией  вселенского  страха...  А
испугавшись один раз этого  механического  чудовища,  Стас  был  обречен
нести этот свой страх до самого конца. Долгих два года...
   Может, именно потому его и не любили в батальоне?
   За страх. За постоянный и непонятный  страх  перед  всем.  Он  словно
источал его, как выходящий через поры  пот.  И  окружающие  инстинктивно
старались держаться подальше. Подальше от его страха. От него  самого  -
солдата второго года службы Кима Станислава Ильича...
   Их подняли по тревоге ночью, но без всякой этой  помпы,  про  которую
любят писать в газетах и говорить по телевизору. Нет, все  было  гораздо
прозаичнее. Просто пришел в казарму хмурый комбат  с  каким-то  майором,
наорал, как обычно, на дневального и велел строиться. Затем были  унылые
боксы, бронетранспортеры, которые никак не хотели заводиться, грузовики,
дорога, ночь...
   Днем их привезли на окраину Плахова; офицеры, такие же невыспавшиеся,
как и солдаты, лениво подгоняли их криками, была обычная неразбериха,  и
Стас долго не мог понять, куда же они попали.
   Ночью в машинах говорили, что их кидают в Чечню, что, мол, там  опять
началась заварушка... Но повезли почему-то не на аэродром, а  на  север,
долго кружили,  потеряв  дорогу,  и  наконец  вот  привезли  на  окраину
небольшого городка.
   И только солдаты собрались "защемить" тут же под колесами  грузовиков
- некоторые уже повалились, прижавшись друг к другу, и захрапели, -  как
прозвучала команда, но какая именно, Стас не  разобрал,  да  и  не  было
никакой охоты.
   Тра-та-та-та-та...
   Очередь прозвучала совсем рядом.
   Стас вскочил. Очумело завертел головой, как и десятки его товарищей.
   - Что?.. Где?.. Кто стрелял-то?..
   Но ответа не было. И  лишь  вновь  прозвучало  где-то  очень  близко:
тра-та-та-та-та...
   Пауза.
   И нежное: пи-у... Пи-у...
   Комбат выругался первым и первым же кинулся на землю.
   - Лежать! - крикнул он. - Всем лежать!.. - Снова выругался  и  дернул
за ногу стоявшего рядом лейтенанта из второй роты.  Лейтенант,  все  еще
улыбаясь, рухнул, как сноп...
   "Вот оно!"  -  пронеслось  у  Стаса  в  голове;  он  кинулся,  сбивая
остальных  и  не  думая  ни  о  чем,  лишь  о   той   очереди,   которая
предназначалась только ему, Киму Станиславу Ильичу, солдату второго года
службы...
   Жах!.. А-ах!..
   Пи-у... Пи-у...
   Тра-та-та-та-та...
   Стас лежал, зажав уши руками, зарывшись головой в сухую ломкую траву,
и все ждал,  когда  его  прошьет  очередью  или  убьет  одинокой  пулей.
"Ма-аленькой такой, свинцовой, скользкой  и  противной,  как  ртуть",  -
вдруг глупо подумал он.
   А может, не убьет? Может, пронесет?..
   Убьет.
   А может...
   Убьет!
   А...
   УБЬЕТ!!!
   Нет, нет, нет... Стас что-то закричал,  вскочил,  побежал  куда-то  в
сторону, наткнулся на такого же, как он сам,  испуганного  солдат