дверью своего кабинета. Банкир бросил рассеянный  взгляд
на  фифу,  потом  на  меня и поманил за  собой.  И  это  все
собеседование, так надо полагать? Я взлетела со стула, будто
меня пружиной вытолкнуло, и шмыгнула вслед за ним.
     Уже на мраморной лестнице Остроглазов меня просветил:
      - Считайте, что вы приняты. Только работать начнете  с
сентября,  когда  они  штатное расписание  утвердят.  Вы  им
телефон свой оставили?
     - Указала в анкете, - клацнула я зубами.
      - Тогда все в порядке, - заверил он и прибавил шаг. На
нижней  ступеньке притормозил и оглянулся. - Могу подбросить
вас к вокзалу, если вы прямо сейчас собираетесь возвращаться
в Дроздовку.
     Я отрицательно замотала головой:
     - Не стоит, я, пожалуй, прежде забегу ненадолго домой.
     - Дело ваше, - равнодушно молвил банкир и был таков.
     Черный лимузин резво сорвался с места и в мгновение ока
скрылся за поворотом.

                          Глава 19

      Я ненадолго забежала домой, чтобы захватить кое-что из
одежды,  раз  уж  мое  пребывание у  Нинон  затягивалось  на
неопределенное  время.  Между прочим,  я  положила  в  сумку
купальник,   чтобы,   пользуясь   случаем,   хоть    немного
позагорать.  Да,  чуть  не забыла, в  прихожей  на  тумбочке
лежало  для меня письмо. Из Барнаула. Я сразу сообразила  от
кого:  от двоюродной племянницы моего бывшего мужа (подумать
только,  все  у меня бывшие: и муж, и любовник),  той  самой
девчушки, что поздравляла меня со всеми праздниками,  вплоть
до  Дня Конституции, обращаясь ко мне "дорогая тетя Женя"  и
подписываясь "Светик".
      Усмехнувшись, я распечатала письмо и наскоро пробежала
его  глазами.  То,  что я из него узнала,  повергло  меня  в
некоторое  смятение. Во-первых, я с удивлением уяснила,  что
"Светик",  обладавшая  круглым  детским  почерком,   полтора
месяца  назад  окончила  школу,  во-вторых,  что  эта  самая
$".n`.$-  o  племянница  зачем-то  собиралась  в  Москву   и
спрашивала,  может ли она остановиться у меня. Только  этого
мне  и не хватало! В конце концов, почему бы этой девице  не
обратиться  с такой трогательной просьбой к своему  дядюшке,
который  тоже живет в Москве и, между прочим, в  отличие  от
меня, не в коммуналке, а в отдельной квартире?
      Я  распалила себя до такой степени, что даже  решилась
позвонить  Ивану,  чего не делала ни разу  с  самого  нашего
развода,  хотя  он  и  оставил мне  свой  телефонный  номер.
Пожалуй, пришел момент воспользоваться его любезностью.  Уже
кончив  крутить телефонный диск, я сообразила, что  Ивана  я
вряд ли застану дома в такое время - наверняка он на работе.
       Мои   опасения  подтвердились  умилительным   детским
голоском, громко сказавшим в трубку:
     - Але, але!
     Я даже трубку от уха отодвинула и растерянно спросила:
     - Девочка, а папа дома?
      -  Я  не  девочка,  а  мальчик, - обиженно  произнесла
трубка,  потом в нашу беседу вмешался женский голос, который
спросил:  "С  кем  ты там разговариваешь?"  Затем,  судя  по
шорохам  И  шумам, последовала непродолжительная  борьба  за
трубку, завершившаяся традиционным "Але, кто говорит?".
      Я  догадалась, что это жена моего бывшего мужа, и чуть
малодушно не бросила трубку, но в последний момент  все-таки
решилась:
     - Могу я поговорить с Иваном? Женский голос не сразу, а
после короткой паузы ответил мне встречным вопросом:
     - А кто его спрашивает?
      -  Бывшая  жена, - пошла я ва-банк, заранее уверенная,
что  совершенно напрасно позвонила. Даже если Иван  и  дома,
никто мне его не позовет.
       Однако,  вопреки  моим  ожиданиям,  Иван  не   только
находился  дома,  но  и  был  незамедлительно  приглашен   к
телефону.
      -  Жень, ты, что ли? - услышала я его слегка заспанный
басок.  -  Что-нибудь случилось? - Я при этом ровным  счетом
ничего  не  почувствовала, ничто во мне  не  дрогнуло  и  не
отозвалось.
      Тут  я заметила, что дверь одной из моих двух соседок,
никак не отреагировавшей на мое появление и даже не вышедшей
поздороваться,  чуть-чуть и совершенно беззвучно  отошла  от
косяка,  и понизила голос, хотя ничего секретного в нашем  с
Иваном разговоре не было:
      -  Слушай,  мне прислала твоя племянница  из  Барнаула
письмо, она собирается в Москву и хочет остановиться у меня,
а я, сам понимаешь... Иван меня перебил:
      -  Постой,  это какая племянница, что-то  я  такой  не
знаю...
     - Двоюродная, - терпеливо пояснила я, - Светой зовут.
       На   другом   конце   провода  случилась   достаточно
продолжительная заминка, разрешившаяся недоуменным мычанием:
     - Гм-гм... С-света? М-м-м, это чья же дочка? Аньки, что
ли,  но у нее три пацана. Или Федора? Но ту, кажется,  зовут
Танькой,  и ей уже лет двадцать восемь, если я не  ошибаюсь.
Wто  же это за Света такая загадочная, а? А может... Ну  да,
скорее всего она дочь моей двоюродной сестры Галки, но тогда
она мне не двоюродная племянница, а троюродная...
      Меня  порядком  утомил телефонный  Иванов  экскурс  по
генеалогическому древу.
      - Танькина она или Галкина, для меня не имеет никакого
значения,  -  отрезала  я,  -  но  принять  я  ее  не  могу.
Двоюродные они или троюродные, но это твои родственники, так
что пусть они к тебе и едут.
      - Ну конечно, конечно, - поспешил согласиться Иван,  -
ты  это.., не бери в голову и не беспокойся: никто к тебе не
приедет. Я сам разберусь со своими родственниками.
      Я хотела сказать: "Давно пора", но смолчала. Главного-
то я добилась.
     - Тогда все, - сказала я.
     - А.., а как у тебя дела?
     - Нормально, - сухо ответила я и положила трубку.
       Сразу   после  этого  дверь  моей  соседки  беззвучно
затворилась,   будто  подхваченная  легким  сквознячком.   Я
показала ей язык. Не соседке, конечно, а двери.
,  Разрешив  проблему с Ивановой племянницей,  я  подхватила
сумку и направила свои стопы на вокзал. Вернее, не только на
вокзал,  потому  что по дороге я еще ненадолго  заглянула  к
матери, и это посещение, как оказалось впоследствии, сыграло
немаловажную  роль  в  моей истории.  Не  в  прямом  смысле,
правда,  а  в опосредованном. Короче говоря, если  бы  я  не
решилась  по  пути на вокзал заскочить к  матери,  я  бы  не
опоздала на электричку в 19.50 и мне не пришлось бы ехать на
той,  что  отправлялась  в половине девятого  вечера.  Какая
разница? Да не такая уж большая, в сущности.
      Только  эта  самая электричка, отходящая с  вокзала  в
половине  девятого, до Дроздовки так и не дошла, застряла  в
десяти километрах, на платформе Плещеево. Полчаса я,  как  и
прочие  пассажиры,  просидела  в  вагоне,  недоумевая,   что
случилось,  а  потом  машинист  сообщил  по  скворчащему   и
шипящему радио:
      -  На  железнодорожном  пути произошла  авария,  поезд
дальше не пойдет.

                             ***

      Недовольный  народ  с сумками, кошелками  и  рюкзаками
высыпал на платформу. Одни кинулись к кассам, чтобы до конца
выяснить, что за авария произошла на железнодорожной  ветке,
другие  бросились к автобусной остановке,  третьи  -  ловить
проходящие  мимо машины. Я тоже понадеялась на  автобус,  но
обнаружилось, что из Плещеева до Дроздовки таковые не ходят.
Тогда я решила вернуться в Москву и была жутко разочарована,
узнав,  что и это невозможно: по причине все той  же  аварии
поезда  не  ходили ни в ту, ни в другую сторону. Я приуныла.
Мне   ничего   не   оставалось,  кроме  как  ждать,   причем
неизвестно, как долго.
     Помыкавшись по платформе, я углядела свободное местечко
на одной из скамеек, присела и принялась изучать купленную в
*(.a*%  газету. Я выучила ее чуть ли не наизусть, а  мегафон
на платформе все еще повторял через каждые пятнадцать минут:
      -  Поезда  из  Москвы и на Москву задерживаются  из-за
аварии на железнодорожной ветке.
     Через два часа начало заметно темнеть и свежеть, я даже
накинула на плечи кофту, благо я сунула ее в сумку наряду  с
купальником.  Людей на платформе становилось  все  меньше  и
меньше,  хотя  я  не совсем понимала, куда они  девались.  В
общем,  с  каждой  минутой мне становилось все  тоскливее  и
тоскливее.  Масла  в  огонь подлил  благообразный  старичок,
сидевший   неподалеку,  который  грустно  изрек,   глядя   в
пространство выцветшими подслеповатыми глазами:
     - А в 23.45 последняя электричка...
     Я вскочила и снова забегала по платформе, против своего
обыкновения пристала к совершенно охрипшей кассирше, которой
приходилось  отдуваться за всю железную  дорогу,  но  ничего
нового не узнала. От нечего делать обошла обшарпанный домик,
в  котором помещались кассы, и обнаружила на одной  из  стен
выцветшую  и  обтрепанную милицейскую листовку, точно  такую
же,  какую  я  видела в Дроздовке, с фотографией неизвестной
девушки,  убитой  маньяком. Впрочем, это,  кажется,  еще  не
доказано.  В  любом  случае  созерцание  посмертного  снимка
молодой  жертвы  настроения мне  не  прибавило.  Неужто  мне
придется ночевать на улице? Бр-р, веселенькая перспективка!
      В  конце  концов я решилась - вышла на обочину  шоссе.
Однако  поднять  руку решилась не сразу. Машины  проносились
мимо  не  так  уж  часто, с перерывом в  три-пять  минут,  и
следовало думать, что ближе к полуночи их станет еще меньше.
Я  оглянулась на оставшихся на платформе пассажиров,  может,
кто-нибудь  из  них присоединится ко мне? Но нет,  никто  из
безнадежно ожидавших такого намерения не выказал. И  где  я,
дура,  была раньше, нужно было мне позаботиться о себе  часа
два  назад,  тогда бы мне наверняка подобралась компания  до
Дроздовки.
      Проторчав  у  обочины минут двадцать, я уже  собралась
вернуться на платформу и провести ночь на лавочке, как вдруг
совсем   рядом   со  мной  взвизгнули  тормоза   автомобиля.
Пролетевшая   метров   пятьдесят   вперед   светлая   машина
остановилась  и  медленно  сдала назад.  Я  поняла,  что  ее
владелец хочет меня подвезти, и не знала, радоваться мне или
пугаться. На всякий случай я отступила в сторону.
     Мужчину в автомобиле такой маневр несколько озадачил.
     - Эй, - сказал он, - так вы едете или нет?
     - Я? - переспросила я, как последняя идиотка.
      - Ну вы, вы, кто же еще? - раздраженно ответил он, и в
этот   момент   я   его  узнала.  Да  это  же  поэт-песенник
Широкорядов!
      -  Еду,  еду! - обрадованно заорала я и с  готовностью
нырнула   в   предупредительно   открытую   заднюю   дверцу.
Плюхнулась на сиденье и сконфуженно сказала:
     - Извините, я вас не сразу узнала.
     - Бывает, - пробормотал поэт-песенник, трогаясь с места
и глядя в зеркало заднего обзора, потом поинтересовался:
     - А как вы здесь оказались?
     - Из Москвы ехала, а электричка застряла, говорят, где-
то  на  пути  авария,  - выдохнула я, жутко  счастливая  тем
обстоятельством, что мои мытарства благополучно  подходят  к
концу.
      -  Авария? - уточнил поэт-песенник. - Наверное,  опять
грунт осыпался, - предположил он, - в прошлом году уже такое
было,  после дождей. - Он повертел ручкой приемника, и салон
наполнился звуками музыки. Широкорядов прибавил громкость  и
осведомился:
     - Что, нравится?
      Я  вежливо  сосредоточилась на льющихся  из  приемника
звуках,  но ничего толком не поняла. Тонкий женский  голосок
выводил заунывную мелодию.
     - Мои стихи, - самодовольно пояснил поэт-песенник.
      Я  сосредоточилась в другой раз, уловила  традиционный
набор  рифм  "любовь-кровь-вновь", а  также  "подожди-дожди-
впереди"  и  из  последних  сил  выдавила  из  себя  улыбку,
довольно  кислую, по всей вероятности. И чтобы поэт-песенник
не счел меня невежливой, призналась:
     - Я не такая уж меломанка, медведь на ухо наступил.
      -  Ну  а  к  поэзии  как  относитесь?  -  не  унимался
Широкорядов.
      Этот  вопрос застал меня врасплох, потому что  считать
поэзией  то,  что тоненький голосок выводил под  фонограмму,
мне не позволяло мое приличное гуманитарное образование.
      -  К  поэзии?  -  Я тоскливо взглянула  сквозь  стекло
автомобиля.  По моим прикидкам, до Дроздовки нам  предстояло
добираться  еще минут десять. Честно говоря,  ввязываться  в
литературную дискуссию мне совершенно не хотелось, вдруг  да
скажу  что-нибудь нелицеприятное, а оскорбленный Широкорядов
меня  за  это  высадит в чистом поле. Тогда уж мне  придется
ночевать даже не на скамейке, а под кустиком.
      В  общем, я отделалась ничего не значащими фразами,  а
поэт-песенник   переключился  на  тему   недавнего   пожара,
свидетелем  которого мы стали, и извинился за выходку  Лизы.
Меня  так  и  подмывало расспросить о последней поподробнее,
но,  как  и  подобает воспитанной девушке, я  задушила  свое
нездоровое любопытство еще в зародыше.
      Скоро мы уже были на маленькой площади возле платформы
Дроздовка,  где  поэт-песенник ненадолго остановился,  чтобы
купить сигареты в круглосуточном киоске, где дежурил все тот
же веснушчатый Сеня. Пока Сеня отсчитывал Широкорядову сдачу
с   пятидесятирублевой  купюры,  они  обменялись   короткими
фразами об аварии на железной дороге и удушающей жаре. А еще
Сеня   спросил,  как  Широкорядову  понравилось  шампанское,
которое тот покупал у него на прошлой неделе.
       -   Шампанское?   -  Похоже,  Широкорядову   пришлось
вспоминать. - Да вроде бы ничего... - И, помахав Сене рукой,
сел за руль.
      Потом  испросил  у меня разрешения  закурить  и  жадно
затянулся.
      Оставшийся отрезок пути мы проехали в полном молчании,
а  когда  автомобиль  поравнялся с поэтовой  дачей,  стоящей
слегка на отшибе, я сказала, что дальше доберусь сама.
      -  Ну  нет, - возразил поэт, - я довезу вас до  самого
дома, тем более что у нас здесь такие дела творятся...
      Я  не  стала  возражать. Машина  медленно,  на  первой
передаче,  поползла  вдоль заборов, а  я  от  нечего  делать
уставилась в окно. Банкирская дача тонула в кромешной тьме -
то  ли  неутешный  вдовец завалился спать с  вечера,  то  ли
остался  ночевать  в Москве, - а вот недостроенная,  та,  на
которой позавчера случился страшный пожар, напротив,  просто
расцвела  огнями. Впрочем, здесь я немного  преувеличиваю  -
особенной иллюминации не было, но на веранде и в двух  окнах
второго этажа свет точно горел. Так же, как и на даче Нинон,
которая,  наверное, места себе не находила, беспокоилась  за
меня.
     - Ну все, приехали, - объявил поэт-песенник, - а вы мне
так и не сказали, как относитесь к поэзии.
      Я  заметила тень, мелькнувшую в окне первого этажа,  -
это  Нинон,  услышавшая шум мотора, приникла к стеклу,  -  и
выпалила:
      -  Все  зависит от поэзии. Хотя даже самая лучшая,  на
мой, конечно, абсолютно субъективный взгляд, напоминает секс
по телефону.
     - Это как? - Широкорядов был откровенно заинтригован.
      -  Очень  просто. Мне кажется, что поэты -  это  люди,
которые   предпочитают  описывать  чувства,   а   вовсе   не
испытывать их.
      -  Интересное  мнение, - почему-то серьезно  отозвался
Широкорядов.
      Я  вышла  и  торопливо  пошла  к  дому.  И  только  на
ступеньках  террасы меня осенило: не примет  ли  Широкорядов
такую мою сентенцию за намек?

                          Глава 20

      -  Ну  где ты пропадала? - набросилась на меня  Нинон,
едва я переступила порог. - И кто тебя привез?
      Прежде всего я рухнула на диван и расслабилась, сложив
руки на груди и вытянув ноги.
      -  0-ох...  - выдохнула я, сбросила туфли и пошевелила
пальцами.
      - Да что с тобой стряслось? - Нинон пристально глянула
на меня из-под очков.
      - Электричка... Электричка застряла в Плещееве: авария
какая-то  впереди  произошла.  В  общем,  я  там  три   часа
проторчала и, наверное, заночевала бы прямо на рельсах, если
бы не поэт-песенник...
      -  Значит, это Широкорядов тебя подвез? А я уж думала,
что такое случилось? Уже два часа места себе не нахожу. То в
окна выглядываю, то к калитке бегаю... Мысли всякие в голову
лезут насчет маньяка... Хотела идти встречать тебя, да  тоже
боязно  как-то... Если бы хоть Остроглазов  был,  я  бы  его
попросила подвезти меня до платформы, но его, как  на  грех,
нету. Видно, решил в Москве заночевать, - щедро делилась  со
мной своими переживаниями Нинон. - Я даже знаешь что в конце
концов  удумала?  Пошла к этому нелюдимому типу  Овчарову  с
-%$.ab`.%--.) дачи - он сегодня здесь, - говорю: куда-то моя
подружка  пропала, не подбросите ли до платформы, а  то  мне
самой  идти  через  перелесок страшно. А  он  буркнул,  мол,
машина не на ходу, и дверь захлопнул прямо перед носом...
      -  "А  сердитый  зверь опоссум дверь  захлопнул  перед
носом..."  - Я сладко потянулась. Приятно все-таки очутиться
на  уютном мягком диване после трехчасовых мыканий в  полной
неизвестности.
     - Опоссум? - не поняла Нинон. - Какой еще опоссум?
      - Детский стишок есть такой, - беззаботно отозвалась я
и вспомнила свой двусмысленный разговор с поэтом-песенником.
Ну и бог с ним!
       -  Опоссум?  -  Похоже,  Нинон  относилась  к  поэзии
серьезнее меня. - И как он выглядит, этот опоссум?
     Я задумалась:
      -  Честно  говоря, я точно не знаю. По-моему,  у  него
такая жесткая торчащая шерсть...
      -  Тогда похож, - серьезно сказала Нинон. - Ты видела,
какие у него брови? Просто непроходимые заросли! Если кто  и
похож на маньяка, то именно он!
     Я не разделяла мнения своей подруги:
      - По-твоему, преступника можно вычислить по внешности?
Ты  что, детективы не читала? Там всегда убийцей оказывается
тот,  на кого в жизни не подумаешь. А иначе все было бы ясно
на первой же странице.
      -  Стану  я читать эту лабуду, - презрительно  бросила
Нинон,  -  полистала  тут как-то пару образчиков  от  нечего
делать,  ну  я тебе скажу... Героиня непременно хороша,  как
утренняя   звезда   на  небосклоне,  умудряется   совершенно
одновременно   быть   секс-бомбой  и  исповедовать   строгие
нравственные принципы, стреляет по-македонски и  в  одиночку
борется  с  мафией.  Разумеется,  в  конце  концов,  перебив
десятка  полтора профессиональных киллеров, она  остается  с
чемоданом долларов и с красивым мускулистым мужиком.  И  при
этом, чем все дело кончится, ясно если не с первой страницы,
то по крайней мере с двадцать первой...
      - Ну и что, - усмехнулась я, совершенно разомлевшая  в
тишине и уюте, - главное - народу нравится.
      -  Ну  не  знаю... Есть хочешь? - И Нинон подкатила  к
дивану  сервировочный  столик, на  котором  стояли  накрытые
салфеткой блюдо с бутербродами, заварной чайник и две  чашки
тончайшего фарфора.
        Только   теперь   я   почувствовала,   что   здорово
проголодалась. И опять с опозданием сообразила,  что  ничего
не  привезла  с собой из города, а еще призадумалась,  каким
образом  Нинон восполняет запасы провианта, если  безвылазно
сидит на даче.
      -  А!  -  беспечно  отмахнулась  Нинон.  -  Меня  Сеня
снабжает.  Конечно,  чуть-чуть  подороже  выходит,  но  зато
никаких забот.
      -  Снабжает  -  это как? Домой, что  ли,  привозит?  -
допытывалась я, придвигая к себе поближе бутерброды  с  тем,
чтобы вплотную ими заняться.
      - Ага! - подтвердила Нинон, разливая чай по чашкам.  -
Nдин  раз в неделю. Он ведь все равно ездит на оптовый рынок
за  товаром,  вот я и заказываю, что мне нужно.  Этот  Сеня,
кстати   говоря,  неплохой  парень  и  неглупый.  Учился   в
институте,  потом  по глупости ввязался  в  какую-то  пьяную
драку,  за что и получил на полную катушку - два года общего
режима.  Между  прочим,  один за всех,  остальные  условными
сроками  отделались:  за кого родители взятку  заплатили,  у
других  заступники  нашлись. А за  Сеню  словечко  замолвить
некому  было,  вот  и  загремел. Из  института,  разумеется,
отчислили, а чтобы восстановиться, деньги нужны,  теперь  же
на  бесплатное отделение не попадешь. Вот он и  зарабатывает
на учебу в своем ларьке.
        -