Андрей ЩУПОВ
   ЗВЕРИНЫЙ КРУГ



Анонс

   Валентин Лужин за свои двадцать семь успел испытать многое,  потом  и
кровью заработать себе  титул  чемпиона  по  кик-боксингу,  повоевать  в
Чечне, получить  срок  и  бежать  из  мест  заключения.  Наконец,  после
стольких мытарств, он обрел шанс  на  достойную  жизнь  и  устроился  на
выгодную работу к новым крутым. Казалось бы, все начало налаживаться.
   Но неожиданно силой обстоятельств Лужин попадает меж двух  огней  при
разборке беспредельных группировок, бьющихся за  контроль  над  бизнесом
крупного областного города и держащих в страхе  все  его  население.  За
жизнь Лужина теперь никто не даст и ломаного гроша. Сумеет  ли  Валентин
отстоять себя,  сумеет  ли  повлиять  на  безжалостную  кровавую  грызню
криминальных авторитетов и их боевиков?

РЕТРОСПЕКТИВА

   Она ждала его осенью, но так уж вышло, что  встретиться  им  довелось
позже.
   Почти на полгода.
   Оттрещав последними заморозками, февраль успел бесславно  скончаться.
В город ворвался ребячливый март, по-птичьему шумный,  по-южному  яркий.
Было чему  порадоваться,  было  над  чем  подосадовать.  Всюду  в  лужах
качались затейливые узоры маслянистых разводов.  Сошедший  снег  обнажил
мертвый асфальт, горы мусора и жухлую скучную траву на газонах.
   Они  встретились   в   начале   весны.   Так   получилось...   Фраза,
подразумевающая некую  предысторию,  в  которой  уже  ничего  невозможно
изменить. Однако никаких историй он излагать  не  собирался.  Переступив
порог,  вялым  движением  Николай  опустил  к  ногам  сестры   легонький
брезентовый мешок и сипловато пробормотал:
   - бот, значит, вернулся...
   Она смотрела на брата и не узнавала. Длинный, с поредевшей  шевелюрой
и  нездоровым  огрубевшим  лицом,  он  походил  чем-то   на   скуластых,
исхудавших солдатиков, возвращавшихся с фронта  в  сорок  пятом.  Словно
ожила хроника минувших лет, словно перемешалось настоящее и  прошлое.  С
криком девушка повисла на шее брата,  осыпая  колючие  щеки,  подбородок
быстрыми поцелуями. И впервые Николай неуверенно улыбнулся. Но лучше  бы
он этого не делал. Улыбка его выглядела  пугающе.  Темная  подрагивающая
полоска рта напоминала прилепившуюся к лицу  пиявку.  Передних  зубов  у
Николая не было. Все так же он стоял у порога, безвольно  опустив  руки,
даже не пытаясь  обнять  сестру.  Отступив  на  шаг,  Наталья  по-новому
всмотрелась в него. Страх и жалость холодными щупальцами  сжали  сердце.
Улыбка на лице брата казалась страшной маской, да и сам человек, стоящий
перед Натальей, был ей пугающе незнаком. Пустой отрешенный взгляд, мешки
под  глазами,  рубчатый  шрам,  рассекающий  левую  щеку.  Что-то  чужое
проступало в его чертах... Что-то новое, чего раньше не  было.  Впрочем,
она уже не разглядывала. Выступившие слезы превратили стены  прихожей  и
тощую, застывшую в дверях фигуру в колеблющийся туман.
   - Испугалась? Ничего, привыкнешь. - Николай засмеялся. Каркающе и так
же сипло. Больно пожав ей плечо, прошел в квартиру...
   А позже они пили на кухне чай с клубничным вареньем, и после  каждого
глотка Николай блаженно постанывал. Наталья ни о чем  не  расспрашивала.
Все тот же страх заставил забыть о вопросах, и она сама  рассказывала  о
новой  работе,  о  засеваемых  в  саду  грядках,  о  студентике-ухажере,
стеснительном и беспомощном.
   Временами ей казалось, что Николай не слышит ее,  но  она  продолжала
тараторить, заполняя тишину нехитрыми новостями,  заранее  страшась  его
шепелявой речи, того, что он может ей поведать. И только  раз  горестным
возгласом у нее вырвалось:
   - Господи! Да ты словно из тюрьмы вернулся!  И  снова  Николай  сипло
рассмеялся. Кружка в его руке задрожала, расплескивая чай.
   - Тюрьма? Н-н-нет, Ната, это не т-тюрьма.  -  Слова  давались  ему  с
трудом, ко всему прочему он еще и заикался. - Чтобы угодить туда, где  я
был,  нужно  совершить  одно-единственное  преступление  -   дожить   до
восемнадцати.
   Дрожь его прошла, Николай потянул кружку к губам.  Кадык  на  длинной
жилистой шее судорожно задвигался. Чаепитие получилось невеселым.
   А на второй день он залепил ей оплеуху. Николая взбесили  жалостливые
глаза сестры. И когда она ударилась  в  слезы,  с  ним  стало  твориться
неладное. Руки Николая заходили ходуном,  голос  сорвался  на  визг.  Он
кричал что-то неразборчивое, и с  криком,  словно  воздух  из  пробитого
баллона, силы  стремительно  покидали  его.  Бледный,  задыхающийся,  он
рухнул на стул и зарыдал.
   С ужасом  она  смотрела,  как,  обхватив  лысеющую  голову,  он  рвет
жиденький  ежик  волос,  роняя  светлые  пучки  на  колени,  как   часто
вздрагивает его сгорбленная спина.
   На следующее утро все  и  выяснилось.  Знакомому  врачу,  усталому  и
тусклолицему, не понадобилось много времени,  чтобы  определить  болезнь
Николая.
   Выписав направление в психотерапевтическое  отделение,  он  наговорил
Наталье множество непонятных слов. Единственное, что  она  уяснила,  это
то, что брат ее сошел с ума. Тихое помешательство с туманным  названием,
писанным на латыни.  В  довесок  к  шрамам  на  лице  и  выбитым  зубам.
Протягивая направление, врач как бы невзначай поинтересовался:
   - Он что, вернулся оттуда?
   Наталья  не  поняла,  что  именно  эскулап  подразумевает  под   этим
"оттуда", и блеклым голосом сообщила,  что  Николай  демобилизовался  из
армии.
   В этот же день за  многие  сотни  километров  от  города,  в  котором
проживали Николай с Натальей, на глухой лесной поляне стояли двое.  Лица
их были багровы, на обтянутых солдатским сукном спинах  темнели  широкие
пятна. Чтобы добраться до этого места, им  пришлось  брести  пехом  двое
суток кряду.
   - Похоже, финишировали, а, лейтенант?
   Офицер  промычал  что-то  невнятное,  поморщившись,  потянул   носом.
Морщиться было отчего. Пятна крови виднелись  по  всей  поляне.  Взрытый
когтями дерн, поломанные ветки  и  что-то  багрово-лоскутное,  размерами
никак не похожее на человеческое тело, лежащее как раз посреди поляны.
   - Хорошая работка, верно?
   - Черт!.. - Лейтенант наконец-то справился с собой. - А где же... Где
остальное?
   -  Известно  где!  У  Хозяина  в  брюхе.  А  скорее  всего  -  уволок
куда-нибудь и спрятал. Он - товарищ запасливый. Все равно как хомяк.
   Лейтенант приблизился к помятым кустам барбариса, разглядывая  землю,
нахмурился.
   - Следы-то какие!
   - Это точно, лапка у Хозяина крупная... - Сержант опустился на кочку,
широким платком утер взмокшее лицо. - Нам еще повезло.  Могли  и  неделю
топать.
   - Могли, это точно.
   - Хорошо, хоть мошкары еще нет, а то бы совсем припухли.
   - Мошкары?..  А  этого  тебе  недостаточно?  -  Лейтенант  кивнул  на
забрызганные кровью ошметья, сплюнул под ноги. -  Сколько  теперь  возни
будет! Объяснения, протоколы...
   - Кому-то будет, а кому-то нет. - Сержант нагловато улыбнулся. Он был
лучшим следопытом на все ближайшие зоны, и панибратство  ему  прощалось.
Бывший таежник и нынешний срочник  слыл  незаменимым  в  подобного  рода
охотах. Кроме того, до конца службы ему оставалось немногим  более  трех
месяцев. - Да и что будет-то? Одежонка - чья? Его. Кровушку тоже возьмем
на анализ. И всех делов!
   - Всех делов... - Офицер хмуро покосился на подчиненного и неожиданно
ощутил беспричинную зависть. Был сержант тощ и жидковолос, ростиком едва
доставал до плеча лейтенанта, однако вот не потерялся в  армии,  в  люди
сумел выйти и чушком не стал.
   - Как он брел по воде столько? Вот я чего не пойму!
   - Ради свободы людишки и не такое проделывают. Да и сдается  мне,  не
брел он, а плыл.
   - Плыл?
   - Ну да. Вниз по течению, как я и  толковал.  Эти  ребята  -  все  до
единого халявщики. Так и норовят поближе к жилью да воде.
   - Так ведь холодно!
   - Это  конечно.  Только  помните,  товарищ  лейтенант,  обрывки  того
полиэтилена? Я вам не просто  так  показывал.  Вон  и  тут  пара  кусков
валяется.
   - Вижу, и что с того?
   - А то, что эти хитрецы "гидрокостюмы" себе сооружают.
   - Гидрокостюмы?
   - Ну да,  портняжное  дело  -  нехитрое.  Трава,  тряпье,  стекловата
какая-нибудь,  а  поверх  слой  полиэтиленовых  кульков.   И   проводом.
Удобства,  конечно,  сомнительные,  зато  сутки  можно  по  любым  рекам
сплавляться.
   - Интересное кино!.. - Лейтенант кругами ходил по  поляне.  -  Однако
"гидрокостюмчик" его,  похоже,  все-таки  протек.  Иначе  зачем  бы  ему
выбираться на берег?
   - А может, оголодал?
   - Может, и так... - Офицер склонился над землей. -  Вон  следы  какие
четкие.
   И его и медведя. А тело косолапый, должно  быть,  и  впрямь  с  собой
уволок.
   - Знамо, с собой. Только я так соображаю: может, оно и к лучшему, что
уволок? Его же как пить дать назад пришлось бы тащить. Вертушка  тут  не
сядет, сами видите. А по трапу поднимать - радости мало. Перемазались бы
как черти.
   Тут он был прав. Погоню уже трижды дробили  по  водным  протокам.  От
лагеря отмахали километров сто, если не  больше.  Жутковатая  находка  и
невеселый финиш устроили бы всех. Следы на земле, примятый кустарник,  а
главное - окровавленное тряпье. И меньше разговоров - про "курорт",  про
разгильдяйство охранников. Нет беглеца - нет и дела, а  вместо  трупа  -
хватит пары лоскутьев. Да вот еще полиэтиленовые ошметья прихватить  для
доказательности.
   - Ну что, будем догонять Хозяина?
   - Перебьется. - Лейтенант ковырнул сапогом кочку. Под ногой чавкнуло,
полосатый бородавчато-коричневый лягушонок испуганно скакнул в  сторону,
притаился в жухлой траве.
   - Заявку егерям дадим, и хватит. Пусть шарят вокруг, если не лень. Мы
свое отработали.
   - Вот и я так думаю. Чего зря пятки  мозолить.  Лейтенант  озабоченно
потер ладонью лоб.
   - А он не мог медведя... того? Все ж таки у него "Макаров" был.
   - Ага, из такой пукалки да по медведям  садить!  Тогда  уж  сразу  из
рогатки!
   - Сержант гоготнул, и начальнику стало  ясно,  что  вопрос  смешон  и
нелеп.
   Действительно,  огромный  медведь  и  крохотный   "макаров"!   Да   и
расстрелял, судя по всему, заключенный все  свои  патрончики.  Еще  там,
возле изолятора.
   - Кстати! Он тут близко,  случаем,  не  шастает?  В  смысле,  значит,
косолапый?
   - Вряд ли. Чего ему шастать? На  сытый  желудок  оно  спать  завсегда
тянет, а не бродить по окрестностям.
   - Стало быть, закурим... Заодно и ракету дадим. - Лейтенант  еще  раз
настороженно  огляделся.  Кругом  шелестел  лес,   деревья   отбрасывали
сумрачную недобрую тень. Видимо, поняв его состояние,  сержант  поспешил
успокоить:
   - Нормально, лейтенант! Автомат - тот же карабин.  Если  знать,  куда
бить, - все одно не устоит. Хоть  сохатый,  хоть  косолапый.  Главное  -
близко не подпускать. Они, медведи-то, быстро бегают, и когти  подлиннее
наших пальцев будут. Взмах - и скальпа нет, еще один - и хребет пополам.
   - Вот и переломил клиента... - Лейтенант с трудом оторвал  взгляд  от
кучи  окровавленного  тряпья.  Над  останками  беглеца   кружили   мухи,
подходить и вглядываться не хотелось.
   - Ну что, даем ракету?
   Сержант с легкостью  кивнул.  Офицер  поднял  к  небу  толстый  ствол
сигнального пистолета. Хлопок  с  чувствительной  отдачей  -  и  гроздья
зеленых огней прочертили в высоте крутую дугу.
   - Красиво! - Сержантик задрал голову.  Лейтенант  тоже  проследил  за
траекторией искусственных звезд.
   В общем-то, дело сделано. По крайней мере, их задача выполнена, пусть
теперь  поработают  другие.  Изучение  места  происшествия,  фотографии,
образцы ткани с кровью - это загонщиков уже не  интересовало.  Лейтенант
тяжело опустился на корточки - совсем как зэк. Оно и понятно, с  волками
жить - по-волчьи выть.
   Манеры конвойные войска и  впрямь  перенимали  у  урок  с  удручающей
быстротой - и к жаргону приучались, и  к  чифирю,  и  ножи  с  наборными
рукоятками за голенищем  носили,  и  татуировкой  зоновской  баловались.
Начальство, разумеется, об этом знало, однако  смотрело  сквозь  пальцы,
мирилось как с неизбежным.
   Издав  глубокий   вздох,   лейтенант   стянул   с   головы   фуражку,
закоростевшими за время охоты пальцами  сунул  в  зубы  мятую  сигарету.
Подчиненный с готовностью поднес зажигалку.

Глава 1

   В электрическом освещении,  хоть  и  далеко  ему  до  света  Божьего,
все-таки есть что-то праздничное. В ярком свете все унылое  исчезает,  и
даже  казармы  перестают  быть  казармами.  Лампочки,  бра,   фасонистое
сверкание  люстр  способны   превратить   любой   загаженный   город   в
очаровательную картинку. Но и в непроглядности ночи есть своя  тайна.  И
когда  томный  кавалер-вечер  обволакивает  землю  широкими   объятиями,
ей-богу, людям стоит  на  пяток-другой  минут  выбраться  на  улицу  или
балкон. Мир в тихие ночные часы преображается...
   Ветер налетел издалека, пригнул черные верхушки, зашелестел листвой.
   Поежившись, часовой сонно огляделся. Темная крона дерева, растущего у
окна,  напоминала  выпрашивающего  подаяние  нищего.  Ветви  тянулись  к
электрическому свету, загибаясь  чуть  вверх,  совсем  как  человеческие
ладони, согбенный ствол взывал о милости. Подивившись столь неожиданному
сравнению, часовой заворочался на мешках, устраиваясь  поудобнее.  Глаза
привычно пробежались по стенам склада, задержались на красочном плакате.
Губы рядового  расползлись  в  ухмылке.  Плакат  изображал  классическую
троицу: бородатого детину в шлеме времен Святослава, юного комсомольца в
буденновке и человека в звездной зеленой каске. Все три воина хмурились,
глядя  в  загадочную,  только  им  ведомую  даль,  и  никто  из  них  не
подозревал, что проказливый карандаш успел поработать над ними, надписав
на груди  каждого,  кто  есть  кто.  Командир  полка  находился  справа,
старшина Курамисов слева, прапорщик Дудашкин, хозяин склада, если верить
надписи, располагался в  центре,  подменяя  собой  юного  комсомольца  в
буденнрвке. Для верности образа  тот  же  карандаш  прогулялся  по  лицу
буденновца, прибавив щетины  и  подрумянив  нос.  Не  удовольствовавшись
этим, неизвестные художники в уголок рта  сурового  комсомольца  хлебным
мякишем приклеили потемневший чинарик. Именно такие  чинарики  видели  в
зубах Дудашкина присылаемые на развод наряды. Сходство,  таким  образом,
становилось полным, не вызывая ни малейших сомнений. Если бы  поработать
еще над глазами да  подузить  буденновскую  стать...  Часовой  не  успел
довести мысль до конца. Обитая железом  дверь  распахнулась  под  ударом
бравого прапора.
   - Пр-рашу!..
   Смеющаяся женщина, суетливо оправляя юбку, выскользнула наружу.
   Покачиваясь неустойчивым фрегатом, следом выплыл помятый прапорщик.
   - Не волнуйся, Ленок, армия тебя проводит. А то хрен  их  знает,  кто
там сегодня на проходной. - Дудашкин пьяно повертел головой.  -  Васька!
Где ты, ядрена-матрена?!
   С пилоткой в одной руке,  с  автоматом  в  другой,  часовой  выскочил
из-под навеса, споткнувшись  о  мешки,  не  удержался  и  растянулся  на
бетоне. Прапорщик громко фыркнул:
   - Ты-то когда успел, японский городовой! Спал небось?
   - Никак нет! - Часовой  торопливо  напяливал  пилотку  на  голову.  -
Только что делал обход, а тут как раз вы...
   - Потрепись мне!  Я  таких,  как  ты,  насквозь  вижу,  екалэмэнэ!  -
Дудашкин приобнял свою  подругу.  -  Вот,  проводишь  товарища,  как  на
прошлой неделе. И чтоб все тип-топ было, ясно?
   -  Обижаете,  гражданин  фельдмаршал.  -  Глаза   часового   смешливо
заморгали. - Как скажете, так и будет.
   - Ладно, действуй. И чтоб тихо мне!
   - Еще увидимся, а? - Ленок потрепала прапора по багровой физиономии.
   Улыбнувшись, двинулась неровной походкой по асфальтовой дорожке.
   Козырнув левой рукой, часовой поспешил следом. Дорожка была узкой для
двоих, и он засеменил сзади, не  зная,  с  какой  стороны  пристроиться.
Сунув руки в карманы, Дудашкин наблюдал, как удаляющиеся фигуры неспешно
огибают залитый светом плац, скрываясь за неряшливо стриженной  акацией.
Неожиданно вспомнилось, что, ласкаясь, женщина называла его  сизокрылым.
Тогда в пылу борцовского азарта он не обратил на это внимания, а  сейчас
стало отчего-то обидно.
   - Сизокрылый... -  проворчал  он.  -  Сама-то!  Груди  -  как  ухи  у
спаниеля.
   Дохнув кислым богатырским духом, прапорщик покосился на свою тень.
   Богатырь  не  богатырь,  но  на  великана  он  чуток  смахивал.  Тень
раскачивалась могучей грот-мачтой, угрожая земной тверди рухнуть, ударив
головой, грудью, коленями.
   Рявкнуть бы, неожиданно подумал он. Чтоб тревогу  боевую  подняли.  С
перепугу... Только ведь не перепугаются. Сунется какой-нибудь бдительный
в форточку, а после настучит по начальству. И тот же Курамисов зайдет  с
самого утра и, отослав посторонних, засадит не по-уставному в  зубы.  Он
это, стервец, умеет! Мозоли натер, гад, на тренировках.  Крепко  врежет.
Может быть, даже сломает что-нибудь в голове... И тогда...  Ох,  что  же
тогда  будет!..  Сжав  кулаки,  Дудашкин  застыл,  напряженно   созерцая
разыгравшуюся в воображении картину. Джэб левой, как у Мохаммеда Али,  и
тут же полновесный апперкот.
   Курамисов с воплем летит на пол, в дверь заглядывают  любопытные,  по
части ползут слухи о жуткой силище хитреца прапора...
   Рыхлое, усеянное красными пятнами лицо Дудашкина сморщилось. Вот если
бы это в жизнь и в явь! Почему во сне одно, а на работе  другое?  Почему
не наоборот и кто, черт подери, так распорядился?
   Сплюнув горестным плевком, прапорщик приблизился  к  стриженному  под
полубокс  кустику  и  помочился  в  звенящий  комарами  сумрак.  Путаясь
пальцами в мокрых пуговицах и насвистывая сквозь зубы, повернул обратно.
То есть - попытался повернуть. На деле подобные вещи  оказываются  порой
абсолютно невыполнимыми. Приплясывающие фонари, окна -  все  закружилось
вокруг Дудашкина.
   Даже луна - он это явственно видел - начинала вращаться, мелькая  все
быстрее призрачными континентами, вспухая и опадая, словно задыхаясь  от
собственной скорости. Земля превратилась в палубу корабля, и палуба эта,
игриво качнувшись, встала на дыбы, сделав попытку  опрокинуть  человека.
Растопырив руки, он с трудом удержался на ногах. Приступ злобы  сменился
неясным торжеством. А спустя мгновение хозяин склада  ощутил  горечь  от
того, что все его бросили, оставив в полном одиночестве. Трагедия сердца
и  пьяная  кутерьма  чувств  тушились  одним-единственным  способом,  и,
вспомнив о недопитой водке, прапорщик немедленно тронулся в путь.
   Увы, дорога  до  дверей,  прямая  и  близкая,  перекрутилась  змеиным
выводком, и, чтобы добраться до склада, ему пришлось сначала  углубиться
в кустарник, ломая ветви, вывернуть на цветочную  клумбу  и  лишь  после
этого,  опустившись   на   четвереньки,   взять   курс   на   освещенный
прямоугольник окна.  Спустя  минуту  он  ткнулся  носом  в  плакат  и  с
изумлением обнаружил, что здесь написана его фамилия. Боец  на  плакате,
кого-то удивительно  напоминавший,  смотрел  неприязненно  и  строго.  А
беломорина в  его  зубах  наполнила  прапорщика  смутными  подозрениями.
Отвернувшись от плаката, Дудашкин с  усилием  поднялся,  выпачканными  в
земле ладонями  принялся  отряхивать  китель.  Перебирая  стену  руками,
добрался до двери  и  движением  утопающего  ухватился  за  ускользающую
стальную ручку.
   - Я вас всех!.. Как Курамисова!.. - Пошатываясь, он вошел в складское
помещение и замер.
   За  столом  сидели  люди.  Двое.  Покупатель,  с  которым   прапорщик
встречался пару недель назад, и какой-то худой тип с неприятным  угрюмым
лицом. Готовое  сорваться  с  губ  ругательство  умерло,  не  родившись.
Прапорщик Дудашкин лишь  безмолвно  открыл  и  закрыл  рот.  Пальцы  его
машинально поползли  по  медным  округлым  пуговицам,  проверяя  степень
беспорядка. Впрочем, если не блевал, значит, порядок. Дудашкин несколько
взбодрился.
   - Не суетись, - сказал  тот,  что  сидел  ближе.  -  Закрой  две