. Только зря это. Фигура он
заметная, а нам проскочить нужно, как мышам. Насчет вашей охраны, думаю,
что не дам вас в обиду! Да и документы у нас надежные.

- Нельзя же так, Павел Афанасьевич, - настаивал Аркадьев. - Василь человек
верный, уже не раз это доказано. Ну, а если любит поесть и выпить, так это
не такой уж порок. - Голос Аркадьева посуровел, в нем прозвучала приказная
нота: - Василь поедет с нами! К этому вопросу, господин есаул, больше прошу
не возвращаться. Все!

- Слушаюсь, ваше превосходительство!

- Отлично! - сказал Аркадьев, в руках его вспыхнула спичка. - Ого, уже
третий час. Завтра у нас трудный день. Спокойной ночи!

Аркадьев ушел, а Борода вплотную придвинулся к тачанке и зашептал:

- Не спишь? Слыхал гуся?

- Слыхал, - ответил я. - А правда, Кирилл Митрофанович, что Махно перешел
на сторону Советской власти?

- Бандита этого из стороны в сторону шатает. Когда ему выгоднее с нами,
идет за Советы, когда видит пользу от белых - идет за белых. В общем, шкура
продажная, этот Махно.

* * *

Утром мы опять отправились на пруд. Кирилл Митрофанович заставил меня
повторить сигналы. План операции, разработанный накануне, оставался без
изменений. Борода не стал уточнять мелкие подробности. Он только добавил:

- Если Бабаш начнет сопротивляться и попытается достать оружие, сразу же
стреляй. Твоя пушка бьет негромко, за полверсты никто не услышит. Понятно?

- Все понятно, Кирилл Митрофанович.

- Но, но! - рассердился Борода. - Забыл, где находишься?

- Виноват!

- Конечно, виноват... Вчера только был разговор, а сегодня опять... Ты что,
маленький? Знаешь, на чем голова у нашего брата держится?

- Наверно, как у всех, на шее, на плечах...

- На шее, на плечах, - передразнил Борода. - У разведчика голова держится
на языке. Болтнул что-либо не так, и... нет головы! Пошли!

* * *

Хутор Бабашей готовился к встрече Маруси. Облаками летал над кухней куриный
пух. Мать Бабаша носилась от дома к погребу и от погреба на кухню.

Когда мы вошли в хату, Аркадьев брился, а Бабаш чистил богато отделанные
серебром ножны кривой шашки.

Борода взял лежавшую на столе шашку и, рассматривая клинок, прочел вслух:

- Подполковнику Аркадьеву А. С. от сослуживцев, в память об усмирении
инородцев. Город Верный. 1916 год[10].

Борода покачал головой, вышел на середину комнаты и закрутил шашкой над
головой. Лицо его стало свирепым, и я подумал, что он сейчас зарубит
Аркадьева, но он спокойно опустил ее к ноге.

- Не плоха? - прекратив бритье, спросил Аркадьев.

- Тяжела! Да и к тому еще подделка, - неожиданно оценил саблю Борода.

Аркадьев положил бритву на стол и, нахмурясь, спросил:

- Из чего это вы заключили? По каким признакам?

Борода подошел к нему и что-то показал на клинке.

- Вот извольте взглянуть. Среди узора гравировки - буковки.

Аркадьев снял очки и, щурясь, поднес клинок к глазам.

- А ведь верно, - заулыбался он, - русские буквы. Вот "ив", а вот "сид".
Скажи пожалуйста! Сколько раз читал надпись и рассматривал узоры, а букв не
замечал. Как вы сразу их обнаружили?

- Я, Александр Семенович, эти фокусы оружейников хорошо знаю. Кроме того,
есть еще один признак. Кавказские клинки - поют, а златоустовские, хотя и
крепки, и надежны, но немы, потому что толстоваты.

Борода стал объяснять недостатки златоустовских клинков, Аркадьев с ним не
соглашался. Чем кончился этот спор, я не дослушал: мать Бабаша пригласила
завтракать.

Поели наспех. Затем Аркадьев позвал к столу нескольких "повстанцев".
Решали, как вести переговоры с Марусей. Вопрос этот Аркадьев давно решил
сам, но продолжал игру в "повстанческий штаб". Бабаш и часть повстанцев
были против соединения. Другие настаивали, чтобы ее отряд принять, а саму
атаманшу выгнать.

- Какой она атаман... так, глупая баба и больше ничего! - сказал седоусый
дядько.

- Пусть идет к Махно и вместе с ним устраивает свои фокусы, - предложил
другой и рассказал, как Марусино "войско", заскочив в большое село или
местечко, сгоняет на площадь всех жителей - и Маруся устраивает
"представление". Став около тачанки, она объявляет, что все хлопцы у нее
заговоренные и что ни одна пуля их не берет. На тачанку становится кто-либо
из ее хлопцев. "А теперь стреляйте!" - приказывает она. Раздается несколько
выстрелов. Стреляют в упор и, конечно, холостыми. Хлопец смеется, а Маруся
подносит ему за "геройство" кружку самогона. "А в Демиевке случилась
неудача, - рассказчик помолчал, - кто-то стрельнул боевым патроном, да еще
разрывной пулей. Ну, тому хлопцу голову разворотило. Теперь больше не
устраивает представлений!"

"Повстанческий штаб" весело загоготал. Решили: Марусиных хлопцев принять, а
саму "атаманшу" выгнать. Повстанцы собрались было расходиться, но вдруг
где-то далеко хлопнул выстрел и сразу же у самого хутора - второй.

- Едут! - сказал Аркадьев. - Пошли!

На дороге показался пароконный фаэтон. За ним неслось облако пыли. Кучер,
чубатый дядько, с огромными запорожскими усами, остановил коней у самого
крыльца.

В фаэтоне, положив ноги на переднюю скамейку, восседал красивый молодой
человек лет двадцати пяти. Одет он был как укротитель зверей в ярмарочном
балагане: голубая куртка, расшитая золотым шнуром, ярко-малиновые рейтузы и
лакированные сапоги с огромными шпорами. На голове - серая каракулевая
папаха, а на груди - полевой бинокль. Позади него на спине фаэтона стоял
пулемет кольта, пулеметная лента спускалась на сиденье.

Одернув куртку, приехавший подобрал волочившийся за ним кавалерийский палаш
в серебряных ножнах, поправил ремень висевшего через плечо маузера и очень
медленно, чуть сгибая ноги, важно направился к крыльцу. Подойдя, он
водрузил на нос пенсне и, приложив два пальца к виску, гнусаво и картаво
спросил:

- Э... э, с кем я имэю чэсть встгэтиться? Надеюсь вы... э... - он посмотрел
в бумажку, - пэлковник Агкадьев?

- Что за чучело гороховое? - довольно громко спросил Борода.

- Я Аркадьев! А вы кто?

Продолжая гнусавить, прибывший заявил, что он военно-политический советник
атамана Марии Павловны Никифоровой, которая по причине заболевания мигренью
прибыть не может, но свидетельствует полковнику Аркадьеву свое почтение, и
"советник" протянул Аркадьеву руку. Лицо Аркадьева покрылось красными
пятнами, и он отвел руки за спину. Гость снял пенсне и, щурясь, стал
рассматривать Аркадьева.

- Очень стганно, очень стганно меня пгинимают! - закартавил он.

Среди "повстанцев" послышались смешки, а Гусар выкрикнул:

- Чого вин придуривается! Это ж попа Назара сынок из села Бондаривки!

- Мне все это очень странно, - вдруг перестав картавить, заговорил гость. -
Я - доверенное лицо Марии Павловны, прибыл сюда для важнейших,
государственной важности переговоров. Вы, господин полковник, даже не
подали мне руки. А ваши люди позволяют себе какие-то насмешки. Я не
позволю! - закричал он пискливым голосом.

- А вы, господин уполномоченный, даже не соизволили себя назвать...

- Виктор Назарович Крестовоз... - запоздало попытался представиться
посланец Маруси, но Аркадьев резко оборвал его:

- Прошу меня не перебивать! Да мне и не интересно, как вас зовут. Если вы
прибыли для переговоров, потрудитесь пройти в дом.

- Да, да, конечно, - засуетился "посол". - Позвольте вызвать моего
адъютанта и письмоводителя?

- Зовите, - буркнул генерал.

- Паливода! Зинченко! Ко мне! - закричал "советник". Из тачанки вылезли два
вооруженных револьверами молодых парня. Один из них нес большой черный
портфель. - Отдайте приказание, чтоб оркестр был наготове, а хлопцы пусть
распрягают! И пошли на переговоры!

Гости вошли в дом, вслед за ними - Бабаш и еще четыре "повстанца".

- Прошу и вас, Павел Афанасьевич, присутствовать, - пригласил Кирилла
Аркадьев.

Я остался во дворе.

На двух тачанках, сопровождавших "посла", приехали восемь вооруженных
хлопцев. Все они были одеты под стать своему начальнику и держались
самоуверенно. Очевидно, они считали себя значительнее и важнее хозяев. У
двоих Марусиных хлопцев, кроме оружия, были еще гармошки, а у кучера
большой бубен.

"Повстанцы" обступили тачанки. Начались дружеские разговоры. Нашлись и
знакомые. Многие бандиты были из соседних уездов и ближайших сел.

- Вы, хлопцы, пока атаманы разговаривают, сыграли бы, - предлагали
"повстанцы".

- Нельзя! Нельзя без дозволения Виктора Назаровича. Мы играем только по его
команде, - объяснили приезжие.

- А вы, хлопцы, без команды!

- Нельзя, потому как у нас дис-цип-ли-на! - Хлопец выговорил трудное слово
по слогам и поднял большой палец вверх. - Во!

Началась бандитская похвальба и взаимное подтрунивание. Гости рассказали,
что свое "обмундирование" они достали, разбив багажный вагон, в котором
перевозились костюмы какого-то театра. Пока они балагурили, тихо отворилась
дверь, Бабаш позвал нескольких "повстанцев" и шепотом передал им приказание
разоружить гостей.

Вдали вдруг захлопали выстрелы, и на галопе во двор прискакали новые гости.
Впереди всех, на хорошей верховой лошади - Сирый, позади - несколько
тачанок с пулеметами и человек тридцать конных. Сирый спешился у крыльца и
прошел в дом. за ним поспешил Бабаш, спрашивая на ходу, что случилось.
Небольшой лужок перед домом Бабашей и широкий двор стали похожи на ярмарку.
Коней распрягли, тачанки с поднятыми оглоблями поставили вокруг лужка.
Посланцев Маруси разоружили и согнали к сараю.

Через некоторое время на крыльцо вышли Аркадьев и Сирый. За ними появился
Бабаш. Одной рукой он тащил за шиворот помятого, с распухшим носом
"военного советника" Маруси, а другой - его адъютанта. Письмоводитель
плелся следом. Бабаш ногой поочередно сбросил посланцев с лестницы, а
Аркадьев загремел на весь двор:

- Твоя Маруся - базарная воровка... Мне, генералу русской армии, предлагает
место своего помощника! Жаль, что она сама мне это не предложила! Висели б
оба на одном суку! - Аркадьев был разъярен, его страшный шрам посинел и
вздулся.

- А что же зазорного предложила Мария Павловна? - слезливо оправдывался
"посол". Аркадьев не слушал и приказал:

- Дать ему десять плетей, а этим, - он ткнул пальцем в сторону адъютанта и
письмоводителя, - по пять! Коней, тачанки, оружие отобрать!

Бабаш что-то спросил Аркадьева.

- Давай их сюда! - распорядился генерал, и остальных пленных подогнали к
крыльцу.

- Ну, вояки! Бабье войско! Что с вами делать? Выпороть, чтоб впредь знали,
с кем дело имеете?! Чего молчите? Напугались?

- Та мы ж ничего... - заговорил один, - мы только приехали с батькой
Виктором Назаровичем,

- Ах, этот клоун, оказывается, батько? Добавить ему еще пяток плетей! -
Аркадьев повеселел. - Больше батек нет?

"Повстанцы" подхватили приговоренных к порке "представителей", а
обезоруженные хлопцы, явно довольные тем, что для них дело обошлось без
плетей, пошли следом. Двор опустел. Бабаш позвал меня смотреть, как будут
"учить" Марусиных "представителей", но я отказался и вошел в дом.

Борода, Аркадьев и Сирый сидели за столом над картой.

- Я эту дорогу, ваше превосходительство, отлично запомнил, когда ехал сюда,
- сказал Борода и стал называть населенные пункты и расстояния между ними.

Аркадьев, проверяя по карте, изумлялся:

- Послушайте, Павел Афанасьевич, это же гениально! Неужели у вас такая
память?

- Память у меня, Александр Семенович, хороша только зрительная. Вот
математику и физику я запоминаю очень плохо. - Потом Борода тонко
подольстил: - Мне в академию не попасть, хоть разбейся. Мое дело - воевать!
- Он встал: - Крушить врагов моей родины!

- Правильно, дорогой, правильно! Мы люди военные. Все наши помыслы, всю
кровь до последней капли на алтарь нашей растерзанной России! - Аркадьев
тоже встал и с чувством пожал Бороде руку.

В комнату позвали несколько человек из новоприбывших. Аркадьев объявил о
своем отъезде, выслушал сожаления. На этом совещание закончилось и начался
прощальный пир. Я вышел во двор. Из раскрытых окон неслись крики "Ура!
Слава!". Эти крики то и дело прерывались нестройным пением. На лужку,
усевшись вокруг двух ведер самогона, угощались "повстанцы". В этом они не
отставали от своих атаманов.

Я отправился спать на сеновал. Поздно вечером рядом со мной улегся Борода.
Шурша сеном, он зашептал:

- Вот здорово вышло! Пока Марусин представитель ездил сюда, саму атаманшу
перехватили чекисты и кавалерийский отряд. Никто из банды не ушел, а
чертову Марусю взяли! Сирый говорит, что "это дело рук проклятого Капусты".
Я тоже думаю, что это Капустин сработал!

- Это тот Капустин, что снаряжал нас в Екатеринославе? - поинтересовался я.

- Он, он! Больше некому. Он же в Екатеринославе, как и я, начальник отдела
по борьбе с бандитизмом.

За домом "повстанцы" наладили хор: пели старинные украинские песни.
Изредка, под гармошку, кто-то выкрикивал частушки - и хор задорно
подхватывал припев: "Чим-чура, чура-ра!"

Борода долго ворочался, вздыхал:

- Эх, хорошо поют, черти, спать не дают! Пойду послушаю, что о новом
атамане говорят.

Вскоре певшие приумолкли. До меня доносились лишь отдельные восклицания и
смех. Я было задремал, как вдруг жалобно раз-другой вздохнула гармонь и
запел Борода. Я смог разобрать только слова припева:

                      Э-эх, доля-неволя, мутная волна!

                      Стенка ли, осина - могила темна!

В мелодии этой песни, в словах ее припева и вздохах гармошки было столько
тоски, что мне стало не по себе.

Но вот гармонь вздохнула еще раз и смолкла. Долго стояла тишина. Потом
кто-то из "повстанцев" пропел: "Эх, стенка ли, осина - могила темна!" - и
выругался.

Прошло, наверно, полчаса, когда я услыхал тяжелые шаги.

- А песню эту я выучил в Ставропольской тюрьме, куда меня чекисты
законопатили, - сказал кому-то Борода.

"Опять плетет байки", - подумал я, но, услыхав продолжение разговора,
испугался. Сна как не бывало.

- Может, там ты меня и видел? - спросил Кирилл.

- Ни, ни! - бубнил пьяный голос. - В Ставрополе не был, в тюрьме пока не
сидел. А вас, добродию, где-то видел!

- Это бывает. Завтра проспишься и, может, вспомнишь. Только, я думаю, ты
обознался. Если ты на германской не воевал, на Дону и в Крыму не был, то
где же ты меня мог видеть? Я на Украине шестой день. Нет, друг, это тебе
померещилось. Иди спать.

Борода полез на сеновал, а пьяный голос еще долго бормотал под дверью.
Потом бормотанье перешло в храп. Борода толкнул меня в бок и зашептал:

- Дядька нашелся знакомый. Вроде бы где-то я его брал... Вот чертяка!
Только этого недоставало... Может, утром он на трезвую голову не станет
вспоминать? Но кто его знает. Этот пьянчуга ко мне весь вечер
привязывается, а Сирый нет-нет да и напомнит ему: "А где же ты его бачыв?"
Я от них еле отвязался и ушел. Пришлось сказать Аркадьеву, что голова
болит. Надо что-то предпринять!

- А что можно предпринять? - шепотом спросил я.

- Что, что? Способов много, только не подымается у меня рука на
безоружного, да еще пьяного.

- А вдруг завтра утром он вас узнает?

Борода молчал, ворочался, а пьяный под дверью сарая перестал храпеть и
вновь стал гадать: "Видел или не видел?"

- Знаешь, что, Саня, - быстро зашептал Борода, - попробую с ним поговорить
начистоту, а уже если не поможет, то.. - Он не договорил и стал натягивать
сапоги. - А ты минут через пять спустись вниз, достань кольт и принеси его
мне. Мы пойдем к пруду.

Чертыхаясь, что не дает уснуть, Борода полез вниз. Вскоре послышались возня
и голос Бороды: "Давай, давай, топай отсюда! Нечего тут шуметь. Иди спать к
своим!"

Затем я услышал жалобный голос пьяного: "Та пустите меня, добродию, я пойду
сам!"

Когда голоса удалились, я спустился вниз. В залитом лунным светом дворе
никого не было. Наша тачанка стояла у самой двери, упираясь спинкой в стену
сарая. Я чуть откатил ее. Тень открытой со стороны дома двери делала меня
невидимым. Осторожно, стараясь ничем не стукнуть, я открыл сундук, вынул
дно и, достав кольт, спрятал за пояс брюк. "Зачем он понадобился Бороде? Он
же говорил, что на безоружного не может поднять руку. Да и выстрел из
кольта всполошит всю банду". Но раздумывать было некогда. Я вышел со двора
и поспешил за Кириллом.

Почти у самого пруда моим глазам открылась такая картина: пьяный выписывал
ногами невероятные узоры, а Борода обнимал его за плечи и приговаривал:

- Сейчас, Кузьма, умоешь лицо, посидишь у воды и все пройдет. Может, тогда
и вспомнишь.

- Эге, умоюсь! - соглашался пьяный, а Борода продолжал:

- Хорошо бы тебе выкупаться, да, боюсь, утонешь. "Неужели он его утопит?" -
с ужасом подумал я.

- Нет, в воду не полезу, - встрепенулся пьяный, пытаясь освободиться от
объятий Бороды. - Не полезу! Не умею плавать! Посижу на бережку, охолону.

Он стал рассказывать, какая у него хорошая семья - жена и трое детей, что
он лучший хозяин во всей Огневке. Потом бандит вдруг помрачнел и, глубоко
вздохнув, заявил, что все его благополучие может разрушиться из-за участия
в "повстанье". Он сплюнул и зло сказал:

- Какое это повстанье? Только разбой и грабиловка! А Полковник и Сирый -
хуже волков!

- Ну, что ты говоришь, Кузьма! - остановил его Борода.

- Волки, волки! - настаивал пьяный. Мне даже показалось, что в голосе его
прозвучали трезвые нотки.

Мы подошли к пруду. Борода усадил пьяного у самой воды, снял с него
каракулевую шапку, сказал мне:

- Саня, зачерпни воды. Сейчас освежим Кузьму, вытрезвим и поговорим. Может,
он и вспомнит, где мы с ним виделись.

Кузьма, который молча сидел на земле и уже успел задремать, вдруг
встрепенулся:

- Точно, видел вас, добродию, - забормотал он, - только, хоть убейте, не
вспомню!

Я подал Бороде воду. Он старательно вымыл Кузьме лицо, вылил остатки воды
ему на голову и нахлобучил шапку. Пьяный сидел спокойно и только пофыркивал.

- Полегчало? - спросил Борода.

- Чуток легче стало. Спасибо вам, добродию! - Он зябко повел плечами. -
Холодно!

- Ничего, посиди спокойно. Сейчас отогреешься, тогда поговорим, - сказал
Борода и обратился ко мне: - Принес, Саня?

- Принес, Павел Афанасьевич.

- Давай! - Кирилл протянул руку за кольтом и вдруг, к моему удивлению,
четко выговаривая каждое слово, произнес: - И не Павел Афанасьевич я, а
Кирилл Митрофанович, а фамилия моя - Борода.

Услыхав фамилию "Борода", пьяный, как мне показалось, протрезвел. Хитро
сощурясь, он улыбнулся, погрозил Кириллу Митрофановичу пальцем и попытался
встать на ноги.

- Сиди, Кузьма! - приказал Кирилл и махнул кольтом.

Пьяный, все более и более трезвея, стал креститься, приговаривая:

- Господи, царица небесная! Та вы, добродию, не шуткуйте с ливорвертом.

Потом он решил превратить все в шутку.

- Какой же вы Борода? Вы же свой человек, ахвицер! - Он снова попытался
встать.

- Хватит, Кузьма! Садись и слушай! - осадил его Борода. - Ты меня не узнал,
а я тебя вспомнил. Ты где был дня за два до Первого мая?

- Где я был? Дома! - невинным, совсем трезвым голосом ответил Кузьма.

- Плохая у тебя память, Кузьма. Под Первое мая ты был в Пушкаревке. Там я
тебя и взял. Пьяного, как сейчас. Вспомнил? Я тебя за ноги с печки стащил.

- Господь милослывый! - завопил Кузьма. - Так тот дядько был с рыжею
бородою, а... а...

- А бритва на что?

Кузьма повалился в ноги Бардину, беспрестанно крестясь и пытаясь обнять его
сапоги.

- Что, теперь узнал?

- Узнал, узнал, товарищ Боро...

- Ну, ну! Какой я тебе товарищ? Забыл, кто ты? Память у тебя совсем
дырявая. Давал мне подписку в Чека, что не будешь выступать против
Советской власти?

- Та давал...

- А что на деле? Кузьма заплакал.

- То все Сирый, щоб ему выздыхать! Когда я из Чеки прибыл до дому, он сразу
ко мне: "А ну, Порубайло, собирайся в поход, а если не пойдешь, хату спалю!"

Борода помолчал, обдумывая что-то, а Порубайло, стоя на коленях, размазывал
по лицу слезы и жалобным голосом умолял не губить его "манесеньких диток".

- Нужны мне твои детки, - оборвал его Борода. - Уж если их кто и погубит,
то