дерева,  как под ним бесшумно прокрался вдоль дороги
тощий серый волк.
     Извечный инстинкт говорил сиамцу, что не нужно оставлять за собой
следов.  Остатки добычи,  которую он с  такой  ловкостью  убивал,  кот
зарывал в землю и прикрывал сверху листвой; так же аккуратно он убирал
свои испражнения,  наскребая на них свежей земли.  Спал он  немного  и
чутко,  где-нибудь  высоко,  в  густой  кроне хвойного дерева.  Там он
ничего не боялся.
     На рассвете  второго  дня  странствия  он вышел напиться на берег
заросшего камышом озера.  Он прошел  футах  в  ста  от  шалаша,  грубо
сооруженного  из веток и камыша,  в котором,  согнувшись,  сидели двое
мужчин с ружьями на коленях и  индейская  собака  чизапикской  породы.
Перед  ними  на  воде качалась целая флотилия чучел,  очень похожих на
настоящих уток.
     Когда, бесшумный и невидимый,  кот крался мимо, собака беспокойно
зашевелилась, тихонько повизгивая и повернув голову, но один из мужчин
прикрикнул   на   нее  и  она  улеглась,  навострив  уши  и  продолжая
внимательно поглядывать.
     Некоторое время  кот  пристально  смотрел  на  собаку из камышей,
потом  высоко  выставил  кончик  хвоста;  хвост   торчал   из   травы,
покачиваясь   из  стороны  в  сторону,  а  кот  наслаждался  бессилием
расстроенной собаки.  Потом,  повернувшись,  кот  стал  пробираться  к
берегу, где скоро его длинное тело увидел в бинокль один из мужчин.
     - Сюда, кис, кис! - позвал он неуверенно.
     И снова:
     - Киска,  кис,  кис,  сюда!  Кис!  - но кот не  обращал  на  него
никакого внимания.
     Свернув розовый язык трубочкой,  он нарочито медленно лакал воду.
Теперь  его  звали  двое,  недоверчиво,  сдавленно смеясь.  Кот поднял
голову и взглянул на чернеющие на фоне неба,  поднявшиеся во весь рост
две фигуры. Слыша их взволнованные голоса, кот - искусный притворщик -
изящно отряхнул по очереди каждую лапку,  осторожно слез  с  камня  и,
чрезвычайно довольный, скрылся из глаз.

     Ранним туманным  утром,  продолжая  идти по следу,  кот обнаружил
наполовину съеденную кроличью шкурку и остатки потрохов совсем свежие.
Обнюхав  камни  вблизи,  кот понял,  что собаки провели здесь ночь,  а
потом пересекли тянущееся на несколько миль болото,  заросшее ельником
и кедрачом.  Путь лежал то по влажной топи, то по сухому грунту, мягко
усыпанному  хвоей.  Это  были   мрачные   места   и   кот,   очевидно,
встревожился, часто оглядывался, как будто опасаясь, что за ним следом
кто-то  идет.  Несколько  раз  он  взбирался  на  дерево  и  выжидающе
наблюдал,  сидя на ветке.  Но тот, кого он чуял или угадывал, проявлял
не меньшую хитрость и не показывался.
     Кот все  время  был  настороже,  ощущая  каждым  нервом,  что его
преследует враг.  С облегчением увидев,  что полоса  густого  мрачного
леса  кончается,  он  побежал  быстрее.  Впереди  уже виднелся просвет
голубого неба - значит, недалеко открытое место.
     Впереди, поперек  оленьей  тропы,  по  которой бежал кот,  лежало
старое упавшее дерево.  Он вспрыгнул на ствол, на мгновение задержался
и  тут каждый волосок на его теле встал дыбом:  он явственно услышал и
даже скорее учуял чем различил на слух,  совсем рядом преследующее его
животное.  Не  мешкая  ни  секунды,  кот  прыгнул  на  березу и повис,
вцепившись в ствол когтями,  оглядываясь на тропинку.  Так же мягко  и
неслышно,  как он сам по тропе шла громадная кошка.  Но она отличалась
от обычной домашней кошки не менее,  чем отличался от нее он,  сиамец.
Кошка на тропе была почти вдвое больше обычной,  коренастая и тяжелая,
с коротким,  будто обрезанным, хвостом и толстыми мохнатыми лапами. По
светло-серой,  с рыжеватым оттенком,  шерсти шли редкие,  более темные
крапинки.  Голова не отличалась от головы  обычной  кошки,  разве  что
меховым  ошейником,  да  над  ушами  торчали  кисточки.  Морда ее была
свирепой и жестокой,  и кот инстинктивно почувствовал,  что перед  ним
природный  убийца,  намного  превосходящий  его по силе,  свирепости и
ловкости.
     Кот вскарабкался  на  молодую березку как можно выше и прильнул к
тонкому стволу, который раскачивался под его тяжестью.
     Рысь остановилась   посреди   тропы,  приподняв  тяжелую  лапу  и
пристально глядя вверх злобными сверкающими глазами. Сиамец прижал уши
и  ядовито  зашипел,  потом быстро огляделся кругом,  прикидывая,  где
можно спастись.
     Легким прыжком рысь очутилась на верхушке сваленного дерева и еще
одну длинную минуту две пары глаз с ненавистью впивались друг в друга.
Сиамец издал низкий, свистящий звук, охлестывая себя хвостом по бокам.
Рысь перепрыгнула на березу и  легко  обхватила  лапами  могучий  сук,
потом,  впиваясь  длинными когтями в ствол,  она полезла вверх к коту,
который отступал, пока было возможно, раскачиваясь на угрожающе тонком
суку.  Дерево  все  больше  перегибалось  и кот еле-еле удерживался на
самом кончике ветки.  Рысь вытянула лапу и, не достав до кота, сорвала
когтями полосу коры со ствола.
     Кот тоже махнул лапой,  но ветвь под ним раскачалась так  сильно,
что он не удержался и упал,  но тут же перевернулся и стал на ноги.  В
нескольких метрах от себя он услышал глухой удар от  падения  тяжелого
тела:  дерево, выпрямляясь, сбросило рысь почти одновременно с ним, но
более грузное животное ударилось сильнее и вскочило чуть менее быстро.
Доля  секунды,  пока рысь,  переводя дух,  стояла на месте,  дала коту
небольшое преимущество и он,  как стрела,  понесся  по  узкой  оленьей
тропе.  Почти  тотчас  услышал  он  вплотную  за  собой  прыжки  рыси.
Повернуться и сражаться было бесполезно.  Это не был  глупый  медведь,
которого можно обмануть и запугать, а такой же коварный и безжалостный
зверь, каким был сам кот по отношению к другим, более мелким животным.
     Удирая, кот знал,  что бежать бессмысленно.  В отчаянии вспрыгнул
он на ствол сосенки,  но деревцо было молодое и недостаточно  высокое,
чтобы его укрыть.
     Враг поступил на этот раз хитрее: он взобрался только до половины
ствола  и  начал  раскачивать  гибкое  деревце  из  стороны в сторону,
стараясь стряхнуть кота вниз.  Положение было  отчаянное.  Дождавшись,
когда  качающееся дерево наклонилось к земле,  кот весь собрался,  так
что стал похож на свернутую пружину,  и метнулся вниз.  Рысь тоже была
ловка,  но  на  волосок  промахнулась и кот,  резко свернув в сторону,
помчался в обратном направлении.  На  счастье  в  пригорке  перед  ним
оказалась кроличья нора,  и кот,  как пуля, влетел в нее. Теперь когти
рыси были ему не страшны.  Он втиснулся в  нору  как  можно  глубже  и
сжался  в  комок.  Нора  была  настолько  узка,  что  кот  даже не мог
повернуться.  Рысь тоже согнулась у норы и  засунула  в  нее  лапу.  К
счастью,  кота  она  не  достала.  Рысь  опустила голову и опрометчиво
заглянула в отверстие.  Ей  пришлось  тотчас  отпрянуть  в  бессильной
ярости;  из  норы прямо ей в морду ударил фонтан земли - кот,  работая
задними лапами, вышвыривал землю наружу.
     Рысь попятилась  и  стала  готовиться  к  новому наступлению.  На
поляне воцарилась тишина и все выглядело мирным и тихим,  в  то  время
как сердце у несчастного,  попавшего в ловушку,  кота дико колотилось.
Рысь начала  разрывать  землю  вокруг  входа  в  нору  своими  мощными
передними  лапами и так занялась этим,  что ничего вокруг не слышала и
не замечала.
     Она не  учуяла,  как  с подветренной стороны неслышно приблизился
мальчик и зашел в кусты.  На нем была ярко-красная курточка и кепка, в
руках он нес ружье.
     Мальчик двигался бесшумно не потому,  что увидел рысь,  а оттого,
что  выслеживал оленя.  Он и его отец продвигались параллельно,  давая
друг другу знать о себе  условленными  сигналами.  Мальчик  был  очень
взволнован   и   горд,   ибо   впервые   отец   счел  сына  достаточно
самостоятельным, чтобы взять его на охоту и доверить ему ружье.
     Неожиданно мальчик увидел разъяренную рысь,  с негромким рычанием
разгребающую грунт,  в  то  время  как  на  нее  откуда-то  непрерывно
сыпалась земля.
     В этот момент рысь оглянулась и заметила мальчика. Она пригнулась
рыча и без страха,  с ненавистью,  глянула ему в глаза.  Мгновение - и
рысь прыгнула - готовая и к бою и к бегству, и в тот же момент мальчик
поднял ружье,  прицелился и выстрелил - все одним,  быстрым движением.
Рысь перекувырнулась в воздухе и ударилась о землю,  с жутким  свистом
выпустив воздух из легких.  Дернулись передние лапы, по телу пробежала
последняя судорога - рысь была мертва.
     Мальчик подошел к неподвижному зверю. Он еще слегка дрожал, и был
не в силах забыть злобный свирепый взгляд рыси,  которая теперь лежала
перед ним, обнажив белые клыки.
     Мальчик стоял  и  глядел  на  рысь,  не  подходя  к  ней   и   не
дотрагиваясь,   ожидая   отца,   который  уже  бежал,  задыхающийся  и
взволнованный,  окликая на бегу сына. Мужчина остановился, пораженный,
увидев сначала рыжевато-серого зверя, распростертого на сосновой хвое,
а уже потом бледное лицо сына.  Отец перевернул зверя и  показал  сыну
маленькое аккуратное отверстие, куда вошла пуля.
     - Точно в сердце!
     Он поднял   глаза,   усмехнувшись,   и  мальчик  тоже  неуверенно
улыбнулся.  Сын перезарядил ружье и привязал к ветке красную  косынку,
чтобы при возвращении легче было найти место, где лежала рысь.
     Потом, оживленно переговариваясь,  люди ушли вместе по  тропе,  а
кот сидя в своей норе слушал, как удалялись их голоса.
     Когда все стихло,  кот,  пятясь задом,  вылез оттуда и  вышел  на
покрытую солнечными бликами поляну.  Он был весь грязный и, не обращая
никакого внимания на мертвого зверя,  уселся шагах в десяти от него  и
принялся  невозмутимо  чистить  свой  мех  от  кончика хвоста до носа.
Закончив свой туалет,  он с наслаждением  потянулся,  а  в  заключение
презрительно  повернулся  к  рыси  спиной  и задними лапами засыпал ей
морду землей.
     После этого  он  пустился в путь,  хладнокровный и самоуверенный,
как всегда.

     Спустя два дня кот догнал собак.  Он вышел на  гребень  холма,  у
подножья   которого   лежала  долина,  прорезанная  небольшим  ручьем,
затененным зарослями ольхи.
     На противоположной стороне долины,  среди голых деревьев, он ясно
увидел две дорогие ему фигуры - золотистую и белую.  Кот  взволнованно
забил хвостом и пустил жалобный, призывный вопль.
     Оба животных на холме напротив застыли, точно вкопанные, услыхав,
как эхо разнесло над спокойной долиной хорошо знакомый зов.  Вспрыгнув
на скалу,  кот вновь издал глухой хрипловатый вой,  ясно донесшийся до
собак.  Те вертелись, все еще не веря и не видя кота. Наконец, молодой
пес разглядел его,  неистово залаял и помчался вниз и перемахнул через
ручей.  За  ним,  не  отставая,  несся  старый  пес.  Кот тоже ринулся
навстречу, делая огромные прыжки. Они встретились на берегу маленького
ручья.
     Старый пес совсем обезумел  от  радости.  Он  неистово  облизывал
кота,  дважды  сбил  его  с ног,  нетерпеливо тыча головой.  Потом,  в
восторге начал крутиться вокруг  кота,  как  тогда  вокруг  колли.  Он
приближался кругами,  и, очутившись рядом, ринулся на кота; тот спасся
от удара,  вскочив на ствол  дерева,  затем  перевернувшись,  свалился
оттуда на спину псу.
     Глядя на все это сияющими глазами,  молодой пес стоял в стороне и
медленно, радостно помахивал хвостом, ожидая пока придет его черед.
     Когда старый белый пес,  изнемогая от восторга, свалился, едва не
задохнувшись,  лабрадор  подошел  к  коту.  Тот встал на задние лапы и
сочувственно обследовал, разорванное ухо собаки.
     Этой ночью  трудно  было бы найти более счастливых животных,  чем
эти трое.  Они улеглись под старой развесистой пихтой у берега  ручья,
на  душистой  хвое.  Между  лапами  старого  терьера  снова  лежал его
любимец,  теплый,  мурлыкающий   кот,   и   пес   посапывал,   глубоко
удовлетворенный.  Лабрадор,  их заботливый вожак,  вновь,  обрел своих
подопечных и мог с легким сердцем продолжать путь.

9

     Позади лежало более  двухсот  миль,  путники,  как  прежде,  были
втроем, но среди них только кот остался целым и невредимым. Старый пес
все же  упорно  тащился  вперед;  хуже  было  лабрадору,  Его  некогда
прекрасная,  блестящая шерсть свалялась и морда безобразно раздулась и
казалась странно огромной по сравнению с исхудавшим  туловищем.  Из-за
мучительной  боли  в  воспаленной челюсти он почти не мог открыть рта,
так что буквально умирал от голода.
     Его подпускали  первым к любой добыче,  убитой котом,  и лабрадор
питался исключительно кровью, которую мог слизать со свежей дичи.
     По заведенному  порядку  целый день они двигались вперед.  Собаки
рысили бок о бок спокойно,  целеустремленно:  со стороны их можно было
принять за двух домашних баловней, выбежавших на небольшую прогулку.
     Как-то утром,  в глухих лесах Айронмаус, именно за таких и принял
собак  лесник,  возвращавшийся  с обхода по заброшенной тропе к своему
джипу.
     Собаки скрылись  за  поворотом  вдали и лесник,  занятый осмотром
деревьев,  тут же о них забыл.  Лишь значительно позже, уже под вечер,
его  неожиданно  осенила  мысль,  что  в  этих местах на тридцать миль
вокруг нет человеческого жилья.
     Старший лесник,  которому  он  рассказал  о  встрече,  насмешливо
расхохотался и спросил, уж не видел ли он заодно и эльфов, прыгающих с
поганки на поганку?
     А неделю  спустя  наступила  очередь  лесника  посмеяться,  когда
оказалось, что все это ему не приснилось...

     Тем временем  на  Хирон-лейк  Джон Лонгридж с братом готовились к
заключительной поездке сезона.
     В Англии семья Хантеров собиралась в обратный путь, домой.
     Миссис Оукс в старом каменном доме занималась чисткой и  уборкой,
а ее муж складывал в сарай дрова.
     Трое же друзей продолжали свой путь.
     Теперь местность  выглядела  более  обжитой.  Раза два они видели
вдали маленькие одинокие деревушки. Молодой пес решительно избегал их,
стараясь  всегда  держаться  леса  или густого кустарника,  чем вызвал
негодование старого пса,  твердо уповавшего на доброту и  отзывчивость
людей.
     Но вожаком был молодой.  Как ни влекли к себе бультерьера дальние
дымки из деревенских труб, ему приходилось сворачивать в сторону.
     Однажды во второй половине дня на протяжении нескольких  миль  их
преследовал одинокий волк,  которого, видимо, заинтересовал кот. Он не
представлял большой опасности:  как бы ни был голоден волк, он никогда
не отважится напасть на двух собак.
     Однако молодой пес, как и все собаки, испытывал к волку ненависть
и страх, чувства, восходящие должно быть, к тем давним временам, когда
они имели общего предка.
     Лабрадора тревожила  и  смущала  крадущаяся  за  ними серая тень,
мелькавшая в чаще всякий раз,  когда пес оборачивался порычать. Солнце
уже  садилось,  и  раздраженный  измученный  болью,  понимая,  что  от
ненавистного волка им не избавиться,  лабрадор избрал меньшее из  двух
зол - вышел из кустарника на тихую сельскую дорогу.  Вдоль нее, далеко
друг от друга, стояли фермы.
     Молодой пес торопил своих товарищей.  Он чуял, что волк не станет
преследовать их вблизи человеческого жилья.
     В сумерках  они  приблизились  к  деревушке.  Несколько маленьких
домиков обступили белую бревенчатую церковь и школу.  Молодой пес  уже
повернул,  чтобы обойти деревню, но терьер неожиданно взбунтовался: он
был как всегда голоден и твердо знал,  что в этот вечер,  когда  рядом
человеческое  жилье,  единственно разумный путь добыть пищу - получить
ее из человеческих рук?  Его глазки  заблестели.  Пренебрегая  грозным
ворчанием лабрадора,  он затрусил дальше по запретной дороге, к домам,
вызывающе раскачивая округлыми поросячьими ляжками,  упрямо прижав уши
к голове.
     Молодой пес не стал более сопротивляться. У него разламывалась от
боли  голова,  и больше всего в эту минуту ему хотелось остановиться и
чесать, скрести и тереть о землю воспаленную морду.
     Терьер миновал несколько первых коттеджей,  таких привлекательных
для него,  избалованного домашним уютом.  В спокойном вечернем воздухе
стояли столбы дыма,  отовсюду доносились мирные звуки голосов и запахи
человека.
     Пес задержался  у  маленького белого коттеджа,  с упоением вдыхая
чудесный  аромат   еды,   смешанный   с   запахом   древесного   дыма.
Облизнувшись, он поднялся по ступенькам к двери, уверенно поднял лапу,
требовательно поскребся и сел, выжидательно навострив уши.
     Он не   был  разочарован.  Открылась  дверь,  и  в  полосе  света
показалась маленькая девочка.  От  неожиданности  старый  пес  замигал
своими косыми глазами и оскалился. Оскал этот должен был означать, что
бультерьер  улыбается,  но  вряд  ли  могло  быть   что-нибудь   более
безобразное, чем эта улыбка.
     Почти тотчас последовал испуганный вопль:
     - Папочка!..
     И перед мордой терьера захлопнулась дверь.  Пес был озадачен,  но
все   же   настойчиво   поскребся  снова  и  склонил  голову  на  бок,
выжидательно поставив  большие  треугольные  уши.  Внутри  послышались
быстрые  шаги,  из  окна  выглянуло  чье-то лицо.  Пес вежливо полаял,
напоминая о себе.
     Вдруг дверь  распахнулась и выскочил человек с лицом,  искаженным
злобой,  держа в руке полное ведро.  Он выплеснул содержимое  прямо  в
морду удивленной собаки и схватился за метлу.
     - Пошел вон!  Пошел вон отсюда!  - завопил человек, так угрожающе
размахивая  метлой,  что  терьер  поджал  хвост  и  промокший,  жалкий
пустился наутек.
     Он не  был  испуган,  а  лишь глубоко обижен:  никогда еще за его
долгую  жизнь  человек  не  отвечал   таким   образом   на   дружеское
приветствие.  Пес знал справедливый гнев, который обрушивался на него,
когда в молодости он обижал животных, принадлежавших людям. Он понимал
смех,  -  иногда  раздражение,  но грубое обращение и невоспитанность,
которые  он  увидел  только   что,   -   никогда!..   Расстроенный   и
разочарованный, он скромненько пристроился позади своего вожака.
     В двух милях за деревней от дороги,  по  которой  они  двигались,
отходил извилистый проселок,  ведущий к ферме на холме.  Они пересекли
темное поле,  испугав пасшихся там старую белую  лошадь  и  нескольких
коров,  и направились к постройкам на некотором расстоянии от дома. Из
трубы над одним из строений поднималась тоненькая  струйка  дыма.  Это
была  коптильня,  в  ней  жгли  хворост орешника,  и на медленном огне
коптили окорока.
     Путешественники подошли   ближе   и   прижались  к  чуть  теплому
основанию дымохода. Здесь они решили переночевать.
     Молодой пес провел беспокойную ночь. От непрерывного чесания раны
на его морде  превратились  в  открытые  язвы.  Распространившееся  на
железы  воспаление  вызвало лихорадку и жажду.  Несколько раз лабрадор
оставлял  товарищей  и  ходил  пить  к  маленькому  пруду  неподалеку,
забираясь по грудь в прохладную, успокаивающую воду.
     Когда старый  пес  проснулся,  дрожа  от  холода,  он  был  один.
Невдалеке  распластался  на  брюхе,  прижавшись  к земле и возбужденно
подергивая  хвостом  кот;  он  подкрадывался  к  очередной  жертве.  В
утреннем  воздухе,  неодолимо маня терьера,  разносился знакомый запах
дымка и чего-то съестного.
     Над долиной подымался туман,  сквозь который проглядывало тусклое
солнце.  Старый пес миновал ветрозащитную аллею из высоких  норвежских
сосен   и  подошел  к  двери  фермы.  Память  у  него  была  короткой:
человеческие существа снова водрузились на принадлежащий им  по  праву
пьедестал, держа в руках рог изобилия, наполненный едой.
     Терьер жалобно заскулил.  После вторичного,  уже  более  громкого
призыва из-под соседнего амбара вылезло несколько кошек. Они принялись
с возмущением разглядывать его;  глаза их сверкали  как  у  тигров.  В
любое другое время он немедленно обратил бы их в бегство,  но сейчас у
него было более неотложное дело и он предпочел их не замечать.
     Дверь отворилась