,  заметив,  что следует держать его в тепле и покое, если
она все еще уверена, что кот ей нужен.
     Хельви пощупала печь;  она еще не остыла хотя огонь давно  погас.
Тогда  она  сунула кота в духовку,  оставив дверцу открытой.  Когда ее
мать отправилась в дом готовить ужин, а Рейно - доить корову, девочка,
скрестив  ноги,  уселась на землю у плиты,  озабоченно посасывая конец
белокурой косички и не спуская глаз  с  кота.  Время  от  времени  она
совала руку в духовку, запускала пальцы под мешковину и гладила мягкий
мех; она чувствовала, что кот понемногу пробуждается к жизни.
     Через полчаса Хельви была вознаграждена:  кот открыл свои голубые
глаза.  Девочка  наклонилась  и  заглянула  в   них;   зрачки   теперь
сократились до величины булавочной головки. Хельви стала гладить кота,
он зашевелился и наконец она услышала хриплое, слабое мурлыканье.
     Еще через  полчаса  гладкий,  довольный  сиамский кот,  мурлыкая,
лежал у девочки на коленях.  Он уже вылакал два блюдца молока (которое
обычно терпеть не мог - пил одну воду) и вылизал себя с ног до головы.
Пока семья Нурми ужинала,  сидя вокруг выскобленного соснового  стола,
кот  прикончил  миску  накрошенного мяса и теперь крутился под столом,
подняв хвост, странно заунывно мяукая и пристально глядя на людей. Кот
очаровал  Хельви:  она  то и дело брала его на колени,  восхищаясь его
воспитанностью.
     На ужин  семья  Нурми ела свежую щуку,  приготовленную по-фински,
вместе с головой, обложенную картофелем. Хельви положила голову рыбы с
бульоном  и картофелем в миску,  и поставила ее на пол.  Голова быстро
исчезла,  за ней последовала картошка и,  наконец,  придерживая  миску
лапой,  кот вылизал ее дочиста.  Насытившись,  он растянулся, выставив
передние лапы,  так что стал похож на тигра.  Потом вспрыгнул к Хельви
на колени, свернулся и громко замурлыкал.
     Его поведение заслужило полное одобрение родителей,  хотя до  сих
пор  они  не  держали  животного,  которое  не  окупало бы себя и жило
где-нибудь, кроме сарая или конуры.
     Впервые в  жизни  у  Хельви появился питомец.  Она понесла кота с
собой спать и тот непринужденно и привычно  развалился  на  ее  плече.
Хельви  поднялась  по крутым ступенькам лестницы,  ведущей в маленькую
комнатку на чердаке.  Там она сделала коту  мягкую  постель  в  старой
деревянной  люльке,  и  он  улегся,  довольный и сонный.  Было странно
видеть его темную морду на кукольной подушке.
     Девочка проснулась  ночью  от громкого мурлыканья над самым своим
ухом и почувствовала,  что кот топчется у нее за спиной.  Порыв  ветра
швырнул  Хельви  в  лицо  несколько  капель  холодного  дождя,  и  она
поднялась с постели, чтобы затворить окошко. Вдалеке послышался тонкий
и  пронзительный  плач  волка.  Звук  был  так слаб,  что тут же угас,
унесенный ветром.  Девочка улеглась,  дрожа от  холода,  и  придвинула
поближе теплого, мягкого кота.
     Утром, когда  Хельви  отправилась   в   школу,   кот   лежал   на
подоконнике,  свернувшись  между  горшками с геранью.  Он съел большую
тарелку овсяной каши,  шкура его блестела на солнце,  и  он  сонно  ее
вылизывал, следя глазами за миссис Нурми, когда та заходила в дом.
     Но когда миссис Нурми вышла  во  двор  с  корзинкой  выстиранного
белья и оглянулась на кота,  тот стоял на подоконнике на задних лапах,
опираясь передними на стекло и,  очевидно,  мяукал - рот его беззвучно
открывался  и  закрывался.  Миссис Нурми поспешила назад,  опасаясь за
свои герани, и отворила дверь, в которую кот уже скребся; женщина была
уверена,  что  он  убежит.  Вместо  этого,  кот  пошел за ней следом к
бельевой веревке и, мурлыча, уселся у корзины.
     Так и  ходил  он  за  ней  взад и вперед,  от домика к плите,  от
курятника к хлеву.  Когда миссис Нурми его случайно не  впустила,  кот
жалобно завопил.
     Так гость вел себя целый день:  следовал, как тень за Нурми и его
женой.  Иногда он вспрыгивал бесшумно на сиденье конных грабель или на
мешок с картофелем,  на ясли или крышку  колодца  и  оттуда  неотрывно
следил за супругами.
     Миссис Нурми  растрогало,  что  кот  так  нуждается   в   людском
обществе.  Он  вел  себя  совсем не так,  как другие кошки,  и женщина
приписала это его заморскому происхождению.  Но мужа ее было не так-то
легко провести: он уже заметил странно пристальный взгляд голубых глаз
кота.  Когда ворон,  пролетая над котом,  передразнил его - тот  и  не
взглянул вверх.  Позже, сидя в хлеву, кот не обратил никакого внимания
на шорох в соломе позади себя. Тогда Рейно понял, что кот оглох.
     Большую часть  пути  от  автобуса  до дома Хельви бежала;  увидев
кота,  вышедшего ей навстречу,  девочка радостно схватила его на руки.
Легко сохраняя равновесие,  он сидел на плече Хельви,  пока она делала
свою вечернюю работу по дому.  Девочка покормила  кур,  собрала  яйца,
принесла  воды  и  затем  села  за стол нанизывать сухие грибы.  Перед
ужином девочка спустила кота на пол и убедилась,  что отец прав: он не
слышал,  хотя  и вздрагивал и поворачивал голову,  когда она хлопала в
ладоши или роняла на пол даже небольшой камешек,  -  очевидно,  ощущал
вибрацию воздуха.
     Хельви принесла две книжки  из  передвижной  библиотеки  и  после
ужина,  когда  со  стола была убрана посуда,  родители,  перед тем как
отправиться спать,  присели у печки,  а дочь читала им вслух, объясняя
как умела то, что было им непонятно.
     В этот час редкого отдыха один тихий  голосок  ребенка  звучал  в
суровой  тишине  скромного  жилья.  Сегодня  девочка читала о сиамских
котах-мореплавателях,  которых  брали  в   кругосветные   путешествия.
Матросы,  их  друзья,  сплетали для них маленькие гамаки и подвешивали
рядом со своими койками;  читала  она  и  об  отряде  гордых  сиамских
крысоловов,  бдительно  патрулирующих  портовые  склады  Гавра.  Затем
воображение  перенесло  слушателей  во  дворцы  далекого  Сиама,   где
сторожа-коты грациозно и бесшумно ходят на длинных обезьяньих лапах по
дворам с фонтанами,  и подушечки их лап  столетиями  полируют  мозаику
пола.  Наконец,  они  узнали  откуда  у всех этих благородных сиамских
котов такие странные загнутые на кончиках хвосты.  Сиамские принцессы,
собираясь купаться в дворцовом озере,  снимали с пальцев свои кольца и
перстни и нанизывали  на  хвосты,  котам,  сопровождающим  их.  А  те,
гордясь  оказываемым  им  доверием,  сгибали  кончик хвоста,  чтобы не
уронить кольца, и со временем их кончики так и остались загнутыми. Так
было у их детей, и у внуков, и у правнуков.
     Супруги Нурми,  слушая с изумлением,  видели,  что  на  тряпичном
половичке у их ног лежит в царственно непринужденной позе один из этих
котов.  Его  знаменитый  хвост   лениво   подергивался;   похожие   на
драгоценные   камни  глаза  глядели  на  руку  их  дочери,  когда  она
переворачивала страницы книги, в которой рассказывалось о его предках.
     И все  члены  семьи  по  очереди  с восхищением трогали изогнутый
кончик  кошачьего  хвоста,  чтобы  воочию  убедиться   в   правдивости
предания.
     Затем Хельви  дала  коту  чашку  молока,  которую  он   выпил   с
достоинством и снисходительностью, и понесла его к, себе наверх спать.
     Эту и следующую ночь кот спокойно  спал,  свернувшись  клубком  в
объятиях Хельви, а днем, когда девочки не было, повсюду следовал за ее
родителями:  ходил по пятам за миссис Нурми,  когда та искала  в  роще
поздние  грибы,  потом  сидел на крылечке и играл зернышками кукурузы,
которую она лущила. Кот увязался за Рейно и его рабочей лошадью, когда
те  отправились  через  поле  в лес и там взобрался на свежесрубленный
пень,  остро  пахнущий  смолой.   Он   вертел   беспрерывно   головой,
внимательно следя за каждым движением человека и лошади. Свернувшись у
двери хлева, кот наблюдал, как Рейно чинит сбрую и смазывает капканы.
     Когда в  середине  дня  возвращалась  Хельви,  кот  уже  ждал ее,
загадочный и прекрасный.  Казалось,  он появился здесь неведомо откуда
для того, чтобы скрасить их унылые будни!
     А на четвертую ночь,  лежа за спиной Хельви,  кот забеспокоился и
затряс головой.  Жалобно мяукая,  он скреб лапой уши. Потом он улегся,
громко мурлыча и тычась головой в руку  Хельви  -  мех  за  ушами  был
насквозь мокрым.
     Глядя на черные остроконечные треугольники кошачьих ушей на  фоне
маленького квадрата окна, Хельви заметила, как они трепещут при каждом
слабом звуке. Девочка заснула, радуясь, что кот снова слышит.
     Среди ночи  Хельви  проснулась,  почувствовав,  что  за ее спиной
больше нет теплого комочка,  и увидела что кот сидит на подоконнике  и
смотрит  в  отворенное окно на смутно видимые в темноте поля и высокие
темные деревья.
     Едва Хельви  протянула к нему руку,  как кот прыгнул и мягко упал
на землю. Девочка выглянула из окна и увидела, что он впервые повернул
голову  на  ее голос и глаза его сверкнули,  как рубины,  отражая свет
луны.  Но кот тут же  отвернулся,  и  Хельви  с  горькой  уверенностью
почувствовала, что отныне она более не нужна ему.
     Девочка следила сквозь набежавшие слезы,  как кот,  словно ночной
дух, крался к реке. Вскоре он исчез в темноте.

7

     Лишившись кота,   обе  собаки  продолжали  свой  путь  понурые  и
невеселые.  Особенно приуныл старый пес,  так как кот уже долгие  годы
являлся  его  близким,  верным товарищем.  Началась их дружба еще в те
времена,  когда маленький яростно шипящий котенок почти белый,  но  со
смешными  длинными лапами в черных чулках,  появился в семье Хантеров.
Котенок не желал уступить ни пяди земли злому,  ревнивому бультерьеру,
который  был  признан  врагом  кошек  и  наводил ужас на все окрестное
кошачье население. Наоборот, котенок явно стремился вступить в бой.
     В первый  и последний раз в своей жизни пес отступил.  С того дня
между этими двумя животными возникла дружба.
     Удивительно, что  котенок тоже не любил кошек и они с псом вели с
ними непрерывную войну,  образовав забавный, противоестественный союз.
Когда  кот  и  пес выходили погулять,  исчезали не только кошки,  но и
собаки. С годами друзья, разумеется, несколько смягчились, стали более
терпимыми   к   окружающим   животным,  только  требовали  уважения  и
покорности, принимая это как должную дань победителям
     Исключение было  сделано  лишь  для  мирного молодого пса,  когда
спустя много лет он появился в доме. Но нежность, которую они питали к
нему,  была  чем-то  совершенно  иным,  нежели привязанность их друг к
другу...
     Теперь собаки  должны  были  целиком  полагаться  только на себя.
лабрадор старался сделать все,  чтобы научить своего  друга  искусству
ловли  лягушек  и  полевых  мышей,  но  у  терьера было слишком слабое
зрение,  чтобы он мог добиться в этом больших успехов. Тем не менее им
везло больше чем обычно.  Однажды они натолкнулись на большую каменную
куницу,  собравшуюся сожрать только что убитого ею дикобраза.  При  их
приближении  осторожная  куница  мгновенно  исчезла  в  чаще  леса,  а
распростертый мертвый дикобраз достался собакам.  Такого пира у друзей
давно не было. Мясо зверька оказалось на редкость сладким и нежным.
     В следующий раз лабрадор поймал выпь,  которая  стояла  у  кромки
воды на берегу небольшого озера как изваяние:  длинная шея,  маленькая
головка,  вытянутое туловище;  лишь глаз настороженно моргал. Едва пес
прыгнул,  птица неуклюже и недостаточно проворно взлетела,  и лабрадор
успел схватить ее за ноги. Хотя волокнистое мясо пахло рыбой, собаки с
жадностью набросились на добычу,  от выпи остались вскоре лишь клюв да
лапы.
     Как-то раз   собаки   осторожно   обходили  маленькую  ферму,  но
лабрадор,  всегда  недоверчиво  относящийся  к  людям,  был  настолько
голоден, что отважился пересечь открытое поле перед фермой и на виду у
всех схватил одного из гуляющих здесь цыплят.
     Собаки еще  не  успели  разделаться  с цыпленком,  когда услышали
гневный крик и увидели в дальнем конце  поля  человека.  Впереди  него
бежал, злобно лая, черный колли.
     Молодой пес приготовился к неизбежной драке.  В нескольких метрах
от него колли пригнулся,  оскалился,  потом бросился,  чтобы вцепиться
врагу в горло.  Лабрадор был никудышним бойцом: тяжелый, сильный, но с
челюстью  приспособленной  только  для переноски убитой дичи и мягкими
губами.  Единственное,  что могло его защитить от острых,  как  бритва
зубов, другой собаки, были толстые складки вокруг горла.
     Очень скоро стало очевидным,  что Лабрадор сдает.  Голодная диета
сказалась  на  его  выносливости.  Опрокинутый  на  спину пес лежал на
земле,  а колли уже готовился нанести последний удар, но тут вступился
старый  пес.  До  этой минуты он был просто заинтересованным зрителем,
которого драка интересовала лишь с профессиональной точки зрения,  как
настоящего бультерьера.
     Теперь его  черно-смородиновые  глазки  загорелись,  приземистое,
крепко  сбитое  тело  напряглось,  рассчитывая  прыжок с мастерством и
точностью,  выработанными долголетней практикой. Еще минута - и белый,
упругий,  подобно  выпущенному  из пушки снаряду,  он бросился к горлу
колли.  Черная собака отлетела,  как перышко, и бультерьер остервенело
сжал челюсти на ее мускулистом горле и затряс головой, успев заметить,
что лабрадор уже снова на ногах.
     Все-таки зубы у терьера были тупые,  и колли, напрягшись, сбросил
его.  Но едва он оказался на земле,  как снова прыгнул,  чтобы мертвой
хваткой  вцепиться в горло.  Казалось,  что он помолодел лет на пять и
обрел свою лучшую боевую форму.
     Он опять  опрокинул  колли,  на этот раз плотно сомкнув челюсти и
тряся крупной головой,  пока собака под ним  не  начала  задыхаться  и
давиться.  Колли сделал отчаянное,  судорожное усилие и вывернулся, но
терьер все еще висел огромной белой пиявкой на его шее. Наконец черная
собака с трудом встала на ноги.  Терьер разжал челюсти и отошел прочь,
вызывающе повернувшись спиной  к  врагу,  хитро,  по-змеиному,  скосив
глаза. Колли нетвердо держался на ногах, из горла его капала кровь; он
ждал защиты хозяина. Это был храбрый пес, но он никогда не подвергался
такому яростному нападению.
     Лабрадору уже все это надоело,  но  терьер  еще  наслаждался  как
следует и,  пристально разглядывая колли,  раздумывал.  Вдруг он начал
носиться вокруг колли,  как будто гонясь за собственным  хвостом,  все
ближе  и  ближе  и,  наконец,  совсем  приблизившись к сбитому с толку
противнику,  завертелся с ним рядом, как дервиш, и сбил его с ног, так
что тот отлетел на несколько шагов, а терьер продолжал носиться вокруг
него,  заканчивая каждый круг  новым  толчком.  Так  терьер  наказывал
врага.
     Колли, избитый,  искусанный  в  ужасе  от  такого   беспримерного
способа  борьбы,  воспользовался  секундой  перерыва между толчками и,
поджав хвост,  бросился наутек к хозяину; а тот наградил его ударом по
голове, которая и так шла у него кругом...
     Обнаружив перья цыпленка,  фермер  с  злостью  швырнул  палкой  в
убегающую белую собаку,  но за долгую жизнь у бультерьера было столько
драк, столько палок летело ему вслед, что он, даже не повернув головы,
инстинктивно увернулся и от этой.  Он продолжал спокойно бежать рысью,
нагло раскачивая своим круглым задом.
     После битвы   к   старому   псу   возвратилось   бодрое,  хорошее
настроение.  В этот вечер он поймал полевую мышь на ужин и подкинул ее
в воздух умелым броском, который оказал бы честь и его предку.
     Раны изрядно болели и мешали передвигаться молодому псу,  но  тем
не  менее  он  тоже казался счастливым.  Может,  потому,  что западный
ветер,  который дул этой ночью,  смутно  напоминал  о  чем-то  родном,
глубоко волновавшем собачье сердце.  Лабрадор понял, что каждый день и
каждый час приближают их к цели.  Может быть,  радовало пса и то,  что
места, по которым они шли теперь, стали менее суровыми, менее дикими и
все больше походили на страну,  в которой он вырос.  Или - кто знает -
не   передавалось   ли   ему  настроение  товарища,  так  заразительно
довольного  собой?  Что  бы  там  ни  было,  молодой  пес  сейчас  был
спокойнее, чем в самом начале пути.
     Этой ночью они спали в неглубокой сухой пещере около  заброшенной
молибденовой  шахты  на гребне холма.  Здесь наружу выдавалась большая
отлогая каменная плита,  покрытая  лентами  сброшенных  змеиных  шкур,
таких  сухих и легких,  что они как живые,  извивались и шелестели при
малейшем дуновении ветерка всю ночь напролет.
     Едва первые   бледные  полосы  рассвета  забрезжили  на  востоке,
молодой пес услыхал шум.  Кто-то приближался сюда, шурша сухой листвой
и ветками. Пес настороженно поднялся. Дрожа от возбуждения, он уселся,
сначала узнав  запах,  а  потом  увидев,  что  мимо  отверстия  пещеры
переваливаясь, спокойно идет большой дикобраз, возвращающийся с ночной
кормежки.  Вспомнив о чудесном  пире,  которым  их  когда-то  случайно
угостила каменная куница,  молодой пес решил попробовать это лакомство
еще раз.  Он набросился на дикобраза,  собираясь опрокинуть,  а  затем
убить его, как это проделал у него на глазах другой зверь.
     Но, к своему  несчастью,  он  не  видел  кропотливой  подготовки,
которую провела опытная куница,  прежде чем убить дикобраза; она хитро
дразнила его,  пока большая часть игл не вонзилась в  упавшее  дерево;
лишь  потом последовал ловкий безошибочный удар сбоку по плечу,  почти
обезоруженного дикобраза,  прятавшего свой уязвимый нос  и  горло  под
деревом.
     Как только  лабрадор  прыгнул,  дикобраз,   сознавая   опасность,
повернулся  с необычной для такого,  казалось бы неуклюжего животного,
быстротой  и  хлестнул  страшным  хвостом  по   собачьей   морде.   От
неожиданной  боли лабрадор взвизгнул и отскочил,  а дикобраз засеменил
прочь чуть ли не с оскорбленным видом.
     Лабрадору еще повезло;  удар пришелся сбоку,  вскользь,  не задев
глаз.  Но трехдюймовые  острые  иглы  с  зазубренными  концами  крепко
вонзились  в  морду  и  причиняли собаке мучительную боль.  Как пес ни
старался избавиться от них,  получалось еще хуже:  упругие шипы глубже
вошли в тело.  Лабрадор рвал их лапами,  скреб когтями,  пока не пошла
кровь, терся головой о землю и стволы деревьев.
     В конце  концов  он  оставил  попытки  освободиться  от колючек и
побежал дальше.  Но на привалах  по-прежнему  тряс  головой,  неистово
скреб морду лапами.

8

     Кот был   проворным   и  умелым  путешественником.  Для  него  не
составило труда найти след собак,  где они свернули от реки на  запад.
Задерживал кота только ненастный дождь.
     Во время ливня сиамец  сиротливо  сворачивался  под  каким-нибудь
укрытием,  прижимал уши, глядя в смертельной тоске косящими больше чем
когда-либо глазами,  и ожидал,  когда упадет  последняя  капля  дождя.
Только  тогда  он  отваживался  выходить  из-под  укрытия.  Потом он с
отвращением выбирал дорогу среди мокрых зарослей и  травы,  все  время
останавливаясь и отряхивая лапы.
     Кот продвигался вперед неслышно. То тут, то там едва шевельнулась
ветка,  да  раздавался  короткий  шелест сухого листка,  но ни разу не
хрустнула ни одна хворостинка и не покатился ни один камешек  под  его
уверенными, бесшумными шагами.
     Кот видел все и всех,  а его не видел никто.  Многие звери  и  не
подозревали,  что  из  зарослей или с дерева на них устремлен холодный
изучающий взгляд.
     На рассвете  он подошел почти вплотную к оленю,  спокойно пьющему
воду из озера;  он видел острый нос и блестящие глаза лисицы,  пытливо
выглядывающей  из  кустов,  смотрел  на  мускулистое,  гибкое тельце и
злобные, неприятные мордочки норок и куниц; однажды взглянув вверх, он
заметил  высоко  над  собой,  в  развилке голых ветвей березы,  голову
каменной куницы,  похожей на выдру,  он видел,  как животное прыгнуло,
взмахнув   пушистым  хвостом,  преодолев  сразу  пятнадцать  футов,  и
скрылось в зеленом сумраке качающейся сосны.  Кот презрительно глядел,
отдыхая  на  суку