ает тень.
                                   _Яко Твое есть Царство_

                        Яко Твое...
                        Жизнь очень...
                        Яко Твое есть...

                        "_Так пришел конец вселенной,
                        Так пришел конец вселенной,
                        Так пришел конец вселенной, -
                        Да не с громом, а со всхлипом!_"

                   Перевод Н. Берберовой


                                 Примечания

     "ПОЛЫЕ  ЛЮДИ".  Поэма написана в развитие "Бесплодной земли" и содержит
множество  перекличек  с нею. Постоянным фоном служит "Божественная комедия"
Данте, важны также аллюзии на роман Дж. Конрада "Сердце тьмы". Герой Конрада
умирает со словами: "Ужас! Ужас!"
     Эпиграф  из  Конрада  -  этими словами в романе черный слуга сообщает о
гибели своего господина - "буяна" и "набивного болвана" одновременно.
     Подайте  Старому Гаю - с такими словами дети попрошайничают 5 ноября, в
день  празднования  неудачи  Порохового заговора 1605 г. В этот день набитые
трухой  чучела  главного  заговорщика  Гая  Фокса таскают по улицам, а затем
сжигают на костре.
     Сопредельное  царство смерти - это и есть смерть, тогда как "призрачное
царство смерти" - это жизнь "полых людей".
     Те   глаза   что   и  во  сне  -  ср.  в  стихотворении  Киплинга  "Лик
бессмысленный, незрячий"; вместе с тем это взгляд дантовой Беатриче.
     Ах какой колючий плод - пародийная плясовая.
     Между  замыслом  и воплощением (и т. д.) - тройная аллюзия: 1) имитация
католической  литании;  2) парафраз стихотворения Валери "Морское кладбище";
3) подражание речи Брута из шекспировской трагедии "Юлий Цезарь".
     Ибо Твое есть - конец католической молитвы.
     Жизнь  длинная - цитата из "Сердца тьмы" (ср. также у Иосифа Бродского:
"Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной").

     В  данных  комментариях  частично использованы примечания из предыдущих
русских   изданий   Элиота,   а   также  неизданный  комментарий  одного  из
переводчиков.  Подстрочные  примечания  к переводам А. Сергеева выполнены В.
Муравьевым.

     Переиздание переводов произведено по книгам:
     1. Элиот Т. С. Избранная поэзия / СПб.: "Северо-Запад", 1994.
     2. Элиот Т. С. Камень / "Христианская Россия", 1997.
     3.  Строфы века-2: Антология мировой поэзии в русских переводах XX века
/ Сост. Е. В. Витковский. М.: "Полифакт. Итоги века", 1998.
     4. Элиот Т. С. Убийство в соборе / СПб.: "Азбука", 1999.
                                                                  В. Топоров



   Томас Стернз Элиот
   Пруфрок и другие наблюдения (1917)


----------------------------------------------------------------------------
     Элиот Т. С. Полые люди.
     СПб.: ООО "Издательский Дом "Кристалл"", 2000. (Б-ка мировой лит. Малая
серия). ISBN 5-306-0018-5
     OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------

ПЕСНЬ ЛЮБВИ ДЖ. АЛЬФРЕДА ПРУФРОКА

                                   S'io  credessi  che  mia risposta fosse a
                              persona  che  mai  tornasse  al  mondo, questa
                              fiamma staria senza piu scosse. Ma per cio che
                              giammai  di  questo fondo non torno vivo alcun
                              s'i'odo   il   vero,   senza   tema  d'infamia
                              rispondo. {*}
                                   {* "Если бы я полагал, что отвечают тому,
                              кто  может  возвратиться  в  мир, это пламя не
                              дрожало бы; но, если правда, что никто никогда
                              не  возвращался живым из этих глубин, я отвечу
                              тебе,   не  опасаясь  позора".  (Данте,  "Ад",
                              XXVII, 61-66, подстрочный перевод).}

                   Пошли вдвоем, пожалуй.
                   Уж вечер небо навзничью распяло,
                   Как пациента под ножом наркоз.
                   Пошли местами полузапустелыми,
                   С несвежими постелями
                   Отелями на разовый постой,
                   Пивными, устланными устричною шелухой,
                   Пошли местами, удручающе навязчивыми
                   И на идею наводящими
                   Задать Вам тот - единственно существенный -
                                                           вопрос...

II

                   Какой вопрос? Да бросьте!
                   Пошли, пожалуй, в гости.

                   В гостиной разговаривают тети
                   О Микеланджело Буонаротти.

                   Желтая марь спиной о стекла трется,
                   Желтая хмарь о стекла мордой бьется
                   И в недра вечера впускает язычок -
                   Вот замерла над водосточною канавой,
                   Купаясь в копоти, ссыпающейся с крыш,
                   Внезапно с балюстрады соскользнула,
                   Увидела: октябрь, и сумерки, и тишь, -
                   Облапила домишко и заснула.
                   Ибо воистину приспеет время
                   Для желтой хмари, трущейся спиною
                   О стекла в закоулках на закате,
                   Ибо приспеет время встреч со всеми
                   Бежать как рокового предприятья.

                   Время убийства и время зачатья,
                   Время трудам и дням тех самых рук,
                   Что нам вопрос подкручивают вдруг
                   На блюдечке - и время Вам, и время мне.
                   И время все же тысячи сомнений,
                   Решений и затем перерешений -
                   Испить ли чашку чаю или нет.

                   В гостиной разговаривают тети
                   О Микеланджело Буонарроти.

                   Ибо воистину приспеет время
                   Гадать: посмею? Разве я посмею?
                   И убегать по лестнице быстрее
                   И не скрывать при этом, как лысею
                   (Там скажут: он лысеет все быстрее).
                   Костюмчик клерка, воротник вдавился в шею,
                   Неброско дорог галстук в то же время
                   (Там скажут: он худеет. Он худеет) -
                   Как я посмею
                   Нарушить вековую нерушимость?
                   Мгновенье на сомненья - и мгновенье
                   Решимости на мнимую решимость.

                   Я знаю все подряд, я знаю наперед
                   Все эти утра, вечера и чаепитья.
                   Жизнь притерпелся ложечкой цедить я,
                   Я знаю листопад бесед и нежных нот
                   И знаю: он замрет, о гибели глаголя.
                        Да как же я себе позволю?

                   Я знаю их глаза: подряд, наперечет,
                   Те взгляды, что разводят по разрядам, -
                   И на булавку бабочку в плену, -
                   И на стену меня, пусть крылышки вразлет, -
                   Да как же я начну
                   Выхаркивать окурки дней с привычным их
                                                    раскладом?
                        Да как же я себе позволю?

                   Я знаю руки: наперед, наперечет,
                   Нагие, звонкие и цвета алебастра
                   (Но в рыжеватых волосках при свете люстры);
                   Запах духов из декольте -
                   Позыв (неужто ж - к тошноте?)
                   Рука легла на стол иль складки шали мнет:
                        Да как же я себе позволю?
                        Да как же я начну?
                   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
                   Сказать, что я прокрался переулками,
                   Следя дымы, ползущие из трубок
                   У одиноких мужиков на подоконниках?
                   О быть бы мне во тьме немого океана
                   Парой кривых клешней, скребущихся о дно!
                   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
                   И вечер, длиннопалою рукою
                   Оглажен, полн покоя -
                   Усталый... сонный... или только симулируя
                   Спокойствие, меж нас лежит он, милая.
                   Чай с кексом и мороженое с блюдца -
                   И вдруг с "люблю" каким-нибудь рвануться?
                   И пусть я голосил, постился и молился
                   И голову свою (с проплешиною) лицезрел
                                                   на блюде, -
                   Я не пророк и ничего необычайного не будет,
                   И как погас мой звездный час, не вспыхнув,
                                                          помню,
                   И Вечный Страж заржал, подав пальто мне,
                   Короче говоря, я не решился.

                   И стоит ли, и стоит ли хлопот,
                   Над чаем с мармеладом, над фарфором,
                   Над нашим центробежным разговором, -
                   Я знаю наперед, как все произойдет, -
                   Восстать, вкусить и мирозданье в шар скрутить
                   И к центру раскрутить его, в котором
                   Единственно существенный вопрос.
                   Сказать: "Аз семь воскресший Лазарь. Да, я
                   Вернулся. Я открою все!"... А Вы,
                   Диванную подушку поправляя,
                   Ответите: "Увы, так дело не пойдет.
                        Увы, - ответите, - увы!"

                   И стоит ли, и стоит ли хлопот, -
                   Я знаю наперед, как это будет, -
                   Пройдут закаты и сырые тропы тротуара,
                   Пройдут романы, разговоры возле чайного
                                                      фарфора,
                   Паркет подолом платьев подметет, -
                   Не высказать того, что я хочу!
                   Как будто чувства на экран влекутся по лучу!
                   И стоит ли, я знаю, как все будет,
                   Когда диванную подушку или шаль
                   Поправив и в окно уставясь, Вы
                   "Так дело не пойдет, увы, мне жаль,
                        Увы, - ответите, увы!"
                   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
                   Нет! Принцем Датским мне, увы, не быть.
                   Я свитский лорд, я спутник, я конвой,
                   Задействован в той сцене иль в другой -
                   Морочить принца, неумелый плут,
                   Игрушка под рукой, рад хоть такой,
                   Но - занятости: вежлив, трусоват,
                   Чувствителен, но как-то невпопад,
                   Из роли выпадающий порой,
                   Порой - едва ль не шут.
                   Годы катятся... годы катятся...
                   Бахрома на брючинах лохматится...

                   А может, персика вкусить? И прядь пустить
                                                      по плешке?
                   Я в белых брюках поспешу на пляжные пирушки.
                   Я слышал, как поют они, русалки, друг
                                                     для дружки.
                   Не думаю, что мне споют оне.
                   Я видел их, седые волны оседлавших,
                   Впустивших в космы пены чуткие персты,
                   Где белизну ветр отделял от черноты.
                   Мы были призваны в глухую глубину,
                   В мир дев морских, в волшебную страну,
                   Но нас окликнули - и мы пошли ко дну.

                   Перевод В. Топорова


ЛЮБОВНАЯ ПЕСНЬ ДЖ. АЛЬФРЕДА ПРУФРОКА

                                   S'io  credesse  che  mia risposta fosse A
                              persona  che  mai  tornasse  al  mondo, Quests
                              flamma  staria senza piu scosse. Ma perciocche
                              giammai  di questo fondo Non torno vivo alcun,
                              s'i'odo  il  vero,  Senza  tema  d'infamia  ti
                              rispondo {*}.
                                   {*  "Если бы я полагал, что отвечаю тому,
                              кто  может  возвратиться  в  мир, это пламя не
                              дрожало   бы;   но,  если  правда,  что  никто
                              никогда не возвращался живым из этих глубин, я
                              отвечу тебе, не опасаясь позора" (Данте, "Ад",
                              XXVII, 61-62).}

                   Ну что же, я пойду с тобой,
                   Когда под небом вечер стихнет, как больной
                   Под хлороформом на столе хирурга;
                   Ну что ж, пойдем вдоль малолюдных улиц -
                   Опилки на полу, скорлупки устриц
                   В дешевых кабаках, в бормочущих притонах,
                   В ночлежках для ночей бессонных:
                   Уводят улицы, как скучный спор,
                   И подведут в упор
                   К убийственному для тебя вопросу...
                   Не спрашивай о чем.
                   Ну что ж, давай туда пойдем.

                   В гостиной дамы тяжело
                   Беседуют о Микеланджело.

                   Туман своею желтой шерстью трется о стекло,
                   Дым своей желтой мордой тычется в стекло,
                   Вылизывает язычком все закоулки сумерек,
                   Выстаивает у канав, куда из водостоков натекло,
                   Вылавливает шерстью копоть из каминов,
                   Скользнул к террасе, прыгнул, успевает
                   Понять, что это все октябрьский тихий вечер,
                   И, дом обвив, мгновенно засыпает.

                   Надо думать, будет время
                   Дыму желтому по улице ползти
                   И тереться шерстью о стекло;
                   Будет время, будет время
                   Подготовиться к тому, чтобы без дрожи
                   Встретить тех, кого встречаешь по пути;
                   И время убивать и вдохновляться,
                   И время всем трудам и дням всерьез
                   Перед тобой поставить и, играя,
                   В твою тарелку уронить вопрос,
                   И время мнить, и время сомневаться,
                   И время боязливо примеряться
                   К бутерброду с чашкой чая.

                   В гостиной дамы тяжело
                   Беседуют о Микеланджело.

                   И, конечно, будет время
                   Подумать: "Я посмею? Разве я посмею?"
                   Время вниз по лестнице скорее
                   Зашагать и показать, как я лысею, -
                   (Люди скажут: "Посмотрите, он лысеет!")
                   Мой утренний костюм суров, и тверд воротничок,
                   Мой галстук с золотой булавкой прост и строг -
                   (Люди скажут: "Он стареет, он слабеет!")
                   Разве я посмею
                   Потревожить мирозданье?
                   Каждая минута - время
                   Для решенья и сомненья, отступленья и терзанья.

                   Я знаю их уже давно, давно их знаю -
                   Все эти утренники, вечера и дни,
                   Я жизнь свою по чайной ложке отмеряю,
                   Я слышу отголоски дальней болтовни -
                   Там под рояль в гостиной дамы спелись.
                   Так как же я осмелюсь?

                   И взгляды знаю я давно,
                   Давно их знаю,
                   Они всегда берут меня в кавычки,
                   Снабжают этикеткой, к стенке прикрепляя,
                   И я, пронзен булавкой, корчусь и стенаю.
                   Так что ж я начинаю
                   Окурками выплевывать свои привычки?
                        И как же я осмелюсь?

                   И руки знаю я давно, давно их знаю,
                   В браслетах руки, белые и голые впотьмах,
                   При свете лампы - в рыжеватых волосках!
                   Я, может быть,
                   Из-за духов теряю нить...
                   Да, руки, что играют, шаль перебирая,
                        И как же я осмелюсь?
                        И как же я начну?
                        . . . . . . . . . .

                   Сказать, что я бродил по переулкам в сумерки
                   И видел, как дымят прокуренные трубки
                   Холостяков, склонившихся на подоконники?..

                   О быть бы мне корявыми клешнями,
                   Скребущими по дну немого моря!
                   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

                   А вечер, ставший ночью, мирно дремлет,
                   Оглажен ласковой рукой,
                   Усталый... сонный... или весь его покой
                   У наших ног - лишь ловкое притворство...
                   Так, может, после чая и пирожного
                   Не нужно заходить на край возможного?
                   Хотя я плакал и постился, плакал и молился
                   И видел голову свою (уже плешивую) на блюде,
                   Я не пророк и мало думаю о чуде;
                   Однажды образ славы предо мною вспыхнул,
                   И, как всегда, Швейцар, приняв мое пальто,
                                                       хихикнул.
                   Короче говоря, я не решился.

                   И так ли нужно мне, в конце концов,
                   В конце мороженого, в тишине,
                   Над чашками и фразами про нас с тобой,
                   Да так ли нужно мне
                   С улыбкой снять с запретного покров
                   Рукою в мячик втиснуть шар земной,
                   И покатить его к убийственному вопросу,
                   И заявить: "Я Лазарь и восстал из гроба,
                   Вернулся, чтоб открылось все, в конце концов", -
                   Уж так ли нужно, если некая особа,
                   Поправив шаль рассеянной рукой,
                   Вдруг скажет: "Это все не то, в конце концов,
                   Совсем не то".

                   И так ли нужно мне, в конце концов,
                   Да так ли нужно мне
                   В конце закатов, лестниц и политых улиц,
                   В конце фарфора, книг и юбок, шелестящих
                                                    по паркету,

                   И этого, и большего, чем это...
                   Я, кажется, лишаюсь слов,
                   Такое чувство, словно нервы спроецированы
                                                       на экран:
                   Уж так ли нужно, если некая особа
                   Небрежно шаль откинет на диван
                   И, глядя на окно, проговорит:
                        "Ну, что это, в конце концов?
                        Ведь это все не то".
                        . . . . . . . . . .
                   Нет! Я не Гамлет и не мог им стать;
                   Я из друзей и слуг его, я тот,
                   Кто репликой интригу подтолкнет,
                   Подаст совет, повсюду тут как тут,
                   Услужливый, почтительный придворный,
                   Благонамеренный, витиеватый,
                   Напыщенный, немного туповатый,
                   По временам, пожалуй, смехотворный -
                   По временам, пожалуй, шут.

                   Я старею... я старею...
                   Засучу-ка брюки поскорее.
                   Зачешу ли плешь? Скушаю ли грушу?
                   Я в белых брюках выйду к морю, я не трушу.
                   Я слышал, как русалки пели, теша собственную
                                                              душу.

                   Их пенье не предназначал