оворит и написанное им письмо А.А. Жданову в Ленинград.
"Дорогой Андрей Александрович!
Крепко жму тебе и Кузнецову руку.
Приветствую ваших боевых соратников т.т. Федюнинского, Хозина, Лазарева и
других.
Очень часто вспоминаю сложные и интересные дни и ночи нашей совместной боевой
работы. Очень жалею, что не пришлось довести дело до конца, во что я крепко
верил.
Как тебе известно, сейчас действуем на западе -- на подступах к Москве.
Основное это то, что Конев и Буденный проспали все свои вооруженные силы, принял
от них я одно воспоминание. От Буденного штаб и 90 человек, от Конева штаб и 2
зап. полка.
К настоящему времени сколотил приличную организацию и в основном остановил
наступление противника, а дальнейший мой метод тебе известен: буду истощать, а
затем бить.
К тебе и т. Кузнецову у меня просьба -- прошу с очередным рейсом Дугласов
отправить лично мне:
40 минометов 82 м.
60 минометов 50 м,
за что я и Булганин будем очень благодарны, а вы это имеете в избытке. У нас
этого нет совершенно.
Посылаю тебе наш приказ для сведения. (Приказ в архиве отсутствует. -- Ред.).
Жму еще раз крепко руки.
Ваш Г. Жуков
2 ноября 1941 г.".
Сложность деятельности Жукова как и других должностных лиц в то время
усугублялась общей нервозной обстановкой. Некоторые в принципе правильные
решения по введению в Москве осадного положения, эвакуации в тыл
правительственных учреждений, части самого Генштаба, подготовка к взрыву
московских заводов и других зданий вызывали в ряде случаев панику, различные
слухи и не способствовали укреплению решимости до конца защищать город.
Определенный перелом в этом отношении наступил, когда 7 ноября был проведен
парад войск в Москве, и все увидели, что несмотря на грозящую смертельную
опасность, Сталин остается в осажденном городе.
С одной стороны, в отличие от Халхин-Гола или Ленинграда, близость Ставки ВГК,
Центральных органов власти помогала Жукову оперативно решать вопросы усиления и
снабжения войск фронта. С другой -- обилие проверяющих и доносящих по каждому
поводу людей, вмешивающихся не в свои дела, усугубляло и без того напряженную
обстановку, отвлекало от управления войсками.
Еще в первый день прибытия в штаб Западного фронта Жуков застал там большую
комиссию во главе с Г. Маленковым, расследующую причины неудач войск фронта.
Всюду крутился небезызвестный Л. Мехлис, угрожая и распекая всех, кто попадался
под руку. Как всегда неутомимо искали блох, где их нет, органы НКВД.
Так, в один из напряженных дней Берия или кто-то из ему подобных доложил
Сталину, что противник ворвался в город Дедовск. Оказалось же в
действительности, что город был в наших руках, а захвачена состоящая из
нескольких домов небольшая деревня Дедово в полосе 16-й армии. Но после
раздраженного разговора по телефону со Сталиным и по его требованию командующий
фронтом был вынужден бросить все свои неотложные дела по управлению войсками и
организовать отбитие у противника этой деревни, в чем особой потребности и не
было, поскольку она лежала в низине и нахождение там наших подразделений было
тактически невыгодным. Но пока Жуков возился с этой деревней, взяв с собой (тоже
по требованию Сталина, командующего 5-й армией генерала Л. Говорова), противник
прорвался в полосе 5-й армии и пришлось командующему фронтом и армией срочно
выезжать туда.
18 ноября командующий 16-й армией генерал К.К. Рокоссовский в связи с сильным
натиском противника обратился к командующему войсками фронта с просьбой
разрешить отвести свои основные силы на более выгодный рубеж за Истринским
водохранилищем. Жуков не разрешил этого. Тогда командарм обратился с этим
предложением непосредственно к начальнику Генштаба Б.М. Шапошникову и последний
дал согласие на отвод его войск. Командующий войсками фронта, узнав об этом,
дает телеграмму: "Войсками фронта командую я! Приказ об отводе войск за
Истринское водохранилище отменяю, приказываю обороняться на занимаемом рубеже и
ни шагу назад не отходить. Генерал армии Жуков". Нетрудно понять, какую огромную
ответственность брал на себя командующий фронтом. Ведь старший по должности --
начальник Генштаба -- уже принял решение, взяв на себя ответственность за это.
Но Жуков при всем личном уважении к Б.М. Шапошникову и К.К. Рокоссовскому
настоял на своем, проявив свойственный ему твердокаменный характер.
Если говорить лишь об оперативно-тактической выгодности решения, то командующий
16-й армией в определенной степени был прав. Ибо в последующем противник,
преодолев оборону наших войск западнее водохранилища, смог на плечах отходящих
войск с ходу форсировать р. Истру и захватить плацдарм на ее восточном берегу.
При заблаговременном отводе войск (при условии, конечно, скрытного его
осуществления) на рубеже р. Истры можно было бы оказать противнику более
организованное сопротивление.
Но нужно понять и Жукова, и не только с точки зрения неправомерной формы
обращения Рокоссовского к старшему начальнику. Дело еще в том, что в ноябре 1941
г. и Генштаб, соглашаясь с предложением Рокоссовского, предварительно не
посоветовался с Жуковым. Сам Рокоссовский позже даже похвалил командующего 3-й
армией генерала А.В. Горбатова, когда тот написал доклад в Ставку о неправильном
использовании его армии и представил его через командующего войсками фронта.
Последний отправил письмо командарма Сталину. Непреклонность Жукова диктовалась
не только его личными свойствами. Жуков считал, что подобные вопросы недопустимо
решать исходя лишь из оперативного положения одной армии, не учитывая обстановки
во всей полосе фронта. Отход войск 16-й армии оголял фланги соседних 30-й и 5-й
армий. Но самое главное, из чего исходил Жуков, -- это непоколебимая решимость
стойко оборонять занимаемые позиции и дальше не отходить. Разрешение отхода в
одном месте на фронте нередко порождает инерцию к отходу и в других местах.
В подобных случаях, когда каждый командарм или командир дивизии, получив приказ
своего непосредственного командующего, минуя его, будет обращаться к более
высокому начальству, можно выпустить из своих рук вообще все нити управления,
что в обстановке того времени под Москвой было чревато тяжелейшими
последствиями.
В этом можно было убедиться и на примере командующего 33-й армией генерала М.Г.
Ефремова уже во время наступления на Вяземском направлении. Когда 33-я армия
вместе с 1-м кавкорпусом П.А. Белова оказалась в окружении и надо было выходить
на соединение со своими войсками фронта, перед ним была поставлена задача --
прорываться из района Вязьмы через партизанские районы, лесами, в общем
направлении на Киров, где на наиболее слабом участке обороны противника был
подготовлен встречный удар войск 10-й армии. Корпус генерала Белова и часть
десантников, выполнив приказ, вышли из окружения. Генерал Ефремов, считая, что
путь на Киров слишком длинен для его утомленных войск, обратился по радио
непосредственно в Генштаб с просьбой разрешить ему прорываться через реку Угру
более коротким путем. Его поддержал Сталин. Навстречу группе войск 33-й армии
был подготовлен удар 43-й армии. Но дело кончилось тем, что основные силы 33-й
армии напоролись на сильное сопротивление противника и из окружения не смогли
выйти. Надо честно сказать, и Генштабом и командованием фронта не все было
сделано для оказания эффективной помощи 33-й армии. Генерал Ефремов около
деревни Слободка (в 10 км от линии фронта 43-й армии) был тяжело ранен и, будучи
не в состоянии передвигаться, застрелился как и генерал Самсонов в 1914 г. Оба
они были достойными русскими офицерами, ставшими жертвами не только своих
ошибок, но и многих других обстоятельств. Б.М. Шапошников записал в своем
дневнике: "Самсонов был обаятельной личностью. Строгий к себе, приветливый к
подчиненным, он был высоко честным человеком. Но жизнь бывает жестока, сплошь и
рядом такие люди, как Самсонов, становятся жертвами ее ударов, а негодяи
торжествуют, так как они умеют лгать, изворачиваться и вовремя продать самого
себя за чечевичную похлебку". И сегодня в нашей жизни Власова, сдавшегося в
плен, уже превращают в "национального героя", а доблестный генерал Ефремов
забыт.
Возвращаясь снова к эпизоду с 16-й армией, невольно припоминаю: когда по ходу
командно-штабного учения в Белоруссии в 50-е гг. сложилась ситуация, схожая с
той, что была в полосе 16-й армии в районе Истринского водохранилища, и один из
офицеров, воевавших в штабе 16-й армии в 1941 г. напомнил Рокоссовскому тот
давний случай, Константин Константинович, как бы полушутя, сказал: "Как же так,
Жуков был так недоволен Сталиным, не согласившимся с его предложением об отводе
войск Юго-Западного фронта за р. Днепр, а сам не разрешил мне отвод небольшой
группы войск на более выгодный рубеж. Все же, -- продолжал он, -- такие вопросы
оперативно-тактического масштаба должен решать сам командарм". Правда, не все из
нас, присутствовавших при этом офицеров, в душе разделяли сопоставимость
ситуаций на Днепре и у Истринского водохранилища. Поэтому не будем спешить с
однозначными выводами по такому сложному вопросу.
Через двое суток после вступления Жукова в должность командующего войсками
Западного фронта ему позвонил В.М. Молотов и пригрозил расстрелом в том случае,
если ему не удастся остановить продвижение немецко-фашистских войск к Москве. И
прочитал нравоучение: как это можно за двое суток не разобраться с делами
фронта. (Для гражданского человека, избежавшего службы в армии, обычно самое
легкое дело -- это судить о военных делах). Жуков не был бы Жуковым, если бы он,
боясь за свою жизнь, стал оправдываться и в чем-то заверять одного из
руководителей "партии и правительства". Он с достоинством ответил, что не боится
угроз, а если Молотов способен быстрее и лучше разобраться в обстановке, то
пусть приезжает и командует. И так почти каждый день. Сколько надо было силы
воли и выдержки, чтобы в таких условиях сохранять самообладание и продолжать
уверенно командовать войсками.
Если бы в такие условия поставить генералов Эйзенхауэра или Монтгомери, они бы
подали рапорт и уехали. А Жукову некуда было уезжать: с его деятельностью была
связана судьба страны и народа.
Но критически оценивая наше прошлое, с учетом всего пережитого и уже не в одной
войне, невольно думаешь: вот Жуков в Ленинграде издал приказ о расстреле тех,
кто самовольно покидает позиции, во время тяжелых боев под Волоколамском он
угрожал тем же своему боевому соратнику К.К. Рокоссовскому, а Молотов "стращает"
расстрелом Жукова. Правда, есть большая разница между положением офицера и
солдата, который увидев танки противника, бежит с позиции и, скажем, командующим
фронтом, который только вступил в должность и расхлебывает кашу, которую
заварили Сталин и Молотов, твердя без конца, что войны с Германией не будет. Во
всяком случае, судить обо всем этом можно только в рамках того времени, когда
страна была на краю гибели и полной ясности, чем все это может кончиться, еще не
было.
Но и позже, по инерции угрозы и грубые нравоучения в разной форме практиковались
уже и в менее чрезвычайных условиях и во время войны и после нее. Автор этих
строк вдоволь наслушался их по телефону, будучи в Афганистане.
Что же сказать новому поколению офицеров? В самом общем плане было бы, видимо,
неплохо сочетать жуковскую твердость и требовательность с внутренней выдержкой и
многотерпением Рокоссовского.
Обо всем этом в данном случае приходится вести речь только потому, что без учета
изложенных выше морально-психологических аспектов того времени, произвола и
всякого рода интриг невозможно в полной мере оценить, в каких невыносимых
условиях приходилось иногда действовать Жукову и другим нашим прославленным
военачальникам, что отличало Жукова от других, как непросто было оставаться
Жуковым.
Под командованием Жукова войска Западного фронта в октябре и ноябре 1941 г.
провели две оборонительные операции, насыщенные напряженными и ожесточенными
сражениями.
Как же и в чем проявились в битве под Москвой оперативно-стратегические черты
полководческого искусства Жукова?
Во-первых, в его огромном самообладании и уверенности, которые казалось бы в
безнадежной обстановке позволяли ему находить все новые силы и возможности и
наиболее рациональные способы решения поставленной перед войсками фронта задачи.
К. Рокоссовский, прибывший 10 октября в распоряжение Жукова в качестве
командарма, вспоминая эти дни, пишет: "Он был спокоен и суров. Под этим
угадывалась работа сильной воли. Он принял на себя бремя огромной
ответственности. Ведь к тому времени, когда мы вышли под Можайск, в руках
командующего Западным фронтом почти не оставалось войск. Во всяком случае их
было недостаточно даже для того, чтобы задержать наступление противника на
Москву". Эти самообладание, уверенность и целеустремленность в достижении цели
пропитывали все нити управления, скрепляли волю полководца, командиров всех
степеней и настроения войск в тот чудодействующий войсковой организм, который
обеспечивает не формальную, а действительную управляемость войск, единство и
согласованность их действий.
Самообладание и уверенность полководца, передаваясь войскам, вселяли в них новые
силы и создавали ту всеобщую непреклонную решимость выполнить поставленную
задачу, которая помогала преодолевать все неимоверные трудности и в конечном
счете одержать победу.
Во-вторых, от Жукова требовалось восстановление не просто прорванного на
отдельных направлениях, а полностью нарушенного фронта обороны, и остановить
дальнейшее продвижение противника.
Поскольку в довоенные годы оборона рассматривалась как временный вынужденный вид
боевых действий и длительная оборона в оперативно-стратегическом масштабе не
предусматривалась, то проблема воссоздания нового фронта в таких условиях была
совершенно не разработана ни теоретически, ни практически и ее надо было решать
и осваивать заново. В условиях полностью нарушенного фронта и при отсутствии
каких-либо резервов к моменту вступления Жукова на должность командующего
войсками фронта невозможно было чем-то усиливать войска первого эшелона и
закрывать бреши, перебрасывать войска с одних сравнительно устойчивых на другие
угрожающие направления или предпринимать контрудары.
Командующему войсками фронта не оставалось ничего другого, как выехать лично
самому, послать офицеров штаба на наиболее опасные участки, собирать
полуразбитые отступающие части и ставить им задачи по обороне важнейших районов
с тем, чтобы хоть на короткое время задержать стремительное продвижение
прорвавшихся в глубину подвижных группировок противника.
Формально можно было, конечно, ограничиться постановкой задач командармам,
изданием строгих приказов о прекращении отступления, как это обычно делалось в
подобной ситуации. Но в сложившейся тогда обстановке не все поставленные задачи
могли дойти до исполнителей. И не оставалось бы времени для их выполнения. Очень
рискованный выезд в войска, где командующий не раз сталкивался с прорвавшимися
танками противника, давал возможность лучше и быстрее разобраться в обстановке,
более оперативно создавать заслоны на пути наступающих немецко-фашистских войск,
выиграть время для выдвижения выделяемых Ставкой резервов и создания нового
оборонительного рубежа в глубине.
С учетом особенностей обстановки своеобразно приходилось определять и состав
войск, предназначаемых для обороны основных районов. Нередко в приказах
говорилось: выдвигайтесь в такой-то район и подчиняйте себе все, что там есть и
отступающие части. Такой подход, конечно, не соответствовал правилам штабной
службы. Но другого выхода тогда не было.
Уход командующего фронтом "на передовую", в столь тревожной ситуации, чреватой
неожиданными изменениями обстановки, с точки зрения непрерывного управления
войсками фронта в целом имел и некоторые отрицательные моменты. Но был
вынужденным и кроме перечисленных выше плюсов давал возможность непосредственно
в деле изучить командиров и других должностных лиц. "Изучение характера
командиров, -- писал маршал Рокоссовский, -- необходимейшая сторона подготовки к
битве. Почему? Потому, что в этих характерах -- тоже резервы командующего. Это
дело кропотливое, а у нас тогда времени было в обрез".
В-третьих, Жуков исходил из принципа, что наибольшую экономию сил и средств дает
хорошее знание противника и на основе установления направлений действий его
главных сил пошел на максимальную концентрацию усилий своих войск на решающих
участках. Как всегда, он не действовал вслепую, а прежде всего активизировал все
виды разведки с целью выявить направления действий главных группировок
противника и выдвижения его вторых эшелонов и резервов. Он лично ставил задачу
разведывательной авиации и по результатам ее наблюдения беседовал
непосредственно с летчиками и штурманами. На важнейшие направления выслал
разведывательные и моторизованные группы для проникновения на фланги и во
вражеский тыл и выяснения подлинного положения как противника, так и своих
отступающих частей. Он добивался своевременного доклада ему агентурных данных и
сведений, добываемых партизанами. Это давало возможность наносить более
эффективные авиационные удары по наиболее опасным группировкам противника.
В результате анализа данных разведки Жуков очень удачно учел и то
обстоятельство, что германские войска, стремясь как можно быстрее прорваться в
глубину нашей обороны, наступают не сплошным фронтом, а по отдельным
направлениям вдоль дорог.
Учитывая это, Жуков не растягивал свои войска, не растрачивал силы и средства
для создания сплошной обороны, а сосредоточил даже не основные, а практически
все имеющиеся у него силы для обороны важнейших узловых районов, без преодоления
которых противник не мог бы развивать наступление.
Наконец, Жуков одновременно с энергичными усилиями по наращиванию сопротивления
противнику силами войск первого эшелона начал создавать новые оборонительные
рубежи в глубине. В отличие от того, что делалось в оборонительных сражениях в
начале войны и, в частности И.С. Коневым в сентябре 1941 г., он не стал бросать
резервы, поступающие из резерва Ставки, для закрытия брешей в обороне войск
первого эшелона или предпринимать контрудары по превосходящим группировкам
вражеских войск, а сразу же принял решение создавать новый оборонительный рубеж
на Можайской линии и именно здесь собирать новую группировку войск,
восстанавливать фронт обороны, где дать главное сражение наступающим войскам
противника и преградить им путь на Москву. На этот рубеж Ставка и начала
стягивать силы и средства с различных направлений и из глубины.
На базе готовившихся на Можайской линии Волоколамского, Можайского,
Малоярославецкого и Калужского полевых укрепленных районов первоначально начали
занимать оборону четыре армии: 16-я (К.К. Рокоссовского), 5-я (Л.А. Говорова),
43-я (К.Д. Голубева) и 49-я (И.Г. Захаркина). Командующему 33-й армией была
поставлена задача объединить соединения и части, находящиеся в районе
Наро-Фоминска.
При большом превосходстве противника в танках и недостатке средств борьбы с ними
крайне важно было повысить маневренность артиллерии и других противотанковых
средств. Командующий фронтом потребовал также во всех соединениях и частях
создать мобильные противотанковые отряды. Обычно в полку в состав отряда входили
один-два стрелковых взвода с противотанковыми гранатами и зажигательными
бутылками, несколько ПТ ружей и взвод саперов с противотанковыми минами. Как и в
Ленинграде, Жуков взял часть зенитных орудий из Московской зоны обороны и
направил их в войска для борьбы с танками противника.
Жуков широко маневрировал и другими средствами. Так, 13 октября с прорывом
крупных сил противника в районе Калуги он смело снял с менее опасных участков и
направил в район Наро-Фоминска и Серпухова четыре дивизии. В результате, в
полосах 33-й и 43-й армий прорывы противника были ликвидированы и его
наступление остановлено.
Но когда создалась угроза прорыва на Волоколамском направлении, а нужных
резервов в тот момент не оказалось, команду