Ядвига сердечную
зазнобу свою:  тоску по Вильгельму, венчанному как-никак супругу своему. И
Гневош,  которому неведомы были  высокие замыслы о  воссоединении Польши с
Литвой,  тотчас  принялся  наводить мосты  -  отыскивать среди  придворных
сторонников Вильгельма и сноситься с австрийским домом...  А если бы знал?
Пожалуй, и тогда, из озорства, из того только, чтобы насолить, напакостить
тем,  кто выше его,  не  бросил бы  он  своднических дел своих.  Ядвиге же
предстояло в будущем не раз хлебнуть лиха с этим своим наперсником.
     В  эти неполных три месяца,  от  середины октября 1384 года до января
1385-го,  пока  Ядвига осматривалась и  привыкала к  заботам царствования,
споры и свары вокруг польского престола отнюдь не стихали.  Громко роптали
прежние сторонники Земовита Мазовецкого. Рвался к власти, воспомня о своих
наследственных правах,  Владислав Опольский. Но незримая воля, сотворившая
в   конце  концов  унию   Польши  с   Литвой,   продолжала  неукоснительно
действовать.
     Следует решительно отмести предположение,  что инициатором сватовства
был сам Ягайло. Литовские князья не по раз напоминали потом, что-де именно
поляки  призвали Ягайлу на  королевский престол.  И  опять  церковь!  Так,
познанский епископ Доброгост уже лет за двенадцать до того, относя папские
послания к литовскому двору,  входил в близкие сношения с Ягайлой.  (А еще
был жив Великий Ольгерд,  и  не  забудем о  странно затянувшемся безбрачии
литовского князя!)  Но было ли ему самому до брака в  эти судорожные годы,
когда,  вослед за убийством Кейстута, разгорелась стремительная пря Ягайлы
с Витовтом, ежели в конце мая 1383 года Ягайло был готов (во всяком случае
обещал!)  принять  крещение  от  орденских  рыцарей.  Крестоносцы сами  не
захотели того, распустив слух, что якобы Ягайло с Ульянией, матерью своей,
готовил убийство великого магистра Ордена.
     Уже в июне того же года,  вместе  с  Витовтом,  рыцари  вторгаются  в
Литву,   берут   Троки,  подступают  к  Вильно.  Осенью  Витовт  принимает
католичество с именем Виганда,  грамотой отдает Жмудь Ордену и весною 1384
года, в Троицу, идет с рыцарями в большой поход. Рыцари, согнав шестьдесят
тысяч строителей,  возводят на месте Ковно крепость  Мариенвердер,  однако
Ягайло отбивает нашествие и ищет мира с двоюродным братом,  обещая вернуть
ему Троки.  Братья сговариваются,  и Витовт нежданным  ударом  захватывает
рыцарскую   пограничную   крепость   Юрбург.  Его  зять  Судемунт  обманом
схватывает комтура Дитриха Крусте,  врывается  в  открытые  ворота,  замок
взят, ограблен, уничтожен. Так же взят Байернбург. Затем, объединившись со
вчерашним врагом Скиргайлой,  Витовт идет под Мариенвердер.  Восемь недель
штурма.  Участвуют  русские  пушкари с русскими осадными машинами.  Комтур
Генрих Клей гибнет.  Рыцарская помощь застревает на другой стороне Немана.
Следует  решительный штурм,  замок взят,  погибает сто пятьдесят орденских
рыцарей  и  множество  иноземных.  Пятьдесят  пять  меченосцев  и   двести
пятьдесят  рыцарей-гостей  с  толпами  оруженосцев и слуг попадают в плен.
Испуганный новым усилием Литвы Земовит  Мазовецкий  вступает  в  сделку  с
Орденом. Начинается изматывающая пограничная война... До сватовства ли тут
было?
     Витовт получил от Ягайлы только княжество Гродненское с Подлясьем,  и
то во время брачных торжеств. Этого ему было мало. Готовилась новая пря, и
опять с помощью Ордена.
     Польские историки дают,  в  отличие от  русских летописей,  подробный
портрет Ягайлы,  со всеми особенностями его характера.  Среднего роста,  с
продолговатой головой и  острым  подбородком.  Длинная шея,  тонкие  ноги,
высокое чело, черные неспокойные глаза, тонкие усы, резкий и грубый голос.
Ягайло любил отдых в постели до полудня и долгие пиры. Никогда и никуда не
спешил,   предпочитая  медлить,   <уверенный  в  своей  судьбе>.  Ратникам
советовал: <Вперед не порывайся и позади не оставайся>. Мать о нем слишком
заботилась,  точнее сказать - слишком его баловала и опекала. В результате
Ягайло не  умел ни  читать,  ни писать,  а  говорил только на русском.  По
характеру Ягайло был радражителен и  подозрителен безмерно,  тиранил своих
супруг, обвиняя в вероломстве. Боялся отравы, почему не пил и избегал есть
фрукты.  Ел только сладкие груши,  и то когда знал, что они собраны не для
него.
     Страстен,  -  продолжает биограф, - и неутомим в охотничьих подвигах.
Уже  семидесяти пяти лет сломал ногу,  гоняясь за  медведем в  Беловежской
пуще.  На  охоте он не отличал дня от ночи,  мог прорываться сквозь чащи и
сугробы,  почему часто награждал ловчих и псарей. Впрочем, и с прочими был
щедр на награды и  подарки.  Уехав в старости в теплые страны,  тосковал о
Литве.
     Русская  живопись и  зодчество казались ему  всегда  лучшими в  мире.
(Пожалуй,  только в  этом и  проявилось воспитание,  данное ему Ульянией.)
Ягайло был набожен,  но очень суеверен.  Вставая с постели, боялся ступить
левою  ногою,  когда  брил  бороду -  промывал водою снятые волосы,  перед
выходом  из   дому  повертывался  три  раза  и   трижды  бросал  за  спину
переломанную солому...
     Мог  ли  такой человек сам  затеять и  тем паче довести до  успешного
конца сватовство к юной польской королеве?  Меж тем в первые дни 1385 года
Ягайло посылает дружину и  сватов во  главе  со  своим братом Скиргайлой в
Польшу.   Послы  прибыли  в  Краков  в  половине  января  1385  года.   На
торжественном  приеме  встречали  их  епископ  Ян  Радлица,   старый  <пан
краковский>  Добеслав,   молодой  воевода  Спыток  из  Мельштына,  великий
правитель Сендзивой.
     Ядвига   восседала  на   троне.   Литовское  сватовство  сперва  даже
позабавило ее.  Она не собиралась отказываться от Вильгельма. И витиеватую
посольскую речь  слушала  вполуха.  Говорил Скиргайло,  что,  мол,  многие
кесари  и  князья христианского мира  жаждали и  стремились заключить союз
родства с  великим князем  литовским Ягайлою Ольгердовичем (под  <многими>
разумелся,   в  первую  голову,  московский  великий  князь  Дмитрий).  Но
достижение  брака  сего  сохранялось для  вашего  королевского величества!
Благоволите принять в  супруги...  Далее следовали обещания:  крестить всю
Литву,  выплатить двести  тысяч  флоринов заклада австрийскому дому,  дабы
расторгнуть давешний детский брак,  вернуть захваченное литовцами во время
последнего  набега  на  Польшу  добро,   освободить  польских  пленных,  а
литовские и русские земли присоединить к короне польского государства.
     Зря молодая королева плохо выслушала речь свата-посла! Отнесись она к
речи внимательнее,  поняла бы,  что отнюдь не  простоватый литовский князь
составлял этот  договор!  Не  поняла.  Ответила,  слегка пожимая плечами и
стараясь все  ж  таки не  обидеть послов,  что  обязана сохранить верность
Вильгельму да  к  тому же не ведает,  как к  этому сватовству отнесется ее
мать.  (Мать наверняка не должна согласиться! - подумалось Ядвиге, и - зря
подумалось!)
     Елизавета,  скорая на решения,  как раз отставила Сигизмунда и искала
иных  женихов для  Марии.  В  Венгрии возобладала антитевтонская партия во
главе с  палатином Гара,  и  сватовство Ягайлы Елизавета и  Гара приняли с
восторгом.  (Опять же не ведаем, не был ли сей восторг заранее подготовлен
все  тою  же  незримою силой,  поскольку будущий  виленский епископ Андрей
Васило был личным духовником королевы-матери.) Во всяком случае <для блага
Польши> королева-мать соглашалась на все и даже сама послала дружественное
посольство из духовных лиц к Ягайле.
     В  сейме,  как водится,  голоса разделились.  Кто был за Ягайлу,  кто
против (мол -  варвар, грабитель польских земель!), кто за Земовита, кто и
за  Вильгельма Австрийского (епископы,  однако,  видимо,  уже настроенные,
были против него),  говорилось и такое: достойнее Ягайлы, мол, Витовт (или
Витолд,  как его называли поляки),  сын мужественного Кейстута,  достойнее
ему отдать Ядвигу и  скипетр.  Увы!  Витовт был женат и имел уже несколько
детей.   В  дело  шли  подкупы  и  взятки,   действовала,  точнее,  мешала
действовать недальновидная жадность одних,  продажность других,  но кто-то
незримый  и  умный  продолжал настойчивую обработку умов.  Даже  и  <малый
разум> Ягайлы оборачивали в достоинство: мол, будет более покладист, легко
расширит льготы и права шляхты... Итак, сейм согласился на Ягайлу. В Литву
отправилось  посольство  с  благоприятным ответом.  Ягайло  в  присутствии
братьев повторил свои  обещания (это  происходит в  Креве 14  августа 1385
года).
     Меж  тем сразу же  за  этим соглашением меченосцы организуют небывало
многолюдный поход на Литву. Нынешний <почестный пир>, на котором избранные
из  приглашенных рыцари  пируют  за  отдельным  столом,  будучи  во  время
угощения осыпаемы драгоценными подарками,  а  комтур Ордена и  сам Великий
Магистр прислуживают им,  -  стол,  посидеть за которым считали честью для
себя  короли и  герцоги всей  Европы и  куда попадали далеко не  всегда по
званию,  но чаще по боевым заслугам и подвигам, совершенным в путешествиях
и боях,  -  был особенно блистателен. Пир этот устраивался обычно лишь для
двенадцати персон,  -  так  вот  нынче за  ним сидели пятнадцать избранных
рыцарей,  и  подарки им достигли астрономической суммы расходов Ордена.  И
вот  вся  собранная  Орденом  сила  пошла  к  Медникам.   Начался  грабеж.
Воротившийся Ягайло с Витовтом и Скиргайлой заняли броды,  но рыцари нашли
предателей и,  возвращаясь с полоном,  обошли литовскую засаду. Мало того,
Андрей Ольгердович,  старший сын Ольгерда от  первой жены,  пытаясь занять
отцов престол, вступает в союз с немцами (и тоже дает согласие, как прежде
Витовт, на подданство Ордену), идет война, а в эту пору...
     В  эту пору князь Леопольд поспешал в  Венгрию,  беспокоясь о  судьбе
сына.  Тут  же  случился всячески изобиженный Владислав Опольский,  всегда
симпатизировавший тевтонской партии.  Леопольд требует  реализации давнего
брака  Вильгельма  с   Ядвигою.   Опольчик  ему  помогает,   и  Елизавета,
порядком-таки легкомысленная, уступает их напору. (Документ от 27 июля, то
есть еще за  две недели до  подписания соглашения в  Креве.)  Уже из этого
сопоставления дат видно, что тут действует не просто иная сила, но и сила,
вовсе никак не соотносящая своих решений с тем, что происходит в Кракове и
Литве.
     Леопольд  обещает  немедленно  предоставить  двести  тысяч  флоринов,
обещает передать Вильгельму после своей смерти и  австрийский престол.  Из
Польши тем часом скачет в  Австрию за  женихом Гневош из  Далевиц (это уже
август  1385  года).  И  далее  действие  развертывается,  как  в  хорошем
детективе: кто скорее?
     Отвергнутый супруг Марии,  Сигизмунд, заложив Бранденбург собственным
братьям,  набрал наемную рать в  десять тысяч коней и  ударил на  Венгрию.
Елизавета  с   Марией  сидят  в  замке  недалеко  от  границы.   Разведка,
разумеется,  работает плохо. Замок окружен. Сигизмунд требует выдачи жены,
обручается с Марией, венчается с ней и... Поскольку через несколько недель
его наемное войско разбредается кто куда,  то и Сигизмунд бежит,  спасаясь
от смерти. Мария остается на престоле, и в Венгрии начинает прокручиваться
франко-неаполитанский вариант.
     Меж  тем  отец  Вильгельма,   Леопольд,  вместо  того,  чтобы  зубами
держаться и  держать,  поддерживать сватовство сына,  влез  в  итальянские
дела, пытаясь спасти тестя, Бернабо Висконти, или хоть урвать кусок из его
итальянских владений...  Затем  увлекся очередной красоткой из  Швейцарии,
пустив  дела  сына  на  самотек,  и  пятнадцатилетний мальчик,  который  с
подарками и казною едет в Краков, предоставлен самому себе.


                            ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

     К своим пятнадцати Вильгельм сильно вытянулся и выглядел старше своих
лет.  Статен,  серьезен,  сдержан в словах.  (Он позже, уже на австрийском
престоле,  избегал войн и  старался быть достойным правителем и  рыцарем.)
Любил ли он Ядвигу?  Возможно,  к пламенным страстям,  в отличие от своего
отца,  Вильгельм и не был способен.  Но во всяком случае,  польская корона
привлекала его нешуточно.  Много позже, уже после смерти Ядвиги, Вильгельм
все  еще  пытался сесть  на  польский трон.  Не  упрекнуть Вильгельма и  в
крайней изнеженности,  как это было модно в ту пору.  Жареных жаворонков и
ласточек, изысканных блюд, изготовленных на волошских орехах или даже жаре
восковых свечей,  ему не требовалось,  <сверхчеловеческих мучений>,  ежели
приходилось пить воду вместо вина,  Вильгельм не испытывал тоже.  Однако в
Краков  он  въезжал  в  роскошном  многоцветном  наряде,  зашнурованный  и
подтянутый,  распустив локоны  по  плечам,  в  шлеме  с  долгим  покровом,
увенчанном золотою короною, над которым развевались павлиньи перья.
     Вильгельм думал,  что  польская корона за  ним,  и  потому направился
прямо  к  Вавелю.  Однако  в  замок  его  не  пустили.  Старый Добеслав из
Курожвенк,   краковский  каштелян  и  страж  замка,   не  позволил  немцам
остановиться в Вавеле.
     Вильгельм  поселился  в  городе.   Многие  краковяне  (не  забудем  о
национальном составе краковского населения!)  были  за  него.  Кроме того,
хотя Вильгельма и  не  пустили в  замок,  но  нельзя было запретить Ядвиге
выходить из  Вавеля.  Поблизости от  замка,  как уже говорилось,  было два
монастыря,  отцов францисканцев и отцов доминиканцев.  Монастыри в ту пору
отнюдь не чурались приема светских гостей,  в  монастырских стенах нередко
устраивались не только съезды и совещания,  но и самые обычные празднества
и  пиры.  Францисканцы,  в  отличие от  доминиканцев,  <брали  мягкостью и
человечностью>, - замечает польский историк. Францисканцы и пустили к себе
Вильгельма  с  Ядвигою  на  свидания.   Свидания  эти  были  чем-то  вроде
позднейших балов.  Вильгельм и  Ядвига  являлись со  свитою,  выставлялось
угощение - вино и сласти, разнообразные пирожки, торты, конфеты и варенье,
привозные фиги,  вяленые дыни и прочее.  Устраивались танцы под музыку,  и
францисканский рефекторий превращался в танцевальный зал. (Тогдашние танцы
сопровождались пением самих танцующих.)  Дамы и  девицы,  не чинясь,  пили
вино,  ели  зачастую из  одного блюда  вдвоем -  кавалер со  своей  дамою.
Кавалеры расфранченные,  раздушенные, с завитыми локонами или с косичками,
украшенными лентами,  в  коротких шелковых жакетах с широкими рукавами,  в
длинных разноцветных,  в  обтяжку,  чулках-штанах,  пристегнутых лентами к
верхней рубахе,  в тесных цветных сапожках с долгими загнутыми носами.  На
шее  -  золотая цепь,  у  пояса  -  короткая шпага,  и  по  всему наряду -
серебряные колокольчики.  Дамы  в  золотых венцах,  украшенных лентами,  в
богатых ожерельях, в длинных атласных, с золотом, блестящих платьях, часто
со шлейфом,  в  дорогих серебряных поясах,  в  перчатках,  с шитым золотом
платком  в  руке,  нарумяненные и  набеленные  (духов  и  притираний  было
столько, что у иной знатной дамы имелось до трехсот склянок на туалете!)
     Ядвига встречалась с Вильгельмом именно в подобной обстановке.  Чинно
держа  за  кончики  пальцев,  вел  ее  Вильгельм в  танце,  раскланиваясь,
протягивал блюдо со сластями.  Отойдя в сторону, они беседовали, обычно на
немецком -  польского Вильгельм не знал совсем.  И Ядвига, в воспоминаниях
которой ее  жених был  еще совсем ребенком,  все больше привыкала к  нему,
нынешнему,  и уже втайне мечтала,  как она с этим высоким серьезным юношей
останется наконец одна в супружеской спальне.
     - А  помнишь...  -  начинались их  разговоры в  первые дни.  Но скоро
детские воспоминания были исчерпаны.
     - А  как дядя Альбрехт?  Как отец?  -  И это перешло.  И уже начались
умолчания, задержания рук, опусканье очей, румянец стыдливого ожидания. Он
целовал ей руки, оглядываясь, неумело прикасался губами к щеке.
     - Милый!  Хороший, красивый мой! - Ядвиге хотелось попросту броситься
ему на  шею,  растормошить,  зацеловать...  Так и  продолжалось пятнадцать
дней, две недели, недели, о которых историки спорят до сих пор.
     Однако и другое спросим:  а почему именно братья-францисканцы пустили
Вильгельма  к себе и устраивали им эти любовные встречи?  Ежели допустить,
что именно орден францисканцев затеял повенчать  Польшу  с  Литвой?  Но  и
другое  приходит  на ум:  ну,  а ежели бы Ядвига с Вильгельмом встречались
где-то еще?  В каком-нибудь немецком обывательском особняке?  И уже не под
бдительным   надзором   отцов-монахов,  наверняка  не  допускавших  ничего
лишнего?
     И   все-таки   хитроумные  францисканцы  тут   значительно  ошиблись.
Дремавшая  любовь  Ядвиги  за  эти  пятнадцать дней  вспыхнула с  новою  и
неведомой для нее прежде силою.  Он,  Вильгельм,  был ее  мужем,  в  конце
концов!  И ничто и никто не имели права становиться на пути ее любви!  Она
желала  его,  желала  пламенно,  страстно и  с  каждым днем  все  сильней!
Неведомо, удались ли бы дальние замыслы высокомудрых мужей, будь Вильгельм
хотя бы чуточку старше и предприимчивей!  Но тогда расстроилась бы свадьба
с Ягайлой? Не состоялся бы союз Польши с Литвой? Увы! Слишком большие силы
были вовлечены в  дело,  слишком важные исторические решения ожидались,  и
борьба девочки за  свое  счастье лишь добавляла трагизма событиям,  но  не
могла отменить непреклонное решение высших государственных сил.


                            ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

     Между  тем  Владислав  Опольский,  человек  ничтожный во  всех  своих
поступках,  беспокоясь,  как полагают,  за свои земли в Куявии, перешел на
сторону  врагов  Вильгельма  (скорее  можно  предположить,   что   с   ним
<поговорили>).  И  потому  он  от  лица  коронного  совета  выдал  послам,
поехавшим уже за Ягайлой, верительные грамоты.
     Вместе с тем молодой Семко-Земовит,  вчерашний претендент на польский
престол,  получил от Ядвиги за возврат Куявы сорок тысяч грошей (акт от 12
декабря 1385 года) и согласился уничтожить прежний шляхетский договор,  то
есть отказался от права на престол.  К тому же Семко сошелся с тевтонцами,
для которых брак Ядвиги с  Ягайлой был смертью всего дела Ордена,  и  стал
деятельным  сторонником  Ядвиги  в   ее  брачных  намерениях  относительно
Вильгельма.  Легковесность,  простительная юноше,  но  непростимая князю и
главе страны, которым он собирался стать!
     Так или иначе, но вокруг Ядвиги создалась придворная партия, ратующая
за  Вильгельма,  во  главе  с  Гневошем из  Далевиц и  Семкой  Мазовецким,
господствующая во  внутренних покоях,  в  то  время,  как  внешняя  охрана
Вавельского замка,  возглавляемая доблестным Добеславом,  стояла на страже
коронных интересов и ждала приезда литовского великого князя.  (Московский
княжич Василий в ту пору как раз покидал Орду.)
     Ядвига о  всех этих замыслах и о своем литовском замужестве узнавала,
как водится,  самой последней. Высокоумные государственные мужи не считали
нужным ставить в  известность девочку,  назначенную ими  польским королем,
относительно ее  будущей судьбы,  и  потому обо всех литовских переговорах
Ядвига узнавала только от Гневоша из Далевиц.
     - Плохие вести! - говорил в этот день Гневош, склоняясь в полупоклоне
перед своею юной государыней. - Коронный совет уже послал за Ягайлой.
     - Но  Опольчик?  -  возразила Ядвига,  требовательно сдвигая  бровки.
(Владислав Опольчик еще  недавно помогал ее  матери  и  Леопольду ускорить
брак с Вильгельмом - уж он-то не должен был ей изменить!)
     - Князь  Владислав  сам  подписал  и  вручил нашим послам верительные
грамоты!  -  Гневош  теперь  смотрит  прямо  в  глаза  Ядвиге,  с   легким
плотоядно-глумливым  любопытством  жаждая узреть ее смятенье,  ее душевный
испуг.  Гневош красив.  Короткий,  отделанный парчою жупан  расширяет  ему
плечи  и  не  скрывает обтянутых чулками-штанами мускулистых стройных ног.
Правду сказать,  он и сам бы  не  отказался  от  опасного  романа  с  юной
королевой,  ежели  б