гах, гордясь, что выдержали бешеную
скачку вровень с отцом.  Нукеры  расседлывали  поводных  коней,  доставали
ковры,  посуду,  рухлядь.  Рабы и рабыни сада суетились, принимая нежданно
явившегося повелителя. Пылали костры, на вертелах уже жарилась баранина.
     Тимур омыл лицо и руки, сотворил намаз, строго поглядывая на сыновей,
старательно бормотавших слова молитвы.
     За  стеною  дворца послышался все  нарастающий и  нарастающий дробный
топот копыт,  то шла конница, его конница! Эмир опять обогнал свое войско.
Недвижным облаком вставала тяжелая серо-желтая пыль. Пыль была на всем: на
каменных плитах,  на  листьях дерев,  на  ступенях дворца,  еще не вымытых
захлопотанною прислугой.  Сейчас в сад вступят сотники и тысячники войска,
для них и готовится пир...
     Усталость после  целого  дня  скачки была  целительна телу  и  потому
приятна.  Он  сел,  скрестив  ноги,  на  кошму,  полузакрыл натруженные от
солнца, ветра и пыли глаза, чуть согнул стан.
     Отца  Тохтамышева,  мангышлакского эмира  Туй-Ходжа-Оглана,  Урус-хан
убил.  Нет,  перейти на сторону ак-ордынцев Тохтамыш не может!  Почему его
все-таки так беспокоит этот яростный мальчик?
     Свидания с  Тимуром ожидал новый  перебежчик от  Урус-хана,  Идигу из
племени мангут*.
     _______________
          * Эдигей русских летописей, будущий знаменитый полководец.

     Тимур  приказал  отвести  беглого  оглана  в  свою  походную  юрту  и
накормить.
     Когда он,  распростясь с соратниками,  пролез,  согнувшись,  в шатер,
Идигу,  ожидая его,  уже  сидел на  кошме.  Он  спокойно выдержал тяжелый,
изучающий взгляд великого эмира. Тимур уселся, помолчал, спросил:
     - Ты умеешь играть в шахматы?
     Брови Идигу чуть дрогнули от удивления.
     - Да, повелитель!
     По   знаку  Тимура  принесли  шахматную  доску  и   арабские  фигуры,
вырезанные из слоновой кости. Играл Идигу хорошо и не боялся выигрывать, в
чем  Тимур  убедился  вскоре.   Иные  ходы  оглана  заставляли  его  долго
прикидывать - как избежать поражения?
     - Тохтамыш победит?  -  вопросил он,  не подымая глаз от доски. Идигу
промолчал, перевел фигуру, создав угрозу Тимуровой ладье, наконец ответил:
     - Урус-хана одолеть трудно!
     - Почему же ты здесь?!  - возвысив голос, возразил Тимур, на этот раз
оторвавши взгляд от индийской игры.
     - Старая трава вянет,  и  этого не остановить!  Урус-хан в  упрямстве
своем забыл о времени!  -  отмолвил оглан,  переставляя фигуры. - Мы ждем,
что ты поможешь нам, но оставишь степь тем, кто в ней живет!
     Тимур долго рассматривал его, щурясь. Идигу был явно умнее Тохтамыша,
и приютить его очень стоило.  (<Как жаль,  что этот - не ханского рода!> -
подумалось скользом.)
     - Ладно!  -  порешил он вслух. - Будешь ждать Тохтамышева возвращения
здесь, у меня! Скоро увидим, хороший ли ты пророк!


                              ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

     Бухару Тимур не  любил.  Слишком близко сюда подступала пустыня с  ее
тяжелым,  то  душным,  то  ледяным дыханием,  слишком близок был  мятежный
Кандагар.  Осень  шла  по  его  стопам,  напоминая о  неотвратимом течении
времени,  и тоже настигла его в Бухаре.  Холод, идущий с севера, прорвался
наконец сквозь пески,  сделав жестяными и  ломкими листья дерев,  и  сыпал
теперь  в  лицо  ледяною  пылью.  Уже  дошла  весть  о  вторичном разгроме
Тохтамыша и  о  том,  что раненого полководца везут сюда,  в  Бухару.  Два
погрома, два погубленных войска! Тохтамыш не умел воевать! Что бы сделал с
ним он,  Тимур,  будучи на  месте Урус-хана?  Наверно,  не  ограничил себя
убийством отца!  Сгубив волка, задави и волчонка! Или, напротив, попытался
привлечь к себе Туй-Ходжу-Оглана ласкою!  В любом случае Урус-хан поступил
неумно!  Волчонок уже привезен, уже стоит перед ним, низко опустив голову,
и исподлобья озирает Тимура. Слегка раскосые, горячие глаза Тохтамыша, как
ни старается он, неукротимы, в них то и дело вспыхивают безумные огоньки.
     - У Токтакия было на четверть больше моего войска!  -  говорит он,  и
голос,  срываясь на  высокой ноте,  переходит в  хрип.  Он  готов обвинить
Тимура, что тот не снабдил его достаточным числом воинов. Тимур усмехается
одними глазами, чуть заметно. Мальчик не умеет сражаться, но он не трус!
     - Садись,  хан!  - говорит он, помедлив. - Ты мой гость, и я рад, что
ты остался в живых!


                              ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

     Посреди  большой  двойной белой  юрты  был  поставлен узорный кованый
медный  хорезмийский  мангал,  полный  углей.  Кирпичный  дворец  все  еще
достраивался.  Мастера, подоткнув полы халатов, синими застуженными ногами
месили глину.  Тимур  распорядил давать им  вдоволь мяса  и  поить горячим
вином, но работы не прекращать. Вода в хаузе, рыжем от облетавших листьев,
стала тоже сизой от холода. Еще вчера стояла жара и клубилась над дорогами
серая горячая пыль!
     На позолоченных кожаных подносах,  кофрах, подавали мясо - баранину и
конину,  жаренную на костре, вяленую, соленую; тонкую колбасу с требухой и
круглые  куски  конских  почек.  В  честь  почетного гостя  вынесли  целую
лошадиную ляжку и  сваренную в котле баранью голову.  В дорогих фарфоровых
чашках  подносили  соленый  мясной  отвар,   прикрытый  сверху  сложенными
вчетверо тонкими хлебными лепешками,  пшеничные клецки и ришту, сдобренную
пряностями,  кумыс в  серебряных и золотых чашках,  вяленую дыню,  сушеные
персики и изюм, ширазское вино в узкогорлых кувшинах.
     Эмиры поглядывали внимательно то на Тимура,  то на Тохтамыша, который
сосредоточенно ел,  неловко  придерживая больную руку  и  обсасывая жирные
пальцы.
     <Почему я решил, что нойоны Урус-хана перейдут к нему? - думал Тимур,
тяжело и хмуро взглядывая на гостя.  - Ко мне они, однако, не перейдут!> -
Он вздохнул, кивая головой в такт своим мыслям.
     (Пройдут века,  и  всесильный Рашидов  не  посмеет тронуть одного  из
хулителей своих только потому, что тот - потомок Чингиз-хана!)
     Сорокалетнему полководцу,  сидящему  перед  расстеленным дастарханом,
еще  только предстояло завоевать свою грядущую бессмертную славу.  Он  еще
был один из многих, но отнюдь не единственный, а единственными были пока -
и еще надолго, на века вперед - Чингизиды. А юноша, дважды разбитый в бою,
что  ел  мясо,  сидя перед ним  и  облизывая пальцы,  был Чингизид и,  как
Чингизид, имел права на ордынский престол.
     Знает ли Урус-хан,  что Тохтамыш спасся?  Ответа на  этот  вопрос  не
пришлось  ждать долго.  Посольство Урус-хана во главе с мангутом Копеком в
сопровождении сотни воинов  прибыло  в  тот  же  день,  к  вечеру.  Удалив
Тохтамыша  и  собрав приближенных эмиров,  Тимур сел на парчовые подушки и
кивнул головою. Послов ввели.
     Копек лишь преклонил колено, а говорил стоя, смело глядя в хмурый лик
эмира эмиров Мавераннахра и поглядывая на сидящего рядом с ним подставного
хана Суюргатмыша,  которого Тимур всюду возил с  собою,  усаживая иногда в
советах  даже  на   главное  место.   Суюргатмыш  был  покладистым  ханом,
понимавшим всегда,  что обязан призрачной властью исключительно родословию
своему,  происхождению  от  Чингиз-хана  и  что  неоспоримым  джехангиром,
повелителем,  был и остается Тимур.  Он теперь брюзгливо смотрел на посла,
гадая,  что  ответит  Тимур  и  когда  в  повелителе тюрков  проснется тот
яростный гнев,  после  которого войска  чагатаев,  посланные его  властной
рукой, идут в сражения. Рубиться в сечах ставленый хан умел и любил.
     - Раненая лань  скрылась от  облавы нашей  охоты  в  вашу  страну!  -
говорил Копек,  значительно взглядывая на Тимура. - Если вы выдадите, то и
ладно,  а  если нет,  то  от пределов океана и  до границ Сыгнака придут в
движение все войска Дешт-и-Кипчака, пусть чагатайцы назначат место встречи
для битвы!
     Мухаммед Джехангир осторожно поглядел вбок и  тотчас отворотил взор -
до  того  страшен  был  лик  родителя.   Тимур  молчал,  глядя  на  Копека
разгорающимся  взглядом  голодного  барса.  Посол,  словно  поперхнувшись,
умолк, прервав излишне цветистую речь, но перемог себя и докончил твердо:
     - Тохтамыш убил моего сына,  выдайте мне  его!  Идигу убежал от  нас,
нарушив закон, выдайте его тоже! Так говорит Урус-хан!
     Посол замолк.  Тимур продолжал молчать и ответил,  когда тишина стала
уже почти невыносимой.
     - Ты опоздал, посол! Тохтамыш уже вкусил моего хлеба. Чтущий закон не
предаст гостя своего! Он, как и Идигу, нашел себе у меня убежище, я его не
выдам.  Я сказал!  - И вновь взглянул. И холод прошел по спине Джехангира,
тревожно переглянувшегося с братом, Омар-шейхом (оба сидели по правую руку
от отца).
     Копек,  пятясь и  кланяясь,  покинул юрту.  Видимо,  и у него мурашки
пошли по спине от яростного молчания Тимура. Эмиры сидели недвижно, ожидая
приказаний.
     - Надо  собирать войска!  -  сказал,  чуть шевельнувшись,  Тимур.  Он
пошептал что-то совсем беззвучно,  загибая пальцы,  и  произнес громко,  в
пустоту, никому и всем:
     - Через месяц и четырнадцать дней Урус-хан подойдет к Отрару!
     Эмиры,  склонив головы,  начали покидать шатер. (Был назван срок, а в
то,  что их повелитель никогда не ошибается,  эмиры поверили уже давно.) К
названному сроку войска джагатайских эмиров должны были встречать конников
Урус-хана у Отрара, и каждый из них торопился отдать и исполнить приказ.
     Когда последний из  эмиров покинул юрту,  из-за спин юношей показался
спрятанный между двойными стенами юрты Тохтамыш, прослушавший все от слова
и до слова. Он молча кинулся в ноги Тимуру.
     - Встань,  хан!  -  устало,  словно возвращаясь из  долгого обморока,
произнес Тимур.  - Я принял тебя, как сына, и да не ляжет меж нами никакая
горечь!


                            ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

     По  дороге на  Сауран двигалась чагатайская конница,  Тимур не  велел
брать с собою ни жен, ни детей, ни многочисленных табунов мелкого медленно
бредущего скота.  Только так  можно было опередить Урус-хана.  Про себя он
знал,  что воевать со  степью было рано,  что те  же  хорезмийцы или горцы
Сеистана  могли  ударить  ему  в  спину  (потому  и  пробовал  заслониться
Тохтамышем), но раз уж возникла война, ее было необходимо выиграть. Не для
того он два десятилетия собирал власть,  чтобы теперь, бросив все, подобно
покойному Хусейну, бежать в Хорасан!
     Тимур,  легким движением поводьев придержав ход чалого,  остановился,
пропуская войска.  Воины,  его воины,  закаленные в бесчисленных боях, шли
хорошо. Не было робости в лицах, не было той нерешительной медлительности,
которая до боя говорит о разгроме.  В джехангира верили.  Лица, иссеченные
холодным  ветром,   расплывались  в  улыбках,   иные,  арабским  навычаем,
подкидывали и  ловили копья  на  скаку.  Топорщились полные стрел колчаны,
резво  шли  кони.  К  нему  подъезжали  эмиры,  становились рядом,  ожидая
приказаний.
     - Мы переходим Сейхун у Отрара! - сказал Тимур вслух, всем и каждому,
и,  обратив требовательный взор  к  Ярык-Тимуру  и  Салтан-шаху,  прибавил
твердо: - Готовьте лодки!
     Названные тотчас с нукерами и свитой поскакали вперед.
     - А  ежели Урус-хан  сам у  Саурана перейдет Сейхун и  отрежет нас от
Самарканда?  -  начал было Омар-шейх,  на правах сына дерзнувший вопросить
родителя.  Мальчик весь  залился румянцем,  без  нужды  натягивая поводья.
Тимур бегло улыбнулся, поглядев на сына.
     - Тогда,  значит,  твой отец так и не научился воевать! - ответил он.
Помолчал и,  согнав  улыбку  с  лица  (мальчики должны  постигать воинское
искусство!), пояснил сыновьям:
     - Урус-хан  умен.  Он  ведет большое войско.  С  ними повозки,  семьи
воинов,  стада. Он не захочет перейти Сейхун и бросить кочевья без защиты,
ежели я сам перейду на правый берег реки!  Да и нам лучше остановить джете
за Отраром!  Так-то,  сын!  -  Он помолчал и докончил жестко, следя, как с
приветственными кликами проходит конница:
     - А наши воины пусть помнят,  что за ними -  река и отступить для них
означает смерть!
     Не  глядя  более  на  сыновей,  Тимур  поехал рысью вдоль дороги,  по
которой в столбах мерзлой пыли текла бесчисленная рать.
     Подскакал гонец,  сообщив,  что пешее ополчение уже собрано и  идет к
Отрару и  что на подходе дружины Сайф-эд-Дина Никудерийского и  Кай-Хисрау
Джиляны.  Тимур удоволенно кивнул головой. Эмиры, прежде при каждом набеге
джете  удиравшие за  Джайхун,  нынче  поверили в  него  и  спешат  к  бою.
Мавераннахр нашел наконец в его лице своего защитника и главу. Нет, легкой
победы не получит над ним хан Урус!
     Небо очистилось.  По-прежнему дул  пронзительный северный ветер.  Над
отемнелой землею, над ширью песков распростерся зеленый степной закат.


                            ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

     Глиняный, неказистый, вечно разоряемый Отрар остался позади. Позади -
тяжелая переправа через Сейхун, неверный мост на лодках, тонущие, сносимые
течением кони,  их призывное,  отчаянное ржанье,  когда лошадь, дико глядя
обезумевшим взором, в последней надежде зовет хозяина...
     По  степи бессчетные огоньки костров.  Стелется едкий дым,  размокшие
кизяки разгораются плохо. С черного неба летит и летит белая снежная пыль.
Воины кутаются в халаты, угрюмо и споро глотают горячее варево. В шатрах -
сбиваются грудою,  не  снявши  мокрой  сряды.  Тлеет  осторожный невеселый
разговор.
     - Перемерзнем тут!
     - И бежать некуда!
     - А Газан доброго жеребца утопил!
     - Э, Ахмад, спишь? Ты давно с Хромым, скажи, не отступит Тимур?
     Старый воин недовольно шевелится,  натягивая на  себя конскую попону,
отвечает хрипло:
     - Наш  джехангир когда  и  отступает,  так  для  того,  чтобы ударить
верней! Он один стоит тысячи! Спите!
     Молодые воины лежат молча,  слушая непрерывный стонущий вой  ветра за
тонким пологом шатра.  В джехангира верят,  но все-таки робость,  вместе с
холодом,  заползает в сердца.  О сю пору эмиры Мавераннахра не выдерживали
боя со степною могольской конницей.
     Наутро все вокруг было белым-бело от выпавшего за ночь снега.  Тимур,
закутанный сверх чешуйчатой кольчуги в овчинный чапан,  немо смотрел, как,
с трудом разгибая колени, вылезают люди из шатров, как ловят и взнуздывают
сбившихся в кучу голодных, издрогших лошадей. Когда выступили, опять пошел
крупными хлопьями мокрый снег,  косо и  зло залеплявший лица воинов.  Кони
мотали головами,  отворачивались от ветра.  Быстро темнело.  В черной туче
несколько раз сверкнула молния.
     Когда показались вдали,  сквозь белую тьму,  ряды  вражеского войска,
ударил такой ураган и ледяной дождь со снегом,  что кони вспятили, а воины
с трудом удерживали оружие скрюченными замерзающими пальцами.
     Нестройные крики с  той стороны показывали,  что и ратникам Урус-хана
не лучше в этой мокрой и ледяной пурге.
     Тимур ехал вдоль войска,  все  более убеждаясь,  что посылать людей в
атаку нельзя. Он поминутно очищал лицо от снега, срывая ледяные сосульки с
усов, и, щурясь, перекатывая желвы скул, пытался разглядеть сквозь снежную
пелену строй вражеских туменов.  Джехангир был в той холодной,  молчаливой
ярости, когда даже ближайшие сподвижники не решались заговаривать с ним.
     Отступать стали и  те  и  другие почти одновременно.  Воинов,  что от
холода  неспособны держать оружие в  руках,  не  пошлешь в  бой!  Урус-хан
оттянул войска к  Саурану.  Тимур  стоял  за  Отраром.  Разошлись на  семь
фарсахов.  Доброму коню проскакать за  три часа,  и  эти три часа конского
скока превратились скоро в год пути.
     Вода и снег полосовали землю, усиливаясь день ото дня, в течение всех
трех  зимних месяцев.  <Мозг  костей каждого воина  замерзал внутри зимних
палаток>,  -  писал позднее летописец Тимура. Урус-хан не выдержал первый.
Ушел от холода,  оставя заместителем при войске Кара-Кисек-оглана.  Кони с
трудом добывали подножный корм, дохли. Не в лучшем состоянии были и люди.
     Однажды  удалось  застигнуть  в   Отраре  двоих  Урусовых  храбрецов,
Саткиных,  старшего и  младшего,  с  сотнею всадников,  и забрать в полон.
Жалкая добыча для многотысячного войска!
     Несмотря на конский падеж,  Тимур упрямо не двигался с места. До него
уже  дошла весть,  что  сам  Урус-хан  ушел и  его войска оставили Сауран.
Помочь в этой беде могло только терпение,  и он упорно терпел, почасту сам
сутками не  слезал  с  коня  и  заставлял терпеть своих  эмиров и  рядовых
воинов,  тех самых,  у которых,  по словам восточного летописца, от холода
застывал костный мозг...
     Почти обезножевшая разведка донесла,  что  Тимур-Мелик-оглан с  тремя
тысячами конного войска стоит в  двух фарсахах от Саурана.  Отобрав лучших
лошадей для  пятисот всадников,  Тимур послал в  ночной набег Ярык-Тимура,
Мухаммед-Султан-шаха и Хитай-бохадура.  Хитай-бохадур и Ярык-Тимур погибли
в ночном бою.  Сражение спас Ильчи-Бука-бохадур,  ранивший стрелой в бедро
Тимур-Мелик-оглана.  Ордынцы,  унося раненого полководца,  ушли  в  степь.
Назавтра Тимур сам вступил в стан врага, опрокинул столбы главного шатра в
знак победы и ушел назад.  Это была, конечно, не победа, а случайная удача
после тяжелой и неудачной ночной сшибки.
     Перебыв  неделю  в   Самарканде  и  обновивши  коней,   Тимур,   взяв
проводником Тохтамыша,  с лучшими силами пошел в степь, за тринадцать дней
пути.  Тринадцать суток изматывающей беды, бездорожья и холода. Тринадцать
дней сам Тимур,  ужасая соратников железной выдержкой,  почти не  слезал с
седла. Настигли Урусовы кочевья. Захватили добычу и полон...
     Невесть чем бы окончилось дело, но старый Урус, простыв под Саураном,
как раз в это время умер, передав стол Токтакии.
     Только  тут  Тимур  понял,   что  <перестоял>  противника.  Посадивши
Тохтамыша в Сауране,  он отвел полки.  Войско потеряло в походе пятнадцать
тысяч лошадей,  и люди брели пешие,  похожие на голодные тени.  И все-таки
они победили!
     Расставаясь,  Тимур подарил Тохтамышу редкостного,  схожего с  ветром
коня, Хынг-оглана. <На этом коне в случае удачи догонишь врага, а в случае
бегства никто тебя не догонит>, - сказал он на прощанье юноше.
     Токтакия умер через три  месяца.  Тохтамыш выступил против последнего
сына  Урус-хана  Тимур-Мелик-оглана  и   вновь  был  наголову  разбит  под
Саураном.  Спас его  на  этот раз  подаренный Тимуром конь.  На  коне этом
трижды разбитый полководец прибыл к Тимуру в Самарканд.


                            ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

     Как изменился бы мир и что произошло в великой степи,  как изменились
судьбы Поволжья,  Дешт-и-Кипчака и  далекой Руссии,  ежели бы у  Тимура не
хватило терпения, а у Тохтамыша настойчивости, да и просто ежели бы слепая
удача не склонилась наконец на его сторону?
     Но терпения у Тимура хватило. Как прояснело впоследствии - на свою же
беду.
     Давно разрушились дворцы и засохли сады,  в  которых  пировал  Тимур,
Тамерлан   -   Тимур-ленг,   или   Тимур-аксак,  Железный  Хромец  (<ленг>
по-персидски и <аксак> по-тюркски одинаково означают <хромой>, и отнюдь не
<железный>,  как утверждала русская летопись). И когда мы теперь, приезжая
из России,  глядим на  развалины  Биби-Ханым  или  любуемся  Гур-и-Эмиром,
упокоившим  прах  великого завоевателя,  думает ли кто-нибудь,  почему так
произошло и где заложены корни  того,  что  давнее  государство  Тимуридов
через  шесть  столетий  слилось с великой Россией?  Догадываем ли мы,  что
Тимур,  создавший из небытия Тохтамыша,  заложил первый  камень  грядущего
устроения великой страны?
     Молчат  узорные  минареты,  еще  не  возведенные пленными мастерами в
величественном Самарканде.  И  долго  скакать коню  отсюда  до  холмистой,
укрытой лесами земли руссов!  И никто еще не ведает ничего,  ибо грядущего
предсказать невозможно,  потому что творят грядущее деяния людей, а деяния
еще не свершены.
     Осенью,  того  же  года,  когда  трижды  разбитый Тохтамыш с  помощью
многотерпеливого эмира эмиров готовился