да  кидал  за  Голощапова уголек  в котельной
медучилища  №24  в  Большом  Харитоньевском  переулке.  Все устроенные  были
благодарны  Андриану, ибо  не имели  прочного  социального  статуса:  кто-то
освободился,  кто-то готовился сесть, а  кто  и вовсе  только-только  прибыл
"покорять  Москву" из-за Урала или  с берегов Черного  моря. Голощапов  же -
имел  с каждого "наемника" 40  процентов заработка и считал - материально  -
эти "две пятых" оптимальной  платой за подобный "найм", а морально - как  бы
"церковной десятиной"; церковью был он, а все остальные - прихожане...
     Тут-то и подловил Андриана с его батрацко-бедняцким "приходом" зоркий и
чуткий  майор  Геннадий  Павлович  Зубков.  Именно  Зубков,  выявляя   связи
различных групп творческой  интеллигенции (для  доклада  начальству по общей
картине),  обнаружил, что  к некоему Голощапову,  сомнительному  безыдейному
суб®екту, сходятся вполне ощутимые, видимые ниточки - как паутинки к паучку.
Из  такого натюрморта  вполне мог родиться  групповой портрет  антисоветской
организации   или  батальное   полотно  террористического  заговора.  Зубков
незадолго до этого крупно отличился, перескочил из старлеев в майоры, мечтал
повторить прыжок.
     Геннадий  Палыч  лично  понаблюдал  за Голощаповым  на  улице, а  потом
подослал  к нему лейтенанта Струкова под  видом налогового инспектора:  мол,
есть  сигнал от  соседей,  что  вы катаете валенки,  а  налоги  не  платите.
Струков, слушая об®яснения перепуганного Голощапова (Какие валенки? Клевета,
ошибка!)  осмотрел  квартиру, но  ничего любопытного  или  странного,  кроме
картины Лютова "Харя Кришны,  харя  в раме" (Голощапов как-то утром приобрел
ее у создателя за бутылку портвейна "777") не обнаружил. "Рисуют, блин, хари
какие-то!" - доложил Струков. -  "Приснится, товарищ майор, такое,  блин,  -
комиссуют на хрен из органов...".
     В  общем,  Зубков,  определив  характер  и пристрастия  "об®екта" решил
"взять"  Голощапова -  на улице,  как  в  старые добрые времена, подсадить в
машину -  и на Лубянку. Мол,  куда  это  мы?  Пару вопросов, и вы  свободны,
гражданин Голощапов...
     Андриан потом как ни старался - так и не смог вычеркнуть из памяти этот
страшный,  черный,  ужасный день. Говорили  довольно долго и  в основном  на
какие-то отвлеченные  темы: об искусстве, о религии, о поэзии даже.  Ну, как
водится,  Зубков  предложил сотрудничество,  на что  Голощапов,  успокоенный
общим тоном беседы,  ответил  гордым "нет!". Тогда Геннадий Павлович  обошел
стол,  взял  стихотворца  за  шею левой  рукой, чуть сдавил  сонную артерию,
нагнул  его, ударил коленом  в нос - и в  таком виде, окровавленного, буквой
"зю" - вывел из кабинета.  Они  пошли  -  вернее, шел  Зубков,  а  Голощапов
семенил  на  полусогнутых - по коридору; наконец, свернули в открытую дверь.
Это был кабинет, почти такой же, как у Зубкова,  с портретом Феликса,  но за
столом сидел человек в белом халате  и укладывал в кожаный ридикюль  (как  у
чеховских  докторов)  никелированные   инструменты:   щипцы,  хитроумные,  с
загибами,  ножницы,  какие-то  странные  крючки  и  длинные  иглы.  Все  это
Голощапов увидел, чуть  скосив глаза из  неудобного положения, проморгавшись
от выступивших слез. Из носа на паркетный пол падали капли крови.
     "Здорово, Нилыч! - сказал  Зубков и протянул свободную правую руку. "О,
кого  я вижу!  - сказал  Нилыч. -  Генок!" Улыбка у  Нилыча  была добрейшая,
белозубая  и фотогеничная,  а  вот телосложение  под халатом (широкие плечи,
длинные руки) да и сам халат не внушали доверия. "А это кто с тобой, Генок?"
-  так  же  весело  удивился Нилыч.  "А  это  Андриян",  -  сообщил  Зубков.
"Николаев, космонавт?"  - еще больше  удивился Нилыч. - Что, и он тоже?" "Да
нет, это стихотворец. Антисоветчик Голощапов". Нилыч подошел  поближе,  взял
Андриана за подбородок  двумя пальцами правой  руки. "Что, не  колется,  что
ли?"  "Ну",  -  подтвердил  "Генок".  Нилыч  чуть  приподнял  Голощапова  за
подбородок и сказал тихо, можно сказать, добродушно: "Ты, Андриян, почему не
колешься?  Ты  колись.  Тухачевский кололся, Блюхер  кололся.  И  ты колись.
Хорошо?".
     Вернулись   в  кабинет  Зубкова,  и   Андриан  подписал   бумаги,  стал
Щупом-информатором. Много  потом чего было, но самое интересное развернулось
в  последние  годы.  Квартирное  маклерство  Голощапова  пришлось  ко  двору
Зубкова, они столковались быстро, но Андриан так  и  не мог понять: случайно
они  встретились  в вагоне метро  или Зубков нашел  его,  следил  за  ним  и
подставился? Больше всего Андриан боялся,  как бы полковник снова не схватил
его за шею и не пригнул голову; он был уверен,  что Зубков способен на такое
даже в общественном месте, а не то что на Лубянке. И зря Зубков напомнил ему
про учетную карточку агента-информатора - Голощапову на нее было  наплевать,
не такая  уж он  видная фигура. Главное: не схватил бы за  шею, не ударил бы
коленом в нос.
     Впрочем,   возобновление   неприятного  контакта  обернулось   хорошими
деньгами - таких  Голощапов  с маклерства своего не имел; ну,  дадут  баксов
двести-триста, а  то и вообще  отделаются дешевкой какой-нибудь, подарочком.
Вот и Маринка Шахова, получившая от зубковской фирмы двадцать штук,  хотела,
небось, отделаться... ну, штукой баксов, не более. А то и пятью сотнями.
     Голощапова преследовала одна смутная, неясная, но навязчивая  мысль. Он
как-то  обнаружил,   что   при  расселениях  не  сходятся  кой-какие  числа,
количества. Менялось столько-то, а обменялось - на пару семей меньше. Уехали
они,  что ли? Зубков  подыскал  иногородний  вариант? Но какой дурак  станет
уезжать из  Москвы  -  здесь  жизнь  полегче, работы  побольше,  можно найти
источник дохода,  а в провинции - труба дело, нищета и  морока,  на  заводах
зарплату выдают продукцией; хорошо, если это колбаса, а если чугунные трубы?
Всякий раз,  когда  Голощапов  уже хотел было  поинтересоваться  у Зубкова о
причинах несовпадений, тот останавливал его попытки на взлете:  вручал энную
сумму, премию, вознаграждение - и Андриан  умолкал, еще и не начав говорить.
Деньги приятно грели и тело  и  душу,  не хотелось никаких забот,  приходило
ощущение власти над пусть небольшим,  но все таки миром: десятком магазинов,
двумя  любимыми  барами,  Большим  театром  и  "досугом"  по  об®явлению  из
"Московского  комсомольца".  Поэтому  Голощапов  не  особенно  настаивал  на
обладании каким-то, в общем-то, лишним, ненужным знанием.
     Ну, если Маринка даст  по минимуму пятьсот долларов - это тоже неплохо.
Надо, конечно, отказаться, но ведь будут настаивать,  особенно Витькина теща
Галина Ильинична - упрямая старушка. Покорячусь - и возьму, думал Голощапов.
     Он  решил  сейчас же позвонить Шаховой, посочувствовать в очередной раз
отсидке  Виктора  и томительному ожиданию Марины, спросить о здоровье мамы и
детей, в общем, надо на брюшке подползти, повилять хвостиком немного. Деньги
на дороге не валяются.
     Голощапов накрутил диск телефона.
     - Я вас слушаю, - ответила Галина Ильинична.
     - Галина Ильинична,  это  я. Узнали? - Голощапов постарался примешать к
голосу немного эйфорических пузырьков.
     - Ах, Андриан, я вас всегда узнаю! И только что собиралась звонить вам.
Дело в том, что ваши друзья-риэлтеры к двум часам так и не пришли...
     - Какие риэлтеры?
     - Да те, что вчера привезли деньги, доплату -  такие любезные, приятные
люди! Они сказали, чтобы мы  всей семьей  ждали их к 14.00 - нужно подписать
оставшиеся бумаги, да и детям подарки обещали привезти...
     Голощапов удивился:
     - А  разве не все подписано?  Ведь вы  вроде по  ордеру  вселились, все
заверено, все уплачено.
     -  Нет,  риэлтеры сказали, что остались, как говорится, последние точки
над "И"... Но я не это хотела сказать: дело в том, что мне показалось, будто
я видела, как они, риэлтеры, выходили из своей иностранной машины - это было
больше часа  назад -  но так  и не  дошли  до нас.  Впрочем,  может быть,  я
ошибаюсь, вы же знаете мое зрение. Машина, кстати, на  которой они - якобы -
приехали  до сих  пор  стоит  возле  дома.  Да!  Самое  интересное:  недавно
приезжала милиция и из нашего мусоропровода вытащили  двоих  взрослых людей,
абсолютно грязных и дурно пахнущих; говорят, что один без глаза, а  второй -
глухонемой. Соседка сказала, что их давно разыскивала милиция. Но кому нужны
одноглазый  и глухонемой? Что они могли совершить? Это какой-то  сюрреализм!
Вы  Сальвадора Дали  любите, Андриан? Представьте  себе, я знала  двоюродную
сестру его жены Галы...
     - А сейчас где они?
     -  Кто?  Представьте себе, двоюродная  сестра -  она  русская  женщина,
она...
     - Да нет же, Галина Ильинична, - перебил Голощапов. - Милиция где?
     - Ах, милиция! Она уехала. Да, и еще вот что: вы непременно -  слышите?
- непременно должны  зайти сегодня  к нам.  Мариночка  просила  вам  кое-что
передать. И не отнекивайтесь, ясно?
     - А где же сама Марина? - удивился Голощапов.
     -  Вот это  - самая  неожиданная  новость! Вы  представляете, Марина  с
детьми  улетела  к  мужу  в  этот  ужасный  Зимлаг!  У  меня,  конечно,  был
микроинфаркт,  но  осудить  я ее  не  могу.  Вы же знаете,  что с  Григорием
Анатольевичем было после войны, уж я и настоялась в очередях с передачами, и
наездилась по таким дырам, что...
     - Извините,  Галина Ильинична, кто-то звонит в дверь - я свяжусь с вами
чуть позже, - сказал Голощапов и положил трубку.
     На самом деле никто не звонил.
     За короткое время мозг стихотворца и маклера нагрелся до точки кипения.
Мысли  бурлили  как  в гейзере,  но  не  представлялось никакой  возможности
отсортировать их  и рассмотреть каждую в  отдельности. В одном не сомневался
Андриан: двое  в мусоропроводе  - Ваня  Хлюпик  и Ширяйка.  Зрение у  Галины
Ильиничны было неплохое; малая толика  маразма,  конечно, имелась,  но глаза
были острыми.  Просто она  никак не могла  сопоставить солидных риэлтеров из
рекомендованной другом семьи (Голощаповым) фирмы с вонючими полутрупами; она
скорее  признала бы, что обозналась, ошиблась, не  разглядела. Голощапова  в
доме Лесовицких... нет, не любили, но, скажем так: приветствовали и уважали.
И главное - ему доверяли!
     Ему же сейчас было совершенно все  равно - как там кто к нему относился
и относится. "Лучше бы они дошли", - думал Голощапов  о Хлюпике с  Ширяйкой,
уже  не предполагая, а точно зная, почему не  сходились  концы с концами при
завершении обменов-расселений. "Ну, я-то здесь с  какого боку? Знать  ничего
не   знаю  и  не  ведаю,  обратился  в  фирму,  солидную,   с   лицензией  и
регистрационным номером, помогли, все нормально, до свиданья, спасибо".
     Но  что-то  все  же не  складывалось  так,  как  хотелось  бы. Милиция,
конечно, появится - или вызовет повесткой. Но как Хлюпик и Ширяйка очутились
в мусоропроводе - словно какие-то отбросы? Почему кто-то из них оказался без
глаза, а другой - глухонемым? Хорошо бы, конечно, посмотреть на машину, если
это  их  "ауди",  то  номер должен  быть  -  ОИ 765. Голощапов  решил  снова
"звякнуть" Галине Ильиничне: пусть старуха сходит, посмотрит номерок.
     Он уже крутнул первую цифру, как в дверь позвонили.
     Голощапов тихо положил трубку и на цыпочках  подошел к двери, посмотрел
в глазок. В глазке,  чуть искаженная оптикой, сияла жизнерадостная широкая и
усатая "морда"  в самой настоящей пожарной каске. Голощапов, когда подошел к
двери, уже учуял легкий запах чего-то горелого.
     - Кто? - беспокойно спросил он.
     - Х.. в пальто! - крикнул пожарник. - Сгоришь, мужик! Открывай, бля, не
ищи на жопу приключений!
     Голощапов снял цепочку, повернул ключ.
     Когда дверь открылась, майор ГРУ Толик Рублев по прозвищу "Штукубаксов"
снял медную каску и - бум! - ударил ей Голощапова в лоб.
     -  И  сказал: кара-барас, -  пробормотал стоявший за спиной Толика Шура
Насос.
     Переступив через  Голощапова  они  вошли  в  квартиру;  Шурик захлопнул
дверь, но цепочку не стал накидывать.

     Голощапов  открыл  глаза. Он  уже сидел  в своем  собственном кресле, а
напротив  на диване  сидели  два  незнакомца: крепкие жилистые мужики, можно
сказать, похожие  друг на  друга, шатены оба. Усов ни у кого не было,  равно
как и блестящей медной каски.
     Один  из  них внимательно посмотрел на  Голощапова и встал, прошелся по
комнате, посмотрел в окно.
     -  Ну  что, Андриан? - сказал он вдруг жалостливо и  почему-то  шмыгнув
носом,  вроде  как  всхлипывая. - Яйца оторвать тебе?  Или руку перебить для
начала?
     -  Какого... начала? - переспросил Андриан.  Голова у него гудела после
удара каской.
     - Начала конца,  - сказал второй. - Ибо все имеет начало и конец, альфу
и омегу. Вот и будет тебе, сука ты вонючая, альфа омеги. Ферштеен?
     -  Фер...  штеен,  - выдавил Голощапов.  Он,  кстати,  довольно неплохо
владел немецким:  еще до  своего полу-диссидентства  каким-то чудом  попал в
состав  комсомольской  делегации на с®езд молодых социал-демократов  ФРГ, и,
готовясь,  учил  язык  -  потому  что  хотел  "слинять", попросить  убежища,
рассказать   "Немецкой   волне"   всю    правду   о   кошмарной    советской
действительности. Но, во-первых, было страшновато, а во-вторых - не так уж и
много фактов было  на руках. Ну, группенсекс в райкоме комсомола,  "хатки за
взятки" в  жилкомиссии  исполкома, битье граждан  в милиции - и все. Поэтому
Голощапов решил отложить измену Родине до следующей поездки, а пока - копить
факты.
     И дело пошло, возникло, так сказать, супердосье на всю власть целиком -
с  примерами и эмоциональными комментариями. Но не удалось больше попасть за
кордон: Голощапова застукали на безобразной пьянке - и росчерком пера из®яли
навек из золотого списка...
     - Не спи, замерзнешь, -  вывел Андриана из оцепенения  веселый голос. -
Говорить-то будешь что-нибудь?
     Это сказал тот, что сидел на диване. А тот, что стоял, высокий, подошел
к  креслу  и взял  Голощапова за  шею правой  рукой, большим  и указательным
пальцами. И чуть нажал.
     Хватка была помощней зубковской. У Андриана что-то щелкнуло в голове, а
отдалось  в  горле.  Сухой   такой   щелчок,  как  будто  нажали  кнопку  на
магнитофоне.
     -  В  1979  году я  познакомился  с  майором  КГБ  Зубковым,  Геннадием
Павловичем, -  сказал  отчужденно-механическим  голосом  Голощапов.  -  Наше
сотрудничество  длится до  сих  пор.  В  1980  году  я дал Зубкову подробную
информацию о деятельности поэта Александра Макарцева. Поэт  был арестован, а
затем по суду направлен на принудительное лечение в психиатрическую больницу
специального типа, где и скончался в начале девяностых годов...
     - Чего  ж он написал такого, что его  в психушке сгноили? А?  - перебил
Голощапова Толик Рублев.
     - Ничего  особенного,  тему Бога затрагивал  в стихах,  почти  во  всех
упоминал Господа. А Ленина назвал "симбирским черепом".
     - Вот вражина какая матерая! - весело засмеялся  Насос, но глаза у него
были злыми.  - А  мы  их с тобой  где искали, а,  Толик?  Ну,  давай, колись
дальше...
     -  В 1982 году  не удалось... (тут Голощапов  чуть было  не  вставил "к
сожалению",  но  вовремя спохватился) не удалось  возбудить дело  по Лютову,
известному  художнику, так как некоторые из его полотен были куплены дочерью
одного из членов  Политбюро...  Да  и на  Западе много о  нем говорили -  по
разным "голосам".  Хотя, конечно, Лютов имел больше шансов оказаться если не
в психушке, так в Дубровлаге, в Мордовии - по 70-й и 71-й статьям УК...
     - Ну, 70-ю помню, а 71-я? Что это? - спросил Толик.
     - Лютов за  войну агитировал. На каждой  пьянке  кричал: "Пора  бомбить
Европу! Танками пройтись по этой гнили!". Или - когда перепьет - командовал:
"Орудия  к бою! Заряжай! По сокровищнице мировой живописи - огонь!"  Это  он
Лувр  имел в  виду...  А утром  сокрушался, как  будто  и вправду  по  Лувру
стрелял. Он, Лютов, умер в 93-м - сгорел от спирта "Рояль"...
     -  Ладно, хватит  мемуаров, - сказал Насос. - Давай,  освещай последний
год.
     - Я хотел про Шахова еще, - попросил Голощапов.
     - Только быстро, - кивнул Толик.
     - В 1984 году  я  предложил Зубкову информацию о своем приятеле Викторе
Шахове.  Шахов -  фигура известная,  политолог, аналитик,  теоретик, к  тому
времени уже издавший книгу статей за рубежом. Он как  раз  заканчивал  новую
работу под названием "Бунт и террор", его с ходу можно было  раскручивать по
66-й статье  через попытку организации... Но перестройка спутала  все карты,
старых  диссидентов  стали  отпускать, а  новых  не  предвиделось...  Вскоре
случился путч, и Зубков ушел из органов... А год назад вдруг окликнул меня в
вагоне метро. Так и сказал: "Щуп, ты, что ли?".
     - Это ты, значит, Щуп? - хмыкнул Толик.
     - ...Я  стал снова на него работать в качестве  агента,  но агента - по
недвижимости.  Искал варианты  для расселения  больших  квартир,  ну  и  все
остальное... А  тут как раз Шахов прислал  мне письмо:  мол, помоги  жене  с
тещей продать или обменять с доплатой квартиру, мне сидеть еще долго,  а они
бедствуют... Я забыл  сказать, если вы не знаете:  Шахов сидит  в лагере,  в
Зимлаге, по уголовной статье, кого-то чуть не убил - или убил? Вот я и решил
помочь... через Зубкова.
     -  За политику, значит, не  достали, а через квартирку - прищучили? Или
прищупили? - тихо сказал Толик и - вдруг заорал так, что задрожали стекла. -
Говори, гнида: знал, что они людей убивают, а?!!! Говори, сука!... У  меня в
Анголе Чомба  Бешеный кололся  как орех!  - Толик схватил Голощапова за шею,
ударил лицом  об  колено  и  тут же отскочил, чтоб  не сильно пачкать кровью
брюки.
     Андриан  упал  с кресла на ковер.  Во рту было  солено,  он выплюнул на
ковер осколки  зубов, перемешанные  с кровью. Все это  уже было  когда-то, а
потому и страх перерос себя, стал не чувством, а состоянием. Голощапова били
редко, но в основном именно били, ибо дрался он не часто, хотя и рассказывал
после рюмки-другой о своих  победах. Как-то мужик в очереди за вином (в пору
борьбы с алкоголем) отвесил ему оплеуху и  вызвал  "за  угол" -  продолжить.
Голощапов ушел, смешавшись с покупателями. Но та оплеуха была вся на виду, в
открытом свободном  пространстве,  можно  было легко  избежать  продолжения.
Теперь же, как и на допросе у Зубкова, бежать было некуда. Голощапов вначале
замыслил  побег, но, так сказать, в переносном смысле: хотел рассказать все,
да не все, немножко оставить на случай, если воспрянет Зубков. Но эти двое и
некто невидимый, за ними, судя по всему, не склонны были упускать его - ни в
каких  смыслах. И Зубкову, вполне вероятно, требовалось уже  не  воспрять, а
воскреснуть. Голощапов был догадлив.
     - Не  жнал, но догадывался... - сказал  Андриан  с  пола. -  Вщ¬  хотел
выяшнить,  куда  делись  люди, но никак  не полусялось спросить...  А хотел,
сестно...
     - А на Скворцова, на  "Сирин" как вышел,  гад?  - уже спокойней спросил
Толик.
     - Слусяйно, клянусь!  Засол весером,  в  конце рабосего дня посмотреть,
сто  за фирма, нет ли работки, не нузен ли пофредник... Спрятался в скафу, а
потом, когда все усли -  вылез. Ну, полажил по компьютерам, насол кое-сто...
Правда, рассыфровать не шумел...
     -  Тебе, Щуп,  в  ЦРУ надо было устроиться... Или в МОССАД. Ишь, бля! В
шкаф! - сказал Насос.
     - Да просто повезло, подфартило ему,  гаду, -  поморщился Толик. - Пора
заканчивать. Что он еще сможет сказать? Пустой мешок.
     - Нет, Толик,  -  сказал Насос. -  Лучше  так: что  мы ему теперь можем
сказать?
     Толик посмотрел  на Голощапова.  Тот лежал у него под  ногами. Лицо его
было в крови, нос явно сломан, выбито несколько зубов. "Хорошо бы ликвиднуть
его,  суку...  -  подумал  Толик. Он так  и  сделал бы лет десять-пятнадцать
назад. Но с той поры за ним  протянулась такая вереница  мертвых, что  впору
было  самому  уже вставать  в конец  собствен