х  соседей,  начали  налаживать  свой  бизнес,  вытесняя местных
крутых, контролировавших всю торговлю, гостиницы и турбазы. Терскол опустел.
Никому  из  русских  любителей  горных лыж, не говоря уж  об иностранцах, не
улыбалась  перспектива  отдыха в криминальной  зоне.  Несли  убытки все -- и
местные жители, кормившиеся от туристов сдачей жилья и торговлей продуктами,
и местные бандиты, и официальные власти, пополнявшие казну налогами. В итоге
в один прекрасный день всем чеченским беженцам было предписано в  кратчайшие
сроки покинуть Кабардино-Балкарию, остались лишь те, кто переехал сюда много
лет назад и по праву считался местным жителем. Появление любого приезжего из
Чечни  вызывало пристальное  и не  слишком-то  дружеское  внимание.  В такой
обстановке о тайной  встрече Пилигрима  и  Рузаева  в  Терсколе или Нальчике
нечего было и думать.
     Значит, что?
     Значит,  Пилигрим  постарается  под  каким-либо  благовидным  предлогом
посетить  Чечню.  Резонно. К тому же  Рузаев вряд ли унизится до того, чтобы
ехать черт-те куда на конфиденциальную встречу с никому  не известным, пусть
даже и иностранным, журналистом.
     "Так? -- спросил себя полковник Голубков. -- Да, так".
     И  тут  же  остановил  себя.  Стоп.  Никому  не  известный  иностранный
журналист. Стоп-стоп. Никому не известный... Минуточку, минуточку!
     Но  Голубков не успел додумать неожиданно мелькнувшую мысль.  Без стука
вошел генерал-лейтенант Нифонтов, как  всегда, в штатском. Он заполнил своей
крупной фигурой кабинет Голубкова и словно бы сделал его тесным.
     Нифонтов молча положил на стол Голубкова  обычный  почтовый конверт без
марки  и  штемпеля.  Вместо  адреса  значилось:  "Начальнику  Аналитического
агентства "Контур". (Такая вывеска красовалась на проходной управления.)
     Надпись беглая, но четкая, от руки. Конверт был вскрыт.
     -- Что это такое? -- спросил Голубков.
     -- Читай,  читай!  --  кивнул  Нифонтов. Голубков извлек листок.  Самый
обычный,  вырванный  из  небольшого  блокнота.  Тем  же  почерком  там  было
написано:
     "Пилигрим в Грозном. Дост. 100. Ваш доброжелатель".
     --  Ну?  -- спросил Нифонтов. -- Подсунули под дверь  проходной. Кто  и
когда  --  неизвестно.  Сразу, не  вскрывая,  принесли  мне.  Как  тебе  это
нравится?
     -- "Дост.  100", --  повторил  Голубков. --  Оценка  информации.  Такие
пометки  делали  в шифрограммах американцы  и англичане. Еще  в  войну.  Это
значит: "Достоверность информации -- 100 процентов".
     -- Это значит, что "наш доброжелатель"  прекрасно знал,  что мы  поймем
это его "Дост. 100". А значит, и знает, что такое наш "Контур".
     --  Хуже, -- поправил  Голубков. -- Он  знает то,  чего не должен знать
никто. "Пилигрим в Грозном".
     -- Он действительно в Грозном? -- спросил Нифонтов.
     -- Не исключено. Но точной информации нет.
     -- А почему,  твою  мать?  -- рявкнул Нифонтов.  -- У нас же этот мудак
сидит в Терсколе!
     Сотрудник  оперативного  отдела  УПСМ  капитан  Евдокимов, посланный  в
Терскол под видом туриста-лыжника за день  до отлета туда  Пилигрима, не был
мудаком. Но полковник Голубков  был избавлен от необходимости вступиться  за
своего  подчиненного.  В  дверь  постучали.  На  пороге  кабинета  Голубкова
появился молодой лейтенант-компьютерщик из информационного  центра и  словно
бы запнулся, увидев начальника управления.
     --   Товарищ   генерал-лейтенант,  разрешите  обратиться   к   товарищу
полковнику?  --  по-уставному  отбарабанил  он,  не вскинув руку к  козырьку
фуражки только потому, что никакой фуражки на нем не было. В УПСМ все ходили
в штатском.
     --  Ну, обратись,  -- разрешил Нифонтов.  --  Хотя где ты  увидел здесь
полковников и генералов -- ума не приложу.
     -- Виноват. Константин Дмитриевич, срочное сообщение из Терскола. Вчера
в первой половине дня при  тренировочном спуске об®ект П. сломал правую ногу
и был отправлен на "скорой помощи" в Минводы. Перед этим его любовница  Люси
Жермен  с помощью молоденькой санитарки  турбазы наложила  ему на ногу гипс.
Капитан Евдокимов  сразу же дал ориентировку местному управлению ФСБ. Однако
в больницы и травмпункты города  об®ект  не  поступил. Номерной знак "скорой
помощи"  оказался фальшивым.  Капитан  Евдокимов  срочно выехал в  Минводы и
опросил служащих местного аэропорта. Он установил,  что человека с приметами
об®екта  видели  в  аэропорту  с двумя  не установленными лицами  кавказской
национальности. Куда они улетели, точно выяснить не удалось. В тот день были
рейсы  в Москву, Ставрополь и  Баку  с  промежуточной  посадкой  в  Грозном.
Евдокимов предполагает, что об®ект вылетел в Грозный по чужим документам.
     -- Это все? -- спросил Голубков.
     --  Нет.  В  тот же день  Люси  Жермен уехала  из Терскола.  С  вещами.
Вероятно, вернулась в Москву. В Терскол вызван другой тренер. Теперь все.
     -- Спасибо, свободны. Лейтенант вышел.
     --  А ты говорил  -- мудак! -- укорил  Голубков  шефа. -- В нашем  деле
мудаков не бывает.
     -- Ладно, не мудак. Но откуда этот доброжелатель знает все раньше нас?!
И кто он, так его перетак?
     Этот  вопрос и Голубкова очень интересовал, но  сейчас  его мозги  были
заняты совсем другим.
     --  Генрих  Струде,  --  проговорил  он  и  повторил, словно бы пытаясь
поймать все время ускользавшую мысль: -- Генрих Струде. Журналист,  которого
никто...  Стоп!  Звони  в  МИД,  Александр  Николаевич.   Срочно!  Лучше  по
"вертушке". Своему ангольскому другу. Пусть  немедленно выяснит, поступал ли
к ним запрос о Струде. Кроме нашего. И когда.
     Генерал-лейтенант  Нифонтов  был  не  из  тех, кому  нужно  разжевывать
сказанное. Он быстро соображал. Он стремительно вышел из кабинета, но тут же
вернулся:
     -- Бегом в экспедицию! Если досье Пилигрима не вернули в ФСБ -- забери.
Если  успели  --  немедленно   затребовать  и  привезти   к   нам.   Срочно,
спецкурьером. Это приказ!
     III
     Через пятнадцать минут, когда генерал-лейтенант Нифонтов вновь появился
в кабинете начальника оперативного  отдела, на столе перед Голубковым  лежал
соответственным образом  упакованный  и  засургученный пакет, подготовленный
для курьера правительственной  связи.  Увидев  его, Нифонтов  удовлетворенно
кивнул и тут же осуждающе покачал головой:
     -- Вот  засранцы! Еще неделю назад должны  были отправить! Будет у  нас
хоть когда-нибудь нормальная исполнительская дисциплина?
     -- А зачем? -- благодушно спросил Голубков.
     -- То есть как -- зачем?
     --  Знаешь,  Александр  Николаевич,  был  у  меня  сосед,  еще в бывшем
Свердловске,  инженер-строитель.  Он  говорил  так.   Что  вы  возмущаетесь?
Бесхозяйственность,  косность! Социализм  им  не  нравится!  А  между тем  в
социализме  огромные  запасы  энергии!  Энергии  бесхозяйственности, энергии
косности, энергии бюрократизма. Только эту энергию нужно уметь обернуть себе
на пользу, а не во вред.
     -- И он умел? -- поинтересовался Нифонтов.
     -- Научился.  Правда, не сразу.  Сначала отсидел пять лет за приписки в
особо крупных размерах.
     -- А ты говоришь!
     --  Зато  сейчас  ему  принадлежат  два  банка  и  крупнейшая  на Урале
строительная фирма.  Так  что  и  нам  сегодня  перепало  чуток  от  энергии
всеобщего совкового раздолбайства. Я чуть ли не на пороге перехватил  досье.
Его  срочно затребовали из ФСБ. И даже прислали спецкурьера. Сидит  сейчас в
экспедиции, ждет.
     -- Ух ты! -- восхитился Нифонтов.
     -- Вот  именно, -- подтвердил Голубков. --  Что  у  тебя? Был запрос  о
Генрихе Струде? Впрочем, это я и так знаю. Весь вопрос -- когда?
     -- Вчера вечером. По факсу из Грозного.
     -- Что ответили из МИДа?
     -- То же, что и нам.
     -- Вчера вечером, -- повторил Голубков. -- То есть уже после того,  как
Пилигрим был  доставлен  в Грозный. Я  вроде  бы  сказал, что в  нашем  деле
мудаков не бывает? Я ошибся. Бывают. И особенно приятно, когда они -- на той
стороне.
     -- И не один, а целых двое, -- уточнил Нифонтов. -- Маленький, но очень
приятный подарок судьбы.
     -- Первый -- помощник чеченского постпреда, --  согласился Голубков. --
Вместо  того чтобы навести справки  о Генрихе  Струде в  Москве, он помчался
сломя  голову  в  Грозный.  Ну, понятно,  хотел обрадовать шефа возможностью
международного  паблисити. Я так  думаю,  что  Рузаев откручивает ему сейчас
яйца. Или уже открутил. А кто второй?
     -- Ну, Константин Дмитриевич! -- разочарованно протянул Нифонтов. --  А
я-то думал, что ты умней!
     -- Полковник не может быть умней генерала.
     -- Но  должен, -- возразил  Нифонтов. -- А вот показывать это -- да, ты
прав, показывать этого не стоит.
     -- А я и не  показываю. Но  если ты имеешь в  виду Пилигрима,  то он не
мудак. Он просто плохо знает Россию.
     --  А не знаешь  --  не лезь. Представляешь,  что  сейчас происходит  в
Грозном?
     --  Скорей,  в Гудермесе или  возле него, -- поправил Голубков. -- База
Рузаева там.
     -- Пусть в Гудермесе,  -- кивнул Нифонтов. --  Пилигрим, конечно, сразу
об®явил Рузаеву, что никакой он не Генрих Струде. Рузаев запрашивает местное
МВД. А там лишь  голая ориентировка Интерпола.  Со  старым снимком. Пилигрим
требует запросить из Москвы его полное досье. Полное, понимаешь? Он  человек
западного склада  ума и вкладывает  в  слово "полное" западный смысл. Рузаев
запрашивает. Через то же МВД, допустим. И что он получит? А вот что.
     Нифонтов вскрыл подготовленный  к отправке пакет и  вытащил оттуда  все
снимки  Пилигрима,   сделанные  "наружкой".  После  чего  вызвал  начальника
экспедиции и вручил ему досье в его первозданном виде.
     -- Запечатать, зарегистрировать и передать спецкурьеру.
     -- Слушаюсь.
     Начальник экспедиции вышел.
     -- Понял? -- спросил Нифонтов.
     -- Красивая комбинация,  --  оценил  Голубков.  --  И  если бы проблема
заключалась только в  Пилигриме,  она была бы  уже закрыта. Вряд ли  в Чечне
найдутся эксперты класса  наших.  Да  и не  будет  проводить Рузаев  никаких
экспертиз. Он просто пристрелит  Пилигрима -- и это лучшее, на что тот может
рассчитывать. Но Пилигрим лишь часть дела.
     --  А может, этим и ограничимся?  --  помолчав, спросил Нифонтов. --  В
конце концов, какой приказ мы  получили? Решить проблему  Пилигрима.  Мы ее,
считай, решили.  Руками  Рузаева.  Не нарушив при этом ни одного закона.  Ни
людского, ни Божьего.  Он сам сунулся к Рузаеву. И евреи не смогут выставить
нам никаких претензий.  Нет Пилигрима. Исчез. Мы всей  душой рады бы вам его
выдать,  да  не  можем  --  отсутствует  такая  субстанция  в сфере  влияния
российских правоохранительных органов.
     -- "Ваш доброжелатель", -- напомнил Голубков.
     -- Да и хрен с ним! Кто бы он ни был! Мы свое дело сделали!
     -- Это  ты меня уговариваешь? Или себя? -- поинтересовался Голубков. --
Не будет Пилигрима, найдется другой. И мы можем узнать о нем слишком поздно.
Мы же обо всем договорились.
     -- Знаешь, что  я  тебе,  Константин  Дмитриевич,  скажу?  Ты  мелкий и
тщеславный человечек! Ты родил  хороший  план.  Классный, ничего не скажу. И
понятно,  что тебе хочется его  реализовать и стать генералом.  Так вот,  не
станешь  ты  генералом! Плевать всем на твои планы. Даже если все получится,
как  надо.  А  если  не получится, так с нас  даже  те звездочки, что  есть,
сдерут! Понял?
     -- А у нас что -- задача сохранить  звездочки?  -- спросил Голубков. --
Тогда командуй.  Операция отменяется.  Хозяин  -- барин.  Ты  начальник -- я
дурак.
     -- Змей  ты, Дмитрич!  Уж и  помечтать не даешь о  спокойной пенсии.  С
рыбалкой, грибами, с этими -- как их? -- патиссонами!
     -- Что такое патиссоны? -- спросил Голубков.
     -- Понятия не имею. Овощ какой-то. Вроде огурца, только плоский. Ладно,
бери ручку, пиши:
     "Москва,  директору  ФСБ генерал-полковнику..." Написал? А дальше  так:
"Направляем  Вам полученные  оперативным путем  фотоснимки секретного агента
отдела 12-С Деева..." Как его там?
     -- Геннадия Степановича.
     --  "...Геннадия Степановича,  а  также копию только что поступившего к
нам экспертного заключения об идентификации его личности как..."
     -- Мы получили заключение две недели назад, -- напомнил Голубков.
     -- А что такое две недели по сравнению с семью годами, которые Пилигрим
мирно  лежал  ребром между  столами?  Миг!  Так  что не  придирайся. "...Как
находящегося в розыскных списках Интерпола международного террориста Карлоса
Перейры  Гомеса  по кличке Пилигрим,  или  Взрывник".  С  новой  строки,  --
продолжил  диктовать  Нифонтов.  --  "...Считаем  необходимым приобщить  эти
материалы  к  находящемуся  в  архиве  ФСБ досье".  Все.  За моей  подписью.
Перепечатай  на нашем  бланке на  машинке. Сам. Никаких  вторых экземпляров.
Черновик сразу сожги. Завтра утром отвезешь пакет в приемную  директора ФСБ.
Лично. Ты там кого-нибудь знаешь?
     -- Не имел удовольствия.
     --  Тем лучше.  Подойдешь  к  одному  из  референтов,  представишься  и
спросишь,  кому  ты  должен передать пакет.  Он спросит,  что  в  пакете. Ты
скажешь.
     -- А если не спросит?
     -- Все равно скажешь. Ну, попросту, свои же люди.  У тебя получится. Но
он обязательно спросит.
     -- Значит, Рузаев не соврал, когда сказал в интервью,  что  у  него  на
Лубянке есть свои люди? -- заключил Голубков.
     Нифонтов подтвердил:
     -- Да. Пока на подозрении  двое. Оба дежурили в тот  день, когда пришла
шифрограмма с грифами:
     "Весьма  срочно,  совершенно  секретно,  экземпляр  единственный".  Это
установила служба собственной безопасности ФСБ.
     -- Сами? -- недоверчиво переспросил Голубков.
     -- Конечно, сами, только они  и  могли это сделать. Ну, дал я небольшой
намек их шефу. А он мужик очень догадливый.
     -- Кто же из двух?
     --  Скоро узнаем.  Тот,  кто  снимет сегодня  копию  с  досье  и завтра
переправит ее в Грозный первым утренним рейсом.
     -- Он может передать ее по Интернету уже сегодня вечером.
     Нифонтов пожал плечами:
     -- Значит, Пилигриму предстоит  пережить не лучшую в его жизни ночь.  И
камера в Дармштадте покажется ему раем.
     -- Может и не пережить, -- заметил Голубков.
     --  До утра как-нибудь  дотянет.  Вряд ли они его  прикончат,  пока  не
выяснят,  кто он  такой.  А утром  ты  привезешь  пакет. И эта  сука кинется
звонить  в Чечню. Ребята  из  ФАПСИ предупреждены.  Надеюсь,  не  подкачают.
Разговор будет документирован. И уж трибунал мало ему не отвесит. Не сейчас,
конечно,  а  когда  придет  время.  Так  что,  Константин  Дмитриевич, будем
считать, что с одной задачей твоего плана мы справились:  обеспечили контакт
наших  фигурантов. В условиях  несколько  напряженных, но  в конечном  итоге
способствующих взаимному доверию.
     -- Мы вышли на  решение  и более важной задачи,  -- сказал Голубков. --
Гораздо более важной и сложной.
     Нифонтов осуждающе покачал головой:
     --  А ведь  я  тебя,  Константин  Дмитриевич,  предупредил. Никогда  не
показывай генералу, что ты умней его. Мы, генералы, этого очень не любим. От
этого мы начинаем нервничать. Какой задачи?
     -- Нарисовался канал. По  нему мы  выведем  Пилигрима  на Пастуха и его
ребят.
     -- Через этого суку-референта?
     -- Да.
     -- Как?
     -- Есть мыслишка. Нужно еще подумать.
     --  Думай, -- то  ли разрешил, то ли приказал Нифонтов. -- Вот что еще.
Этот звонок  Пилигрима в Стокгольм. Очень мне он не нравится. Номер, куда он
звонил, узнали?
     -- Да. Но в телефонной книги Стокгольма его нет.
     -- Значит?
     --  Ничего  не  значит.  Даже  в  Москве ты  можешь  дать свой  номер в
справочник, а можешь и не давать.
     -- Нужно выяснить. Кому поручим -- ГРУ или СВР?
     -- Давай погодим, -- предложил Голубков.
     -- Боишься утечки?
     -- Да. В Стокгольме у Пилигрима сообщник, это как пить дать. И он снова
попытается с ним связаться. Может, удастся перехватить звонок.
     -- Согласен, --  подумав, кивнул  Нифонтов. -- Вроде все,  -- подвел он
итог и двинулся к двери.
     --  Вопрос,  --  остановил  его  Голубков.  --  Что  было  в  шифровке,
ксерокопия которой оказалась у Рузаева?
     Нифонтов помрачнел:
     -- Лучше  бы ты не спрашивал. Ни хрена хорошего там не было. Информация
Минобороны о  предстоящей  поездке  инспекторов Генштаба в Чечню. В  связи с
обострившейся обстановкой. Ну, как положено: агентурное обеспечение, система
охраны маршрутов и все прочее. Доохранялись, твою мать!
     --  Вряд ли  это рузаевские  дела, -- прокомментировал  Голубков. -- Он
сразу бы об®яснил.
     -- Да?  -- переспросил Нифонтов.  -- И Масхадов тут же  выдал  бы его с
потрохами. Потому что  иначе -- война. А Масхадов президент, пока мир. Каким
бы долбаным этот мир ни был.
     -- С момента нападения прошло больше недели.  А рузаевская армия  сидит
без бабок. Им уже три месяца не платили. Это самые свежие агентурные данные.
А нападение на инспекторов Генштаба --  согласись, не  из дешевых работа. Не
для  тех, конечно, кто лупит из гранатомета. Для самого Рузаева. Миллиона на
полтора-два  баксов  вполне  потянет.  Не  думаешь  же ты, что  Рузаев будет
тратить на такие дела свой золотой запас, насчет которого  у меня есть очень
большие сомнения?
     -- Не  думаю.  Но он кое-что получил. Правда, не два миллиона, а  всего
шестьсот  тысяч долларов. Они были перечислены на  счет его фонда  "Ичкерия"
несколько дней назад. Из стамбульского банка "Босфор".
     -- Что это за банк?
     --  Пытаемся выяснить. Копия платежки  у нас  есть. А что он не  платит
своим абрекам...  Возможно, выжидает.  Боится  расшифроваться. Они же  сразу
начнут  пить-гулять, верно?  Может, конечно,  это и не  рузаевские  дела,  а
кто-то  им  прикрывается. Но что  эта  засада -- пробный шар, тут, по-моему,
вопросов нет.
     -- Тут нет,  --  согласился Голубков.  Нифонтов  помолчал и  неожиданно
спросил:
     -- Как у тебя с английским?
     -- С английским? --  удивился Голубков странному  и неуместному в  этом
разговоре  вопросу. -- Ну, как? Дорогу спросить могу.  И даже понять  ответ.
Может быть. "Хау мач", "монинг", "экскьюз ми, плиз".
     --  Ты же проходил  интенсивный  курс после перевода к нам, -- напомнил
Нифонтов. -- Все проходят. Голубков пожал плечами:
     -- А толку?
     -- С твоей-то памятью?
     --  Язык требует практики. Припрет -- освежу, конечно. Но не думаю, что
понадобится. Нас не  очень-то приглашают на международные симпозиумы. И вряд
ли будут приглашать в обозримом будущем.
     -- Как знать, как знать, -- неопределенно отозвался Нифонтов. -- Ладно,
работай, -- кивнул он и вышел из кабинета.
     Оставшись один,  полковник  Голубков  положил  перед  собой принесенные
Нифонтовым конверт и листок и стал пристально всматриваться  в четкие, будто
бы врезанные в бумагу  буквы.  Что-то  напоминал ему, этот почерк. Где-то он
видел его. И не так уж давно.
     Где? Когда? При каких обстоятельствах?
     О памяти Голубкова в управлении ходили легенды, но на этот раз, сколько
Голубков ни напрягал ее, так ничего и не вспомнил.
     "Ваш доброжелатель".
     Ну и дела!
     Голубков вложил  листок в конверт, отметил  число  и время  получения и
сунул конверт  в  папку с  надписью: Операция  "Пилигрим". Досье  было  пока
тощим, но Голубков не сомневался,  что  пройдет  немного  времени,  и бумаги
перестанут вмещаться даже в самую об®емистую  папку.  Он  вспомнил  расхожую
фразу, слышанную от взрослых  еще в детстве: "Дела идут  --  контора пишет".
Помнил он и окончание фразы: "Рубль дадут, а два запишут".
     IV
     Минут  сорок  Голубков  потратил  на  то, чтобы  чисто,  без  опечаток,
отшлепать  двумя пальцами  на старой  электрической "Оптиме"  продиктованный
Нифонтовым текст.
     Испорченных страниц оказалось столько, что нечего было и думать жечь их
в пепельнице. Поэтому следующие двадцать минут он провел  в кабинке мужского
туал