видеокассетами,  раз десять  прослушал  песню о  мальчике, который  хочет  в
Тамбов. Я так и не понял, чего ему в  этом Тамбове делать, но прогулка своей
цели достигла. Я почти успокоился, что и требовалось доказать.
     В начале девятого я вернулся в гостиницу, поднялся на третий этаж,  где
находились наши номера,  и  постучал в комнату Артиста. Никто  не ответил. Я
еще  раз  постучал,  погромче.  Тот же  эффект.  Подергал дверную  ручку  --
заперто.
     Что за черт? Где-то гуляет?
     Где он может гулять?  На полукилометровом проспекте Энергетиков Артиста
не было, я  только что прошел по нему туда и обратно. А где еще можно гулять
в этой кучке стандартных  пятиэтажек, просматриваемых насквозь практически с
любой точки?
     А  когда-то,  говорят,  здесь  было  большое  русское  село  с  избами,
поставленными на века. Снесли в конце  60-х  после  пуска первого блока АЭС.
Зачем? Не у кого спросить. Да и незачем, и так ясно. Атом-град, твою мать. А
рабочие -- в  избах? Обслуживающий персонал современного города атомщиков. В
избах, да? Шутите?
     По-моему,  мне повезло,  что я лишь  самым краешком своей молодой жизни
застал те времена. А то быть бы мне в  диссидентах. Не от злонамеренности, а
от привычки задавать вопросы "зачем" и "почему" и самому же на них отвечать.
А  раньше  --  так вообще  не исключено,  что строил  бы  все эти рудники  и
комбинат "Североникель".
     Отец у меня от водки сгорел. Да и один ли он! А может, и пили, чтобы не
думать? И никаких вопросов не задавать. И  соответственно --  чтобы  все эти
"беломорканалы" и "североникели" не строить?
     Эпоха дала мне возможность думать, о чем хочу. И  говорить, о чем хочу.
И даже выступать, о чем хочу, по телевидению, если сумею на него прорваться.
А что, некоторые прорываются. Так что с  эпохой мне, можно сказать, повезло.
А вот со временем  не очень. А Эпоха и  Время -- это как генерал и старшина.
Генерал -- он, конечно, куда как  важней. Но  приказы-то отдает старшина.  И
попробуй  не  выполнить. И  сейчас  мой старшина приказывал мне думать не  о
традициях советского градостроения,  а о том, что через три часа мы окажемся
не просто в ледяной воде озера Имандра, а  вообще черт знает в каком мире, а
господин Артист, его мать, изволят где-то гулять.
     Времени еще, правда, было достаточно, так что  можно было не дергаться.
Я и постарался не дергаться. Ситуация, в общем и целом, кроме таких мелочей,
как  исчезнувший  из  номера  Генриха  "Экспрей",  зажигалка Люси  Жермен  с
радиопередатчиком и боевые патроны вместо холостых в нашем  оружии, вроде бы
не  давала  очень  серьезных  поводов для  беспокойства. Все шло  по  плану.
Подходы  к АЭС  и  топографию самой  станции  мы  изучили  самым  тщательным
образом. Четыре раза с®ездили на нашем "рафике" в тайгу, километров за сорок
от  Полярных Зорь,  и  на одном  из  озер  поплавали  в  гидрокостюмах.  Они
оказались безо  всякого электроподогрева,  вода обжигала,  и  после  каждого
получасового  заплыва приходилось отогреваться не меньше двух часов. Утешало
лишь то, что при  захвате станции мы будем в  воде не больше шести минут, не
успеем продрогнуть.
     Из  всех  нас  опыт подводного плавания был лишь  у  Боцмана, еще с его
службы  в морской  пехоте.  Он  и  был поначалу нашим инструктором. Но очень
быстро инициативу перехватил  Док. Все у него получалось быстро и  ловко.  А
когда он показал, как нужно обращаться с перепускным клапаном какой-то новой
конструкции, о которой Боцман даже слыхом не слыхивал. Муха даже ахнул:
     -- Ты-то откуда об этом знаешь?!
     На что Док лишь пожал плечами:
     -- Случайно узнал. Просто я любознательный человек. А любое  знание  --
благо. Смотришь, когда-нибудь и пригодится. Вот и пригодилось, как видишь.
     В общем, все  было нормально.  Почти все. Но в самой этой  нормальности
было что-то не то. Полковник Голубков никаких новых "цэу" не давал, он тоже,
вероятно, считал, что все идет  как надо. А  если и не считал, то не делился
со  мной своими  соображениями.  "Ничего сверх меры".  Тоже мне,  твою мать,
дельфийский оракул!
     Я  заглянул к  ребятам. Муха был в номере Боцмана,  они смотрели по НТВ
какой-то  боевик  с Чаком Норрисом и хохотали, как резаные. И верно, смешно:
после любого удара, которыми осыпал противников герой фильма, их  отправляли
в  больницу.  Или  даже  сразу  на кладбище.  А тут  они вскакивают  и снова
бросаются  в  бой.  Балет.  Я  машинально отметил, что  изображение  четкое,
картинка  не  дергалась.   Недаром,   видно,   на  местной  студии  какие-то
немногословные   умельцы  из  Москвы  почти  неделю  возились,  модернизируя
оборудование.  Об  этом  говорил весь народ, местные  сердобольные  бабульки
подкармливали их картофельными шанежками  и  приставали с расспросами, а как
будет да что. Шанежки умельцы охотно  ели,  а на расспросы отвечали коротко:
"Все будет в норме, мамаша. Как надо, так все и будет".
     Я немного полюбовался пируэтами непобедимого Норриса,  порадовался, что
ребята в  форме, и пошел к Доку.  Он стоял в своем  номере у окна и смотрел,
как  городок  затягивает  туманная  пелена,  наползающая  с  озер.  Типичная
ленинградская белая  ночь.  Верней,  петербургская.  Но  когда  мне  однажды
пришлось увидеть ее, она была еще ленинградской.
     --  Артист  где-то шляется,  -- сказал  я. Ну, просто для  того,  чтобы
что-то сказать.
     -- Он у Люси, -- не оборачиваясь, ответил Док. Я насторожился:
     -- Вот как? Давно?
     -- Часа  два уже. Если  не больше. Я  случайно  увидел,  как они вместе
заходили в ее номер.
     -- Только этого нам не хватало! Генрих ему башку оторвет, когда узнает!
     -- Генрих уехал.
     -- Вернется и узнает. Ты видел, и другие могли увидеть!
     --  Не  оторвет,  --  с  усмешкой  возразил  Док,  закончив  обозревать
заоконный пейзаж  и удостоив  меня своим  вниманием. --  Артист оторвет  ему
гораздо быстрей. Но ты прав. Он выбрал не лучшее время для кобеляжа.
     -- И место тоже не лучшее, -- добавил я. -- И об®ект не лучший.
     --  Ну  почему? Об®ект-то как  раз очень даже ничего... Знаешь, Сережа,
что мне все это напоминает? -- спросил, помолчав. Док.
     -- Что все? -- уточнил я.
     -- Все, -- повторил он. -- Все, что происходит. Вокруг нас. И вообще.
     -- Ну что?
     -- Режим радиомолчания. Напомнить, когда он бывает?
     -- Перед  атакой.  Или  перед  штурмом.  Вопрос только  один: кто  кого
собирается атаковать? Мы? Или нас?
     -- Да, это  очень интересный вопрос, --  согласился Док.  -- Боюсь, что
все-таки нас.
     --  Это  у  тебя  общее  ощущение?  -- спросил  я. -- Или  есть  что-то
конкретное?
     -- Конкретного -- ничего. Почти. Кроме одной мелочи.
     -- Какой?
     -- Ну, как тебе сказать...
     -- Док, -- сказал я. -- У тебя в номере есть утюг?
     -- Какой?
     -- Электрический. Если есть, я его немедленно включу и  начну прижигать
тебе задницу. Иначе, чувствую, из тебя ничего не вытянешь.
     -- Ладно, скажу,  -- помедлив еще часа три с половиной, проговорил Док.
--  Мне  очень  не  нравится  маркировка  на  взрывателях.  И   на  пусковом
устройстве. Не знаю чем. Но не нравится она мне -- хоть ты что!
     --  Док!  --  поразился  я.  -- С  каких  пор  ты  стал  разбираться  в
радиовзрывателях?! Да еще в таких! Ты же хирург!
     -- Я же говорил, что я любознательный человек.
     -- Чем же тебе не нравится маркировка?
     --  Не знаю, --  сказал Док  и повторил: -- Нет,  не  знаю. Знал  бы --
сказал.  Инициирующий  сигнал  на  спутник ушел.  Почему он  не  вернулся  к
взрывателям?
     -- Я передал отчет о результатах испытаний.
     -- Что ответили?
     --    Ничего.   Приказали    прекратить   самодеятельность.    Ситуация
контролируется.
     -- Это хорошо, что она контролируется, -- заметил  Док. -- Плохо -- что
она контролируется не нами. Знаешь, Сережа, все это мне не очень нравится.
     -- Да? А я так в полном восторге.
     -- Давай еще раз. Почему сигнал не вернулся со спутника?
     -- Не та частота, -- предположил я.
     -- Возможно, -- кивнул Док. -- Еще почему?
     -- Спутник был в мертвой зоне. Перепутали время.
     -- И это возможно. Еще?
     -- Не знаю. Больше вроде бы не может быть никаких причин.
     -- Может, -- возразил Док. -- Если это не тот спутник. Нужно немедленно
связаться с Москвой.
     -- Мы сможем это сделать только со станции. По Интернету.
     -- Может быть поздно. Я только рукой махнул:
     -- Все может быть. А чему быть, того не миновать.
     -- А вот и я! -- об®явил Артист, появившись в номере Дока без малейшего
намека на стук  в  дверь. -- Ну  что, можно понемногу  собираться? Как раз и
стемнеет.
     Мы  с  Доком  внимательно  на  него  посмотрели.  Артист  не  напоминал
человека, который только что  вылез из постели любовницы. Нет, не напоминал.
Именно эту мысль и высказал Док, обращаясь ко мне:
     -- Он не похож на мартовского кота.
     -- Не похож, -- согласился я.
     -- А почему я должен быть на него похож?  -- огрызнулся Артист. -- Март
давно прошел. Сейчас, между прочим, апрель.
     -- Он больше похож на ротного, который два часа просидел на оперативной
пятиминутке у начальника штаба полка, --  поделился я своими  впечатлениями.
-- При этом все два часа его возили мордой по столу за дела, в которых он не
виноват ни ухом, ни рылом.
     --  Тонкое  наблюдение, --  оценил  Док. --  У  людей,  которые бросили
курить, почему-то  очень обостряется обоняние, -- продолжал он. -- У  таких,
как я.  И что  же? Табачный дым чувствую  -- от сигарет "Мо",  которые курят
дамы.  Алкоголь? Нет, не ощущаю. Духи "Шанель номер пять"? Весьма  и  весьма
слабо.  Более чем слабо.  Я  человек любознательный,  но  не  любопытный. Не
слишком любопытный. Но сейчас  очень бы мне хотелось  узнать, чем вы, сеньор
де Бержерак, занимались в номере мадам Люси Жермен, коварно воспользовавшись
временным отсутствием ее, скажем так, гражданского мужа?
     --  Телевизор  смотрели,  --  довольно  агрессивно ответил  Артист.  --
Программу НТВ. Устраивает?
     -- И что показывали? -- спросил я.
     -- "Куклы".
     -- Хорошая передача, -- кивнул Док.
     -- Местами даже смешная, -- подтвердил я. Ввалились Боцман и Муха.
     --  Время,  Пастух, --  напомнил Боцман. Я взглянул  на  свою "Сейку" и
кивнул:
     -- Да, пора. Все ко мне в номер.
     В коридоре Артист придержал меня за рукав.
     -- Есть разговор, -- негромко сказал он.
     -- Не здесь, -- прервал его я.
     -- Ребята не должны этого знать. Пока.
     -- Почему?
     -- Потому. Им работать.
     -- Говори. Только коротко.
     -- Этот Генрих не имеет никакого отношения ни к компании "Шеврон", ни к
Каспийскому  консорциуму.  Его  настоящее  имя -- Карлос  Перейра  Гомес.  В
горячей  десятке Интерпола он стоит на первом месте. Международный террорист
номер один. Кличка -- Пилигрим. Он же -- Взрывник.
     -- Это тебе сказала Люси?
     -- Да.
     -- Почему тебе? Артист усмехнулся:
     -- Потому что я обаятельный человек. И к тому же еврей.
     -- При чем тут еврей?
     -- При том, что она тоже еврейка.
     -- Так кто же она такая?
     Артист немного помолчал и ответил:
     -- Лейтенант армии обороны Израиля. Специальный агент Моссада.
     Заявка! Но у меня уже не было времени для расспросов.
     III
     На исходный рубеж мы  прибыли  точно в срок, хотя  потеряли шестнадцать
минут,  пока  завозили Люси на турбазу "Лапландия".  Но Боцман,  сидевший за
рулем  нашего "рафика", сумел их наверстать. Когда мы,  распределив оружие и
проверив  "уоки-токи", вышли  из  моего  номера, Люси  уже  ждала  нас возле
машины.  Она  была  с непокрытой  головой, в  той  же царственно  запахнутой
собольей шубке, в белых сапожках  на высоких каблуках. Но  былого выпендрежа
не было  и  в помине. Она молча  залезла  в кузов  и  устроилась  на жестком
боковом  сиденье  между  мной  и  Артистом.  Минут через сорок Боцман  хотел
свернуть с шоссе на турбазу, редкие огни в окнах  которой светились метрах в
пятистах от дороги, но Люси остановила его:
     -- Тормозните здесь. Я дойду. Не прощаюсь, мальчики, мы еще встретимся.
     Артист  открыл  заднюю  дверцу фургона и  подал руку  Люси, помогая  ей
спуститься на  землю. Я спрыгнул следом. Не прячась от меня. Артист протянул
ей  доставшийся  ему  при  распределении стволов  пистолет  ПСМ.  Она  молча
взглянула на него и убрала во внутренний карман шубки.
     --  У меня  тоже  есть  для вас кое-что, --  сказал я. -- Нашлась  ваша
зажигалка. Не уверен, правда,  что  находка  вас  обрадует.  Потому что блок
питания вынут.
     Люси взяла из моих рук зажигалку, быстро осмотрела ее:
     -- Где она была?
     -- В номере Генриха. В тайнике за ванной.
     -- Кто вынул блок?
     -- Не я. И не уборщица.  Его вынул  Генрих. Это значит, что вы сгорели.
Вы это понимаете?
     -- Да.
     -- Так какого же черта вы лезете в этот гадюшник?!
     Люси обаятельно улыбнулась:
     -- Но ведь он не знает, что я это знаю.
     -- Немедленно возвращайтесь в Полярные Зори, -- приказал я. -- На любой
попутке.  В телецентре потребуете встречи с полковником Голубковым. И будете
сидеть там до конца операции.
     -- Спасибо за заботу. Ковбой. Но у вас свое  дело, а у меня свое. И  вы
не вправе отдавать мне приказы.
     Люси  коротким  движением  швырнула  зажигалку  в  темную  воду  озера,
подступавшего к  невысокой дамбе, отсыпанной для  дороги, и пошла к турбазе,
грациозно перепрыгивая через колдобины и подмерзшие лужицы.
     Мы с Артистом молча смотрели ей вслед.
     -- График, вашу мать! -- напомнил из-за руля Боцман.
     Не  успели мы проехать от поворота к "Лапландии" и пяти километров, как
справа   послышался   характерный,  с  присвистыванием,   гул   вертолетного
двигателя. "Ми-8" включил  посадочные  огни и опустился на площадку рядом  с
турбазой. Еще через некоторое время, когда  мы свернули в сопки, со  стороны
Мурманска к Полярным Зорям прошел еще один тяжелый вертолет, темной тенью на
фоне низких  облаков,  подбеленных  рассеянным светом белой  ночи. Потом еще
два, севернее, далеко в стороне от турбазы.
     -- Чего это  они разлетались?  -- пробурчал Боцман  и  на всякий случай
включил ближний свет и подфарники.
     Дорога  с темным ельником по обочинам  была  хорошо  видна и без света:
полоска плотного снежного  наста, схваченного вечерним морозцем.  Она должна
была  привести  нас  к началу протоки,  соединявшей верхние озера с  озером,
окружавшим  АЭС. Она и привела. "Рафик" пришлось оставить  за сопкой,  чтобы
его случайно  не заметила охрана станции,  и последние  полтора километра мы
перли все снаряжение на себе.
     На заранее расчищенной площадке в  прибрежном березняке  Боцман сбросил
рюкзак, взглянул на часы и с удовлетворением констатировал:
     -- Тютелька в тютельку. Как в аптеке.
     Три  минуты  -- накинуть  белую светонепроницаемую  палатку  на  загодя
вбитые колья.
     Пять  с половиной минут  -- упаковать  одежду, обувь,  оружие и рации в
герметичные прорезиненные мешки. Одежду  не нашу, а камуфляж, в каком ходила
охрана.  Разница  была  только  в  том,  что куртки  и штаны ВОХРы  были  на
синтепоне, а наши --  тонкие, чтобы не  стеснять движений и  не потеть в них
потом внутри станции.
     Еще один вертолет прохрюкал двигателем почти над нашей  палаткой. Ребят
это  нервировало, а  меня  радовало. Это значило,  что утечка  информации  о
проверочном захвате станции дошла до адресата  и в Полярные Зори стягивается
местный  спецназ.  Я еще раз предупредил ребят, что в наших магазинах боевые
патроны.  Так  что если  придется стрелять,  то только  поверх голов или под
ноги. Предупреждение было излишним,  все  маты в адрес Генриха, не сумевшего
достать  холостые  патроны, были  высказаны еще  в  моем  номере в гостинице
энергетиков.
     Семь  минут   --   раздеться,   натянуть   поверх   шерстяных  треников
гидрокостюмы, подвесить за плечи баллоны  со сжатым воздухом, надеть ласты и
маски. Проверить подачу воздуха, работу клапанов,  герметичность загубников.
Тут командовал Док.
     -- Порядок, -- кивнул он и выключил фонарь. -- Пошли!
     Гуськом, как пингвины, держась за узелки на пятнадцатиметровом лине, мы
прошлепали  по  хрустящему насту к  протоке и спинами, как  научил нас  Док,
соскользнули  с  ледяного  берега  в черную  воду.  Первым  шел  Док,  я  --
последним.  Вода  обжала гидрокостюмы, обожгла открытую кожу рук, но поролон
костюмов еще удерживал тепло тела.  Мы  плыли посередине протоки  на глубине
около полутора метров. Вода была вовсе не черной, мы были словно бы в густом
тумане.  Перед  моим  носом  мелькали  ласты Боцмана,  вверху  белел  отсвет
северной ночи, а впереди время от времени возникала мутная точка света и тут
же  гасла: Док на секунду-другую включал фонарь, проверяя  ориентиры.  Какие
тут могут быть ориентиры, я понятия не имел. Но он, видно, имел.
     Скорость течения в  протоке  была четыре метра  в  минуту,  а от  места
спуска до ограждающей сетки  станции было около двухсот метров, так  что нам
приходилось энергично работать  ластами,  если мы не хотели провести в  этой
купели около часа. А мы очень этого не хотели.
     Время  будто  остановилось.  До чего же пакостное  ощущение. Наконец по
линю передавался рывок, мы пошли вниз.  Значит,  сетка. И значит, всего  еще
тридцать  метров. Еще рывок,  дымными  столбами проплыли  по  сторонам  сваи
лодочного сарая. Рывок вверх. Неужели все?
     Все. Док  первым выбрался  на настил, сбросил  баллоны, выбирал  линь и
выдергивал нас из воды, как огромных черных сомов, пойманных на перемет.
     Семь  минут  --  сбросить гидрокостюмы,  спрятать их в углу  сарая  под
старыми  сетями, переодеться, разобрать оружие и  рации,  натянуть шерстяные
черные маски типа "ночь" с  вырезами для глаз и рта. Закрывать  лица пока не
было  никакой  нужды, так  что  "ночки"  выглядели просто  черными  вязаными
шапочками,  какие сейчас носят  и  стар и  млад. Разумеется,  в сочетании  с
камуфляжем и "узи" они выглядели не слишком обыденно.
     23.08.
     Каким-то образом мы умудрились опередить график на целых четыре минуты.
Оставалось  ждать.  Минут через  тридцать  пять --  сорок  должна  смениться
охрана. Вот тут и начнется наша работа.
     Лодочный сарай  был  обшит плоскими  шиферными листами,  кое-где  шифер
откололся, сквозь дыры  проникал свет от  галогеновых  ламп,  которыми  была
освещена  площадка перед входом  в административный  корпус,  примыкавший  к
первому энергоблоку. Мы приникли к дырам, прикидывая, что к чему.
     Обычно  у входа  дежурили  двое  вохровцев  с  "калашами".  А сейчас их
толпилось  шестеро.  Стояли  себе,   закинув  автоматы  за   плечи,  курили,
переговаривались  в предвкушении  близкой  смены.  В  стороне,  у  в®езда на
территорию станции, я заметил Блейка, Гринблата и третьего, который назвался
Стэнли Крамером. Рядом с ними в  белом халате, в  каких ходили все ИТР  АЭС,
стоял  главный инженер Юрий Борисович,  что-то показывал.  На  камере  Гарри
Гринблата  виднелся  красный  огонек,  он  снимал.  Вид  у  Блейка был  явно
скучающий. Он не  понимал, за  каким дьяволом  его вытащили в эту глушь, где
никакой сенсации никогда не было и быть не может.
     Неожиданно  все  охранники,  как  по  команде,  задрали  головы.  Начал
всматриваться вверх и главный инженер, а за ним  и все трое корреспондентов.
Через полминуты  и все  мы сделали  попытку через свои  амбразуры посмотреть
вверх, откуда нарастал  рокот вертолетного  двигателя. По  площадке полетели
пыль,  сухой  снег  и  мусор,  а  еще  через   три  минуты  рядом  с  первым
энергоблоком,  метрах в сорока  от  нас,  завис "Ми-8"  и аккуратно  сел  на
асфальтовый пятачок. Гул  двигателя стих, лопасти по  инерции  повертелись и
опали, как крылья у стрекозы.
     Охранники защелкали затворами  своих "калашей" и кинулись  к вертолету.
Туда  же побежал