олливудски,  а просто до
этого я уже проделал аналогичное с сыновними шифровками.
     Занимаясь тупой  работой, я  понял, что мне не  стоит заниматься  тупой
умственной работой - она  снимает  самоконтороль. Это как учитель выходит из
класса. В голову лезли  мимолетные, но такие пронзительные подробности наших
отношений  с Маришей, что  я уже  не мог понять  -  то ли  это действительно
подробности, то ли я начал художественное редактирование своих "мемуаров"...
     Ставшие здесь милыми  чисто советские ее проявления: где еще врач будет
декламировать  вам  Петрарку в  подлиннике  и  в  нескольких  переводах,  но
испугается шутки по поводу густоты шерсти на моей груди: "У меня с  Афгана -
прогрессирующий  гипертрихоз";  "А ты уверен, что это не  заразно?"; "К моей
шерсти  у некоторых  бывает  аллергия."; "Аллергия у меня только на собак. И
сильная.   Так  что  если  ты  кобель,   лучше   признайся  сразу..."  А  ее
аристократическая  небрежность  в  обращении  с  собственной  дочкой, словно
многие поколения  предков не  обходились  без  кормилицы  и  няни - вот  так
воспитывается  независимость! А Левик  до двух лет  ходил  с  соской  и,  по
крайней мере, до десяти - с Софьей Моисеевной...
     ...Наконец гигантский труд был завершен - я расположил цифры из шифра и
буквы из газеты по частоте  использования,  напротив друг  друга.  "Перевел"
цифры в  буквы и приготовился  собрать плоды своего  труда.  Но шифровка  не
плодоносила - вышла  полная  абракадабра.  Горькую пилюлю  напрасной  работы
золотила гордость, что сын мой оказался умнее, чем я предполагал.
     Рабочий  день  давно  закончился,  и  впустую.  Уже  больше  часа  Мики
недовольно косился на меня. Я захлопнул тетрадь, и мы поехали домой.


        КАТОЛИК

     После ужина в семейном кругу (Мики от трапезы отказался), я взял фото
     Левика  и  побрел к дому Анат.  Только надо это было сделать до ужина -
"тройка"  уже  закончила вечернее заседание, пред®являть  сына для опознания
было некому.
     Номерами  квартир  старушек я  сразу  не  поинтересовался, а ходить  из
диры[30] в диру не было куража. И я решил  покурить во  дворе - влруг кто-то
да выглянет.
     Выглянул  хасид. В  темноте и  в "гражданке" он  меня  не  признал,  но
озирался здорово.  Как будто к бабе шел. Как  гимназист  перед борделем. Это
мог быть тот самый счастливый случай, без  которого ни одно расследование не
идет. И я "упал ему на хвост".
     Шли мы недолго, пришли  к асимметричной  многоэтажке. Фасад был залатан
дюжиной  вывесок. Что за  конторы, было  не  видно, а если бы и видно  -  не
понятно.
     Стали ждать.
     И оба дождались своего. Вернее - свою! Юную, стройную, эффектную. Я бы,
конечно,  предпочел увидеть что-нибудь  поскромнее - в  чулочках, парике и с
прикрытыми   локтями   и   коленками   (почему   именно  эти   суставы   так
богопротивны?)... А, может, это - четвертый труп?
     Красотка процокала под  большим домом на сваях и устремилась куда-то по
скрывавшейся в глубине квартала тихой улочке. И все стало напоминать пародию
на пародию.
     Большие южные звезды. Разносортица вилл. Впереди юная  красавица и явно
очередная жертва. За ней семенит из одной тени в другую религиозный изувер.
     Черная  шляпа, черный просторный,  как  сутана, пиджак -  напоминают  о
патере
     Брауне. Третьим крадется, профессионально проскакивая освещенное окнами
вилл  пространство,  бывший   капитан   МВД,  по-прежнему,   как  ни  крути,
подозреваемый в  убийстве. А уж за ним, ни от кого  не  скрываясь, прожигает
казенный  бензин настоящий израильский полицейский сабра[31]  Мики - колючий
снаружи  и сладкий  внутри, если верить прочитанной  и  обсчитанной  сегодня
русской газете...
     Но самое подлое - это собаки. Как ночью в деревне. Из-за каждого забора
облаивают чужака. А чужак для них почему-то только я. Красотка проходит - ни
ухом, пингвин - ни рылом. А я -  так за всех троих. Неужели от меня какой-то
специфический олимовский запах?  Неприкаянности? Неустроенности? Или дешевой
пищи, дешевого мыла и дешевых сигарет?
     Да нет, скорее - они оба тут не в первый раз. Привыкла собака  к ним. А
Мики - просто в машине. Если так,  то шансы, что хаббадник ее отравит именно
сегодня -  невелики...  Нет,  ну  как  брешут! А  может, у  меня  олимовская
походка? А  почему  бы и  нет? В детском саду, в  октябрятах, в  пионерах, в
комсомоле, в армии - всюду учили маршировать... О, вот мы и пришли!
     И  куда же это мы пришли? Вилла, однако, не из последних. И кругом одни
мечты:  у  ворот - идиота,  за  воротами - оле,  за дверью  - каждого сабры.
"Мерседес", вилла и красивая женщина.
     Ага,  надо  понимать,   что  заглядывать  в  чужие   окна  иудаизм   не
запрещает...
     Что  же там такое открылось взору нашего "черного следопыта"? Жаль, что
отсюда  не  видно.   Впрочем,  как  известно   из  анекдота,  наблюдение  за
наблюдающим  гораздо интереснее. И  информативнее! Наконец-то божий  человек
отшвырнул  всю  мягонькую  благостность.  Вот  лицо  настоящего  убийцы! Что
называется - страстного и холодного. Такой не травить, а резать должен...
     ...Ну  наконец-то!  Жертва  возвращается, развязка  приближается. Ну  и
хорошо, а  то замерз, как... да нет, с таким телохранителем -  какая уж  тут
развязка!
     Вслед за жертвой с трудом пролез в дверной проем огромный негр, оглядел
крыши домов с таким видом, как будто он центровой из "Маккаби" и скрючился в
позе эмбриона  за рулем "Мерседеса". "Жертва" бабочкой впорхнула туда  же, и
вся эта роскошь покинула сцену.
     Хасид долго смотрел им  вслед, затем тяжко вздохнул,  полез в карман  и
достал пузырек. Долго смотрел на него.
     Мучается,  бедный. Тяжело упускать добычу.  Я  даже испугался, что он в
сердцах  шмякнет  яд об  асфальт, и доказывай потом, что это  его, а не  моя
работа...
     А уж как мне жаль шанс упускать!..
     А не буду я его упускать! Я же многого от жизни не требую  - мне не его
виновность доказать, а хотя бы от себя и  домочадцев подозрение отвести. Вот
она - "печенюшечка", предложенная мне из жалости судьбой. Все  как раз: Мики
- свидетель, яд - улика. И надо сделать это юридическим фактом.
     Я рявкнул:
     - Не двигаться!- отлепился от забора и возник перед стариком.
     Мики врубил фары. Старик выглядел жалко. И я начал его  колоть, пока он
не очухался:
     - Кто эта женщина?!
     -...Рахель...
     - Почему ты за ней следишь?!
     Старик, скорбно глядя на меня, пожевал губами и привалился к ограде:
     -...Дочь...
     Я слегка растерялся - то ли от боли в его глазах, то ли от неожиданного
поворота:
     - А мужчина?
     -...Католик...
     - В смысле?- сказал я.
     - Гой[32],- теперь у него были глаза человека, испившего чашу до дна.
     Впрочем,  последний глоток был еще у него  в руке  и он  явно решил его
сделать.  Но  как  только   старик  начал  сворачивать  крышку  пузырька,  я
перехватил его руку, подержал  ее  в  свете  микиных  фар, затем  достал  из
кармана носовой  платок и медленно,  чтобы у Мики ни в чем не было сомнений,
сдавливал запястье, пока склянка не плюхнулась в платок. Вслед за ней к моим
ногам плюхнулся старик.
     Мики выскочил из машины и побежал к нам.
     - Что ты с ним сделал?!- заорал он.
     -  А  то ты  не видел,- ответил  я  и  добавил пару известных даже  ему
русских слов.
     Мики   ответил  несколькими   ивритскими   словами,  до   сих  пор  мне
неизвестными, и  начал искать  у старика пульс. И похоже, нашел, потому  что
слегка успокоился и потребовал, кивнув на платок:
     - Покажи!
     - Это яд,- внятно об®яснил  я,- тот самый.  Он его, гад,  под лекарство
замаскировал. Надо  узнать  - кто из этой парочки такое лекарство принимает.
Может, он его подменить хотел?!
     Понятно, что так складно это звучало только в моем воображении. То есть
примерно  половину слов  мне приходилось  заменять аналогами  разной степени
отдаленности. Например,  вместо  "лекарства" была "еда для  больных"  и  так
далее.
     У Мики  не хватило  мозгов это понять. Он лапанул  пузырек, похерив всю
дактилоскопию, понюхал яд, потом его лизнул и влил старику в рот.  Что я мог
сделать?! Только стоять и ждать когда на мне будет уже пять трупов...
     ...После  того,  как  мы  сдали  слегка  "реанимированного"  хаббадника
кардиологам, Мики сказал:
     - Чем следить за стариком, лучше бы взял автограф у Джона.
     - У католика?- догадался я.
     В очередной раз Мики посмотрел на меня, как на идиота:
     - Ты мне  надоел. Ты завтра телевизор  включи, посмотри баскетбол.  Как
раз "Маккаби" играть будет. А я хоть хавэру[33] свою навещу, бесэдэр?
     - Не  могу  тебе этого обещать,  хавэр,- сказал я.- Ведь завтра дедушку
могут выписать. А я хочу присутствовать при появлении четвертого трупа.
     - Все хотят присутствовать при появлении четвертого трупа,- вздохнул
     Мики.-  Ладно,  смотри  -  этот  старик вернулся из Америки  уже  после
первого трупа. Поэтому у него железное алиби...
     - Ты не мог сказать мне это на пару часов раньше?!- вомутился я.
     - Не  мог.  Я и  сейчас  не мог,  это между нами. А  потом  -  хотелось
посмотреть на работу русской школы. Так ты посмотришь баскетбол, бесэдэр?..


        "ИДИОТИЗМ - НЕ ВЕЧНЫЙ СПУТНИК ПРАВДЫ..."

     Мне  предстояло две операции.  Приятная и  неприятная. Получение первой
зарплаты и свершение первого преступления на исторической родине.
     Мой иврит явно не соответствовал поступившей на счет сумме, и пкида[34]
посмотрела на меня со злобным интересом. И профессиональное чутье у нее было
что надо -  через  пару минут  я уже запихивал  тещину карточку в банковский
автомат.
     Валютный счет  был цел и  даже поднакопил жирок  процентов. Шекели тоже
были на месте. Похоже, что частный детектив, выпасший меня, был альтруистом.
     Или ему платил "Сохнут". Или он поставлял информацию не за деньги.
     Денег  я  зачем-то снял много,  и теперь  хотелось  с  ними  что-нибудь
сделать. Воображения хватило на бутылку  водки,  а чувства юмора  - на банку
огурцов. Чадам  и домочадцам я прикупил в ближайших лавках подарки: Левику -
электронную игру, Ленке - кроссовки;  сложнее было с  тещей, но тут девица в
седом парике улыбнулась мне  с рекламы  крема от  морщин,  и Софья Моисеевна
получила французский крем в знак  того, что подозревать ее в убийстве теперь
не больше оснований, чем других членов семьи.
     - Шалом,  старуха!- сказал я Ленке.- Ставь самовар!- и стукнул  об стол
бутылкой.
     Ленка закусила губу  и  подняла на меня  обиженные  глаза. "Началось",-
тоскливо подумал я и взвыл голосом профкомовского Деда Мороза:
     - Смотрите, какие я вам подарки принес!
     Выход сына и тещи положил конец сцене первой "Ленка и ее муж-подлец".
     Вторая  сцена  получилась не  менее  эмоциональной.  Я  вывалил на стол
подарки.  Левик с  радостным воплем хапанул кроссовки, Ленка молча и скорбно
рассшифровывала  надписи на креме.  Софья Моисеевна подозрительно  взяла  со
стола пеструю коробку,  повертела,  сдержанно поблагодарила  и ушла к себе в
комнату разбираться.
     - Значит, вот в чем дело!- трагически прошипела Ленка.
     - Ты чего, старушка?!- приобнял ее я.- Что такое?!
     - Не  торгай  меня!- крикнула она.- Я и без  твоего  подарка знала, что
теперь кажусь тебе старой!..
     Ленка  ревела  в ванной. Ее истерика должна была  меня ошарашить - жена
принципиально никогда не истериковала и истеричек не выносила. Не ошарашила.
     Что-то подобное напрашивалось  после  моего  чудесного  освобожления из
мест  предварительного заключения. Наши  взаимоуважение, духовную общность и
совместное ведение хозяйства не оскверняло больше ничто плотское. Мариша еще
не умерла во мне, а я не то, чтобы был принципиальным противником группового
секса,  но не с Ленкой же! А  она  слишком хорошо меня знала, чтобы отличить
общий абсорбционный стресс от моих частных реакций.
     Я стоял в салоне, у бутылки водки и вслушивался в недра квартиры. Ленка
рыдала  под  аккомпонимент  бравурной  музыки  - Софья  Моисеевна  осваивала
электронную игру. Праздничный ужин, судя по всему, отодвигался.
     Я  нашел  на кухне  банку  с чем-то, напоминавшим  крем для  обуви, под
кодовым  названием "Цуцик".  Положил его вместе с  чем-то,  надписанным  без
огласовок,  в питу[35]. С®ел. "Цуцик" был похож  на  шоколад, а  второе, без
огласовок, наоборот.
     Пока    в    моем    желудке   осуществлялись   единство    и    борьба
противоположностей, я смотрел  на остатки  "Цуцика"  и вспоминал  вчерашнего
негра, вчерашнюю девицу, вчерашнюю  историю  и вчерашнюю же просьбу Мики.  И
пошел смотреть телевизор.
     Дейстивительно,  играл  "Маккаби".  После  опознания  Джона  интерес  к
зрелищу иссяк.  Что поделаешь,  я  не болельщик.  Я театрал.  Потомственный.
Пусть они тут узнают своих негров на темных улицах со ста метров в  спину...
У советских собственная ментальность... На баскетболистов смотрим свысока...
     Зря я, что ли, привез любимовского "Гамлета без Гамлета". Кстати, ничто
так не примиряет с израильской  действительностью, как песни Высоцкого... Да
и диалоги весьма актуальны:

     "... Ты прибыл с севера и ничего не знаешь.
     Безумный Гамлет, в прошлый год убив отца,
     На этот раз прикончил сразу двух:
     Беднягу Клавдия и мать.
     Во время сна он влил им в уши яду.
     А яд ему всучил какой-то призрак.
     Подробностей не знаешь?.."

     Подробностей  я не знал.  И не было у меня труппы бродячих  актеров для
проведения  следственного  эксперимента  по-шекспировски.  И вообще,  у меня
больше  ничего  не было.  А от Офелии  остался только ее  муж  в  законе,  и
встречаться с  ним страшно  не  хотелось. Ну,  неприятно  мне  встречаться с
мужьями  своих  женщин.   Слежу,   чтобы   не  высунулось  скотское  чувство
превосходства и  всегда перебарщиваю  - самоуничижаться начинаю. И  понимаю,
что это  выглядит так, словно мне стыдно... А ту как бы даже и не с мужем, а
со вдовцом...
     Но  от  встречи  с  ним  было  не  отвертеться.  Хаббадник не  оправдал
возложенных на него  чаяний;  "Совет по  Чистоте и  Вере"  ушел в  подполье;
таинственная  подруга  Анат   куда-то  еще  глубже.   Единственная  ниточка,
отводившая  подозрение от моей семьи,  вела  к мужу  Мариши -  Вове. И лучше
всего было сходить к нему  прямо сейчас, пока Мики у хаверы...  Да и водке с
огурцами чего киснуть...
     Магнитофон одобрил мое решение и пообещал перед тем, как обесточился:
     "Идиотизм - не вечный спутник правды!
     Со временем ты все узнаешь..."


        САМ СЕБЕ ЧАСТОКОЛ

     Сцены ревности можно было не опасаться. Вова, как и подобает супермену,
был не ревнив. Когда он тогда неожиданно приперся, его не удивило ни то, что
дверь долго не открывали, ни что полицейский при мундире, но босиком.
     Замечательный мужик!  Так  и  подмывало  ляпнуть,  когда  мы  службу  в
Афганистане вспоминать стали: "Что ж  ты раньше не  сказал, что из сороковой
армии. Я бы с твоей женой путаться не стал..."
     Нет,  действительно бы не стал... Я хоть  и скот, но с принципами - как
справедливо заметил один мой однополчанин, когда я его арестовывал...
     Жека был сильно под дозой. Но меня узнал и сориентировался:
     - Ты, браток, отвернись... или пойди отлей. Я убегать буду.
     Правильно, в общем, сориентировался. Дней пару назад я бы его отпустил.
     Но  в ту  ночь  убили  медсестру в  реанимации  - взяли наркотики. И  я
сказал:
     - Ампулы у тебя, Жека, очень неудачные. Из-за таких медсестру замочили.
     Так что - извини.
     Жека даже вышел из кайфа:
     - Ты что, гад, мокряк на меня вешаешь?!
     - Не вешаю, Жека. Но не исключаю. И отпустить не могу.
     - А-а,- протянул Жека.- Я вспомнил! Ты же  у  нас принципиальный! Ты же
по  хатам  не  шарил, не мародерничал. Ты только  трофеи... часы с трупов...
шакал!
     - Заткнись, скотина!- я не хотел, чтобы услышали остальные - нормальные
люди в "афганский кодекс" не врубаются...
     ...Да,  волосы  и принципы  с годами  редеют.  Но  тем больше  дорожишь
оставшимися. Надо бы их как-нибудь на досуге причесать, уложить, а то во все
стороны  торчат,  что-нибудь,  или кого-нибудь цепляют, и не дают  нормально
продвигаться. И вообще - попадают в суп и портят аппетит.
     Кстати, наконец-то я хожу по  улице без "хвоста". Если, конечно, Микина
хавера -  не банальный ход для усыпления  бдительности.  И я сделал ответный
банальный ход - начал перезавязывать шнурок.
     Результат оказался глубоко небанален - Мики не было. Была Ленка.
     Все  стало  на свои  места. Похоже, что к Вове можно было уже не  идти.
Ленка,  по обыкновению "проинтуичив", что я отвязался,  испытывает,  скажем,
страх  одиночества. И, в общем,  правда страшно. Чужая страна, ни  языка, ни
профессии. Плюс сын, плюс старуха-мать. А тут - очень кстати -  сука Фрида с
неопознанным трупом. И  тот  же  яд  под  рукой.  Ниспосланный свыше  случай
вернуть мужа в ложе семьи... А Левик мог  о чем-то  догадаться, но без шифра
писать о таком - страшно...
     А с точки зрения Ленкиной морали, Фрида - не большая сука, чем Анат или
     Мариша...  "Поднявший меч на наш  союз,  достоин будет худшей кары...",
"Пусть ваше сердце не замрет, не задрожит рука...",  "И одною  пулею он убил
обоих,  и  бродил по берегу  в  тоске..."  Что  она еще напевала в последнее
время?
     В   тоске   добрел   я  до  знакомой   двери,  обезображенной  какой-то
каббалистической надписью из пяти "вавов" и одной  "хэй". А потом еже  шесть
"вавов" и дырка от бублика.

        x x x

     -  А-а,- сказал  небритый ханыга  в засаленной  футболке  и приглашающе
отступил  от  входа.-  Наконец-то. А  то  я  все жду,  когда ты придешь. Уже
пол-ящика выпил... Ты там скажи, чтобы этого мудака больше не присылали... И
переводчицу его, с ее русским языком... Сам приходи.
     - Так я и  пришел,- сказал я и по-инерции выставил бутылку и  огурцы на
стол, на  котором  аналогичного, в различной  степени опустошенности,  и без
того хватало.
     Мужик  сломался. И  это, наконец, об®яснило мне, почему Мариша изменяла
такому  шикарному  мужу  -  и   красавцу,  и  шкафу,  и  преуспевавшему  там
скульптору,  уже  начавшему  получать заказы  здесь.  Когда я не выдержал  и
спросил ее об этом, она усмехнулась: "Он - слабый". Я тогда не поверил.
     -  А  дочка  где?-  спросил  я  Вову, потому  что  все  вокруг  слишком
напоминало общагу после Нового года, и ребенку в этом бардаке не было места.
     Вова усмехнулся:
     -  Спит.  Устала после  учений  по  гражданской  обороне,-  он кивнул в
затененный угол.- Одно меня в этой жизни радует - одноразовые пеленки.
     В  углу стояла эта  самая пластиковая конура для  младенцев - на случай
грядущей химической  атаки. "Мамат". В  ней,  обняв папин противогаз,  спала
Номи.
     Рядом  валялись израильский флажок, голый пупс и орден  Красной Звезды,
которых в Израиле, судя по всему, было не меньше, чем врачебных "поплавков".
     - На фиг ты все это вскрыл?- спросил я.- Оштрафуют.
     - Не успеют. Все равно  скоро война. А ребенку нужна хотя  бы "мамать".
Для патриотического, как видишь, воспитания.
     От малышки на подстилке меня проняло по-настоящему. Я налил по полной и
испил до дна. Это  было именно то,  что сейчас требовалось.  Быстро и молча,
как в под®езде, прикончили мы бутылку. И уже обстоятельно взялись за вторую.
     Все-таки жизнь - пресволочной  жанр. Становишься подлецом  помимо воли.
Напротив сидел человек, который  не сделал мне ничего плохого. Мы родились в
одной  стране  под  одной  пятой  графой;  ползали  по  песку  и   горам  на
колониальной  войне -  в другой; и вот теперь  пьем  "Столичную"  в третьей.
Выходило, что этот человек был мне почти брат. А я трахал  его жену. А потом
моя жена ее за это убила. И иэ  скульптора-супермена получился оле-одиночка.
Короче, загубил  я походя мужику жизнь, а теперь пил с