ухмыльнулся  и  вышел вместе  с другими  стражниками.  Ключ
провернулся в проржавелом замке кельи.
     Человек на нарах хрипло застонал. Когда глаза узника открылись, Жильбер
быстро приблизился к нему вплотную и приставил к его горлу кинжал:
     - Если ты закричишь, я убью тебя!
     Пленник был  стариком с  белыми  трясущимися губами, совершенно  седыми
растрепанными и  сальными волосами  и  точно  такой  же  бородой,  склеенной
кровью. Лицо его было измождено бесконечными страданиями от пыток и  следами
какой-то неизлечимой болезни:
     провалившиеся щеки, огромный заостренный нос,  мутные  глаза в глубоких
впадинах  глазниц.  С  величайшим  усилием повернув  голову,  узник долго  и
пристально смотрел на незнакомца.
     - Кто ты? -  спросил он наконец  еле слышно,  хотя в его шепоте Жильбер
почувствовал привычку повелевать.
     -  Это не имеет значения. Я  разыскиваю Жерара де Соньера.  Известно ли
вам, где он?
     -  Так  он тоже  здесь?  -  Тело  старика  обмякло,  он  был  близок  к
беспамятству.
     - Вы его знаете?
     -  Это  имя знакомо  многим... - уклончиво  ответил  старик тамплиер  и
задумчиво прошептал:
     -  Так, значит, мясник  де Грие  торчит  здесь так долго не из-за  меня
одного...
     - Где же мне найти его?  В какой  он камере? Взгляд  старика снова стал
пристальным.
     -  Кто же  ты? - подозрительно переспросил он,  -  уж не королевский ли
соглядатай?
     - Нет. Я сын де Соньера, - решил открыться Жильбер.
     В потухших глазах узника промелькнуло удивление.
     - Да, ты действительно похож на него...
     -  Вы  были  другом  моего  отца?  Может  быть,   даже  одним  из   его
сподвижников? Старик усмехнулся:
     - Я комтур Лопес Рамон, доверенное лицо великого магистра Жака де Моле,
только его сподвижником меня можно назвать.
     Рамон задумался.
     -  Что  ж,  ты, видно, послан  ко  мне  самим богом, чтобы я выдал тебе
тайну,  которую красавчик  король тщетно  пытается вырвать  у  меня  вот уже
больше месяца.
     - Прежде я должен узнать, где мой отец, - голос  де Соньера задрожал от
нетерпения. Старик нашел в себе силы рассмеяться:
     - Глупец! Разве тебе не ведомо, что таких,  как  Жерар, они содержат не
здесь, а  в подвале? Меня самого  совсем недавно перевели сюда, да и то лишь
потому,  что  я не  могу уже не только убежать, но и встать с постели. Когда
они  придут, чтобы вновь бросить меня в камеру пыток, слава богу, они найдут
только мое бездыханное тело. Судьба послала мне тебя в духовники, и я вижу в
этом провидение. Скажи,  ты  веришь,  что тамплиеры невиновны перед богом  и
людьми?
     - Мой отец, прецептор Жерар де Соньер, был тамплиером...
     Старинный рисунок, изображающий катаров
     - Он  им и остался... В свое время я сделал немало зла Жерару, а теперь
его сын  станет моим наследником. Впрочем, это в то же время  и месть, тайна
может стать и для тебя роковой... Если узнают, что ты владеешь ею, жить тебе
недолго.
     Жильбер с нетерпением оборвал узника:
     - Ваши тайны мне не нужны. Лучше расскажите, как  пробраться в подвал к
отцу.
     - Ты безумец, если надеешься освободить его.
     - Это не ваше дело.
     - Хорошо, раз ты так настаиваешь. Это недалеко отсюда.
     Ты  пройдешь  дальше  по  коридору и увидишь окованную  дверь. За нею и
будет лестница в подземелье. Твой отец гам.
     Жильбер сделал резкое движение, но вспомнил, что дверь заперта. Хотя  у
него были ключи от всех дверей монастыря, открыть ее изнутри он не мог.
     Старик погасил злорадную усмешку. Потом он закашлялся и выплюнул на пол
несколько сгустков крови:
     - Я рассказал тебе все, что ты хотел узнать, теперь ты должен выслушать
мою исповедь. Вряд ли у меня хватит сил довести ее до конца.
     Узник собрался с мыслями и медленно начал свой рассказ:
     - Мое имя Лопес Рамон, я  дворянин из Андалузии. Видимо,  теперь я один
обладаю тайной  сокровищ и пергаментов тамплиеров. Ищейкам Филиппа Красивого
удалось все же напасть на  мой след. Меня схватили и бросили  в эту обитель.
Вот уже чуть больше месяца, как я здесь, но им не удалось ничего вытянуть из
меня. Иначе я откусил бы грешный мой язык.
     Глаза  старика  заблестели.  Он  с  трудом  выговаривал  слова,   делая
продолжительные паузы, каждое усилие укорачивало те немногие минуты, которые
ему оставалось жить на этой земле. С трудом он приподнялся и положил руку на
плечо виконта:
     - Ты будешь богат...
     - Я и так богат, - усмехнулся Жильбер.
     - О, это не  то богатство.  Ты будешь богаче и  могущественнее королей.
Поклянись  только,  что  клад  тамплиеров  не   попадет  в  руки  Филиппа  и
нечестивого папы. Де Соньер  нехотя  поклялся. Его мало  интересовал рассказ
старика, и в глубине души он не  верил ни  одному  слову собеседника, считая
его выжившим  из  ума. Гораздо больше виконта  занимали мысли об отце. Он  с
нетерпением ждал, когда де Грие и стражники в монашеском одеянии вернутся за
старым храмовником.
     Между тем  Рамон  откинулся на тряпье. Несколько  минут он собирался  с
силами, борясь с наступавшей агонией.
     - Я не сказал тебе  самого главного, - заговорил он наконец поспешно, -
где находится это золото и свитки тамплиеров...
     Лицо его  озарила улыбка, от которой  дрожь ужаса  пробежала  по  спине
Жильбера. Ему  было страшно остаться наедине с умирающим  безумцем.  А  тот,
заметив,  что  виконт  хочет  отойти  от  постели,  схватил  его руку  дикой
предсмертной хваткой.
     - Дурачье! Они и  не  подозревают, что план, который они искали  в моем
доме,  находится у них под самым  носом... - у Рамона  что-то  забулькало  в
горле, и он невнятно забормотал:
     - Монсегюр... Великий магистр... Лангедок... Церковь Марии Магдалины...
Ренн-ле-Шато...
     Старик рассмеялся таким жутким смехом,  что волосы на голове де Соньера
встали  дыбом.  Видимо, этот  смех отнял у узника  последние  силы. Судорога
пробежала  по  его телу, грудь опустилась в последнем выдохе, рука бессильно
свесилась к полу. Тамплиер был мертв...

        x x x
     Летом 1885 года в глухой  лангедокской деревушке  Ренн-ле-Шато появился
новый житель:
     кряжистый  энергичный  здоровяк  лет тридцати с небольшим. Тотчас же  о
столь важном событии узнала вся округа.
     Человек этот,  Беренжер  Соньер,  приступил  в  сонном  Ренн-ле-Шато  к
обязанностям  приходского  священника.  Незадолго  до  этого   соученики  по
семинарии прочили умному  и достаточно ловкому Беренжеру местечко где-нибудь
под Парижем или, на худой конец. Марселем.  Однако кюре настоял на приходе в
маленькой деревеньке в восточных отрогах Пиренеев, в целых сорока километрах
от центра лангедокской культуры - города Каркассона.
     На  пирушке,  устроенной  молодыми людьми  по случаю выхода из постылых
стен семинарии, Соньер так об®яснил свою добровольную ссылку:
     -  Хочется  отдохнуть  от   суеты,  удалившись  в  приход  скромный   и
нравственно здоровый. К тому же я коренной  лангедокец  - родился и вырос  в
соседней  деревне Монтазеле.  А Ренн-ле-Шато для меня второй  дом и вызывает
воспоминания детства.  -  Возбужденные  вином  и  казавшейся  столь  близкой
свободой семинаристы вскоре забыли о странном выборе Соньера...
     Появившись  в  Ренн-ле-Шато,  новый  приходский  священник,  получая  в
среднем 150  франков в год - сумму в  общем-то весьма незначительную, -  вел
неприметную жизнь:
     как  в  годы  своей юности, охотился  в горах,  ловил  рыбу в окрестных
речушках,  много  читал,   совершенствовал  свои  знания  латинского  языка,
почему-то  начал  изучать иврит. Прислугой его,  горничной и  кухаркой стала
18-летняя  девушка  Мари  Денарнанд,  превратившаяся впоследствии  в  верную
спутницу жизни.
     Частенько  Соньер  навещал аббата  Анри  Будэ,  кюре  соседней  деревни
Ренн-ле-Бэн, который  привил ему страсть к волнующей истории Лангедока. Само
название этой местности  появилось в начале XIII века и происходило от языка
ее обитателей: la  langue d'oc. Немые  свидетели древности Лангедока повсюду
окружали  Соньера:   в  нескольких   десятках  километров   от  Ренн-ле-Шато
возвышается   холм  Ле   Безу,   на   котором  живописно  разбросаны   руины
средневековой  крепости,  когда-то  принадлежавшей тамплиерам, а  на  другом
холме  в каких-нибудь полутора  километрах высятся  полуразвалившиеся  стены
родового замка Бертрана  де Бланшефора, четвертого великого  магистра ордена
рыцарей  Храма.  Ренн-ле-Шато  сохранил  на  себе   следы  и  древнего  пути
паломников, передвигавшихся  в те далекие времена из  Северной  Европы через
Францию и Лангедок в Сантьяго-де-Компостела - святое место в Испании.
     Все текло по раз и навсегда заведенному обычаю до тех пор, пока  Соньер
"по наитию свыше" не взялся за реставрацию деревенской церкви, названной еще
в 1059 г. именем Марии Магдалины. Этот полуразрушенный храм стоял на древнем
вестготском фундаменте VI в., и сейчас, в конце XIX, был почти в безнадежном
состоянии, грозя погрести под собой кюре и его прихожан.
     Получив  поддержку  своего  друга  Будэ,  Соньер  в  1891  г.  взял  из
приходской кассы малую толику деньжат и энергично принялся за ремонт церкви.
Кое-как  подперев крышу,  он сдвинул  алтарную  плиту,  покоившуюся на  двух
балках.  Тут-то кюре и  заметил, что одна из балок  была слишком уж  легкой.
Оказалось, что она полая внутри. Соньер через  небольшое  отверстие просунул
туда руку и извлек четыре опечатанных деревянных цилиндра. Забыв обо всем на
свете,  священник  лихорадочно  стал  срывать  запыленные,  позеленевшие  от
времени печати. На свет божий  об®явились древние пергаменты. Оглянувшись по
сторонам и  спрятав  находку  на груди,  Соньер быстрыми  шагами  направился
домой.
     - Мари, закрой окна и  двери,  следи,  чтобы  мне  никто  не помешал, -
приказал он служанке.
     Трясущимися  от  волнения руками  кюре развернул один  из  пергаментов.
Долго вглядывался он в латинские  буквы непонятного текста, пока не заметил,
что некоторые из  этих букв выше других.  Если читать их  подряд, то выходит
довольно связное послание:
        "A DAGOBEъT II ъOI ЕТ A SION EST СЕ TъESOъ ЕТ IL EST LA MOъT"
     ("Это  сокровище  принадлежит  королю  Дагоберту II и Сиону,  и там оно
погребено").
     Соньер на следующий же день отправился в Париж и рассказал руководителю
семинарии  в Сен-Сюльписе аббату Бьелю и его племяннику  Эмилю Хоффе о своей
находке. Хоффе, хотя ему исполнилось всего 20 лет, был уже хорошо известен в
столице  как  специалист  в области  лингвистики,  тайнописи и  палеографии.
Парижский  свет знал его  также  как не последнего человека  в эзотерических
группах,  сектах  и   тайных  обществах,  близко  стоявших   к  оккультизму.
Эзотерический  -   тайный,   скрытый,   предназначенный   исключительно  для
посвященных. Несмотря на свое желание  стать католическим священником, Хоффе
был  вхож  во многие  мистические  и  масонские  круги,  а  также  в  тайный
полукатолический-полумасонский   (довольно   необычное   для  того   времени
сочетание)  орден для  избранных,  в который  входили известный поэт  Стефан
Малларме,  бельгийский писатель  Морис Метерлинк и композитор  Клод Дебюсси.
Кроме того, будущий кюре хорошо знал знаменитую певицу  Эмму Кальве, которая
была известна всему Парижу и как "жрица эзотерической субкультуры".
     Соньер пробыл в столице три недели. О  чем он  беседовал  с  церковными
иерархами,  навсегда  осталось  тайной.  Известно,   однако,   что  скромный
приходский  священник  из  Лангедока  повсюду был  принят  с  распростертыми
об®ятиями.
     Время, проведенное  в столице, Соньер использовал для посещений  Лувра,
где  заказал  репродукции  трех  довольно  своеобразно  подобранных  картин:
портрета  папы Целестина  V, который в  конце  XIII  в.  недолгое  время был
"наместником бога на  земле"; полотна  "Отец и сын"  (или "Святой  Антоний и
святой Иероним в  пустыне") фламандского  живописца Давида Тенирса, а  также
"Аркадских пастухов" француза Никола Пуссена.
     После  возвращения  Соньера  в Ренн-ле-Шато начались  его странности  и
причуды, свойственные  очень  богатому  человеку. Первым делом  он  соорудил
новую  надгробную плиту на  могиле  маркизы Мари де Бланшефор, жены великого
магистра тамплиеров.  При  этом  Соньер приказал выбить  надпись  на  плите,
которая  на первый взгляд была  не  чем  иным,  как  абракадаброй. После  же
внимательного изучения  оказалось, что эта надпись - анаграмма содержащегося
в одном  из  найденных пергаментов  обращения тамплиеров к Пуссену и Тенирсу
(жившим в XVII в.!). Из этого же обращения, в свою очередь, легко выделяются
уже известные нам слова о Дагоберте и Сионе.
     Соньер начал  тратить невесть откуда  взявшиеся у него деньги направо и
налево: стал заядлым филателистом,  нумизматом,  построил себе фешенебельную
виллу Бетания, в которой так и  не жил, соорудил в средневековом стиле башню
Магдала,  а церковь Марии Магдалины  была не только отреставрирована,  но  и
оборудована  самым пышным  и причудливым  образом.  Над входом кюре приказал
выбить надпись: "TEъъIBILIS EST  LOCUS ISTE" ("Это место  ужасное").  А чуть
пониже  мелкими  буквами  -  вновь  анаграмма,  расшифровав  которую,  можно
прочитать:
        "КАТАРЫ, АЛЬБИГОЙЦЫ, ТАМПЛИЕРЫ - РЫЦАРИ ИСТИННОЙ ЦЕРКВИ".
     Что понимал Соньер под истинной церковью, мы можем только догадываться,
однако  признание  в  конце  XIX в.  официальных  католических "еретиков"  в
качестве рыцарей церкви весьма примечательно.
     Пройдем вовнутрь деревенского храма, который после реставрации перестал
напоминать католическую церковь.
     Сразу  же  за порталом бросается в глаза омерзительная  статуя Асмодея,
князя демонов, по Талмуду  -  стража скрытых сокровищ  и  строителя храма  в
Иерусалиме.  На  стенах  церкви  развешаны  пестро   разрисованные  доски  с
изображением  крестного  пути.  В  деталях   этих  рисунков  видны  какие-то
противоречия,  скрытые  или  откровенные  отклонения  от  общепризнанных   в
католицизме  изображений.  Например,  нарисован ребенок в  пестром клетчатом
пледе, наблюдающий за погребением Христа, а на  заднем фоне - ночное  небо и
полная луна. Библия же сообщает  нам,  что бог-сын был внесен  в пещеру  при
дневном свете.  Много  в  храме и странных надписей  на  иврите, который так
усердно изучал Соньер.
     Кроме Эммы Кальве деревенского кюре посещали министр культов Франции, а
также Иоганн Сальватор  фон  Габсбург, кузен австрийского  императора Франца
Иосифа (который, кстати,  как потом  выяснилось, неизвестно за  какие услуги
перевел на счет  Соньера  довольно кругленькую сумму) и другие  знаменитости
тогдашней Европы.
     ...17 января 1917 г. 65-летний кюре Ренн-ле-Шато слег от инфаркта, а за
пять дней до этого его служанка и сожительница Мари Де-нарнанд заказала гроб
для своего господина, хотя тот был,  как и в течение всей своей жизни, бодр,
свеж и в полном здравии.
     К умиравшему кюре для исповеди и отпущения грехов пригласили священника
из соседнего села. Тот, не успев  войти, пулей выскочил из комнаты Соньера и
с  тех пор, по  рассказам очевидцев,  больше  никогда не улыбался и  впал  в
страшную  меланхолию.  Итак,  католический  священник  Соньер  отказался  от
соборования и умер без исповеди и  причастия 22 января. Чествование мертвого
Соньера происходило отнюдь не по католическим  обычаям. Через день его труп,
облаченный  в украшенную пурпурными кистями  мантию,  был посажен в кресло и
помещен на  террасе  замка Маг  дала.  Проститься с покойным прибыли  сливки
парижского общества...
     После его  смерти Мари вела безбедную  жизнь  на  вилле Бетаниа,  тратя
оставленные Соньером миллионы на благотворительные дела.
     Но в 1946 г. правительство Шарля де  Голля осуществило денежную реформу
и провело расследование с  целью выявления  скрывающихся от уплаты  налогов,
коллаборационистов и лиц, нажившихся  на войне: при обмене старых франков на
новые все должны были представить доказательства честного получения доходов.
Мари же не стала менять деньги, тем самым обрекая себя на бедность. Очевидцы
оставили записи, что видели ее в саду сжигающей пачки банкнот...
     Такова  в  общих  чертах  история,  ставшая  в  1960-х  гг.  достоянием
общественности сначала Франции, а затем и всей Западной Европы. Источника же
внезапного  богатства  Соньера  никто  не назвал. Равно как и  того,  почему
католический   священник  неожиданно  связался  с   оккультистами,   тайными
организациями и группами, считающими себя наследниками катаров и тамплиеров.
     Может  быть,  он  просто  нашел  клад?  Но какое  отношение  имеют  эти
сокровища к деревушке, уютно притулившейся у Пиренейских гор? Хотя некоторые
письменные  свидетельства содержат  глухие  намеки,  что  в  Лангедоке и,  в
частности,  в районе Каркассона  и Ренн-ле-Шато могут быть  зарыты не только
катарские клады, но и сокровища и документы тамплиерского рыцарства. Помните
слова умирающего Рамона?
        x x x
     Обитавшие в  этих  местах  в  первом  тысячелетии до нашей  эры  кельты
считали  область вокруг  Редаэ  (так  в  те времена называлось Ренн-ле-Шато)
священной.  В  эпоху  Римской  империи   это  была  процветающая  местность,
известная   своими   целебными  источниками,   которую  римляне   признавали
священной.
     В  летописях можно  встретить и  упоминание о том,  что  эта  маленькая
горная  деревня была в  VI в.  городом с 30-тысячным  населением и  какое-то
время даже столицей вестготов.
     Еще в течение 500 лет город оставался резиденцией графов Разе. К началу
XIII  в.  с  севера  в  Лангедок  вторглись  крестоносцы,  чтобы  уничтожить
катарскую  ересь  и захватить богатые  земли. В ходе старейших  альбигойских
войн Ренн-ле-Шато часто переходил из рук  в руки. В  середине XIV в.  в этих
местах свирепствовала  чума, унесшая много жизней,  а вскоре  после этого на
Ренн-ле-Шато напали банды каталонских разбойников и разрушили его.
     Во  многие  упомянутые исторические  события  вплетаются и  рассказы  о
несметных сокровищах и  каких-то таинственных документах  тамплиеров, дающих
их обладателю огромную власть.
     С  V  по VIII в.  Франкским  государством  правила  первая  королевская
династия Меровингов, легендарным родоначальником которой был Меровей (отсюда
и  название). Среди этих монархов был и Дагоберт II,  один из так называемых
"ленивых  королей", поскольку власть  при них фактически находилась  в руках
майордомов. Майордом - высшее должностное лицо в государстве.  При правлении
Дагоберта II  Ренн-ле-Шато  служил вестгготским бастионом, а сам король  был
женат на готской принцессе.
     Можно предположить, что  король Меровинг  однажды  зарыл  в этом районе
добытые в войнах сокровища. Если Соньер  нашел клад  и документы, то тогда в
определенной  мере  понятно и возникновение имени  Дагоберта II  в письме на
пергаменте.
     Итак  -  катары,  тамплиеры,  Дагоберт   II.  И   сокровища  вестготов,
награбленные ими  во  время  европейских  походов. Добыча  же  эта,  как нам
представляется, состояла не  в одних только  материальных ценностях. Видимо,
было  в находке  Соньера и нечто  имеющее  большое значение для  религиозных
традиций  Запада.   Сюда,  по  всей  вероятности,  относятся  и  легендарные
сокровища из храма  Иерусалима, так как  в  пергаменте  ссылки на Сион более
отчетливы, нежели  на  тамплиеров. Сион -  холм в Иерусалиме, где,  согласно
библейской мифологии, находилась резиденция царя Давида.
     Как известно, в 66 г. в Палестине разгорелось восстание  против римских
завоевателей.  Через  4  года  Иерусалим сровняли  с землей  легионеры  Тита
Флавия, сына императора  Веспасиана.  Иерусалимский храм бал  разграблен,  а
иудейские святыни перевезены в Рим.
     Через  три с  половиной  века,  24  августа  410  г.,  Рим был захвачен
вестготами  во  главе  с  королем  Аларихом  I   и  подвергнут  трехдневному
опустошению.  При  э