ал куда-то  в  Антарктиду  или  в Гренландию заканчивать
переправку на Марс остатков ледяного покрова. Неон и Иван постоянно приходят
к нам.
     Зима никак не  устанавливается. На улице слякоть. Снег если  и выпадет,
то тотчас тает. Уныние овладевает мной.
     Раз  приехали  супруги  Песцовы.  Академик  Леонид  Сергеевич с  Эльгой
Сергеевной. Он, бодрый, огромный, едва ли не выше меня, грузный, шумный, все
шутил, подбадривал меня.  И мы даже сыграли  с  ним в шахматы, в  эту мудрую
игру землян, которую я успел передать в глубинном Городе Долга марсианам.
     - "Бухли  стволы,  наливались соком",  -  приятным сохранившимся  басом
напевал  он  и,  смеясь,  добавлял:  - Слова и  музыка  "машинные",  - потом
продолжал:  -  "В воздухе  пахло  промокшей  корою". Вам  шах,  божественный
Кон-Тики!  Чуете, что промокло? Не кора, а ваша позиция! Электронная  машина
сдалась бы на вашем месте. Не хотите? Ну тогда... тогда...  Гм... Что это он
тут надумал? "В воздухе пахло промокшей корою..." Бррр! "Где-то  весна брела
стороною". А ведь есть ответ, бог Кетсалькоатль! Так неужели древние инки не
знали  шахмат? Какое упущение!  Потому их  и  разорили  разбойники  испанцы.
Должно быть, у них уже была  испанская  партия.  Предлагаю  ничью.  Я  же не
конкистадор. Не  хотите? Ну, значит, вы все-таки  бог  Кетсалькоатль!  Такое
выдумать на доске!.. Сдаюсь. Браво, Инко! Об®являю тебя чемпионом Марса!
     Пока мы занимались с  академиком Песцовым шахматами, Эльга  Сергеевна и
Эра  уединились  и  секретничали.   Когда  они  вернулись,  у  них  был  вид
заговорщиц.
     Я невольно сравниваю девичью фигурку и головку Эры с располневшей женой
академика, грузной,  почти как он  сам, с  одутловатым лицом и  белоснежными
волосами.
     К  сожалению,  и  у  моей  Эры  волосы становятся серебряными,  а  лицо
осунулось, глаза ввалились, как после тяжелой болезни.
     Мне больно слушать,  как Эра  об®ясняет гостям, что платится сейчас  за
свое озорство на берегу Моря Смерти. Я-то от Неона и Ивана знаю, что все это
не так. Недуг Эры не болезнь, а ускоренное старение,  вызванное необратимыми
процессами, происшедшими в ее организме после  первых  неудачных  попыток ее
пробуждения!
     На следующий день  я еду к Неону договориться о лечении Эры  в космосе,
может быть, невесомостью.
     Решив  увезти ее  в космос к  нашим друзьям,  я  возвращаюсь  пешком со
станции электрической дороги  в небольшой наш домик, окруженный подмосковным
лесом.
     Снег все-таки выпал  и заставил ветки елей  пригнуться к  самой  земле,
укрытой свежими сугробами.
     Слепит зимнее солнце, отражаясь в стеклах нашей веранды. Дверь открыта,
словно  Эра  не может дождаться меня. В  ее состоянии это неосторожно, нужно
остерегаться простуды!
     В  проеме   двери  стоит,   выделяясь   на  фоне  затемненной  комнаты,
темноволосая, прекрасная, счастливо смеющаяся юная Эра!..
     Я бросаюсь к ней с  протянутыми руками, не веря чуду, которое  вижу. Но
она  отскакивает  в  глубь комнаты,  кокетливо  останавливая меня  грозящим;
пальцем.
     Занавеси на окнах прикрыты.
     Вне  себя  от  счастья,  еще полный солнца, которое  слепило в лесу,  я
отдернул  занавеску,  чтобы развеять  полумрак, оглянулся  на Эру и  вижу ее
испуганное лицо.
     Сердце сжимается у  меня. Я знаю,  что люди умеют делать это! Очевидно,
не зря. секретничали  Эльга  Сергеевна  и Эра! Только сама  Эльга  Сергеевна
оставила свои волосы седыми, а Эра...
     Волосы ее кажутся даже темнее, чем были когда-то. Они волнами ниспадают
ей  на плечи. Удлинившиеся глаза с потемневшими ресницами немного грустны, а
губы,  даже   не  красные,  как  бывало,  а  почему-то  сиреневые,  пытаются
улыбнуться.
     Да, лицо ее все еще прекрасно! Даже и сейчас, когда, умело подчеркнутая
художником  (каким  она  всегда была,  учась еще у моей  матери, ваятельницы
Моны)  с   помощью   современной  косметики,  каждая  черта  ее  говорит   о
возвращенной юности. Но  ее обнаженная, когда-то великолепная шея выдает ее.
Предательские морщины сводят на нет все ухищрения гримера...
     - Ты  не  рад?  - робко спрашивает  Эра  и начинает плакать,  плечи  ее
вздрагивают, она отворачивается.
     Бедняжка не подозревает, что от  слез потечет краска с ресниц  и  будет
есть глаза.
     Я не  хочу ее огорчать,  прижимаю к себе,  целую пахнущие чем-то ей  не
присущим волосы и стараюсь сам не дать волю слезам.
     Когда мы сидим с ней  вдвоем и обедаем, слушая чудесную земную  музыку,
которую оба полюбили, я рассказываю ей о предложении  Неона и Ивана, готовых
лететь вместе с нами.
     Она проницательно смотрит на меня:
     - Ты думаешь, Инко, им удастся что-нибудь сделать с этим отравлением на
берегу Моря Смерти?
     Я говорю, что они надеются помочь ей.
     Потом  мы остаемся с  нею в сумерках, не  зажигая огня. Я весь  отдаюсь
минутному обману. Со мною сидит моя прежняя юная и прекрасная Эра...
     Сидит в последний раз.
     Наутро  она выходит из  своей  комнаты веселая, бодрая,  но  совершенно
седая, с веером морщин в уголках глаз.
     Снова  в ней произошла  перемена. Отказавшись от самообмана  с  помощью
красок и  грима, она  вдруг  стала прежней  Эрой, живо интересуясь всем, что
происходит в мире.  Она напоминает мне былую Эру, ждавшую меня в затопленном
в Персидском заливе корабле, я пробирался к ней тогда  под водой в скафандре
каждый   вечер   после   общения   с  шумерами   в   непостижимо  далекой  и
неправдоподобной  прежней нашей  жизни. Сама она тогда по  нашему уговору не
встречалась с ними, но знала о них все и руководила моими действиями.
     И  вот сейчас, когда в  ней снова проснулся  интерес ко всему  земному,
она, как мне кажется, помолодела больше, чем от белил и румян.
     Разочарование  ждало нас в  космосе.  Эре  ничто  не могло помочь, даже
невесомость.  Часы  ее жизни словно пущены  были  со  скоростью во  сто  раз
большей, чем у всех людей.
     Не прошло и года со дня ее пробуждения, как от  нее  осталась лишь тень
прежней Эры, - сморщенная, согнутая старушка...
     Не знаю, ради себя  или  ради меня, но она вдруг  стала  говорить,  как
вернуть былую молодость.
     Мы  живем  с нею в  отведенной нам  каюте  в  ободе  тихо  вращающегося
огромного  космического колеса,  создающего центробежной силой искусственную
земную тяжесть. Ради Эры эту силу  не раз меняли,  затормаживая или разгоняя
колесо, чтобы изучить, как влияет тяготение на ее организм.
     Но  причину ее старения профессор Неон Петров определил, увы, верно. Не
в тяжести было дело, а в самой Эре.
     Два старых человека (я осмелюсь называть так нас обоих) одиноко сидят в
своей каюте. Трудно говорить о чем-нибудь другом:
     -  Если меня снова погрузить в холодный сон -  Неон  и Иван  умеют  это
делать, я узнавала! - я снова стану, как прежде, молодой! Поверь мне!
     Верит ли она сама себе?
     Я   делаю   вид,   что   заинтересован   проплывающими  в  иллюминаторе
созвездиями. Одна из далеких звездочек - наш Марс.  Ступим ли мы на него еще
когда-нибудь?
     - У людей принято выполнять их последнюю волю, - говорит мне Эра. - Моя
последняя  воля  - не позволить  мне  умереть от преждевременной старости, а
лучше усыпить меня в анабиозе. Ты слышишь, Инко? Это моя последняя просьба к
людям, к тебе.
     Неон  знает об этом неистовом желании  бедной Эры. Он разводит руками и
сам проходит к ней, чтобы пообещать выполнить ее желание.
     Иван, как врач, постоянно  наблюдавший Эру, говорит,  что надо спешить.
Бедняжке осталось жить... какие-то часы!
     За свои жизни  я  видел многое: страшные человеческие жертвоприношения,
глобальные  катастрофы,  когда  погружались  в  океан  материки,  а  морское
побережье  поднималось  за  облака,  становясь   берегом  горного  озера.  Я
переплывал  на  плоту  через  океан, встречался с  морскими чудовищами и еще
более  страшными  двуногими  чудищами на  островах,  я  летал  через  бездну
космоса, возвращаясь к людям снова и снова, я пошел на тысячелетия холодного
сна, но  никогда я не испытывал такого потрясения, как в эти горькие минуты,
когда  бедняжку  Эру,  вернее, то, что осталось от  нее,  подняли в лифте  в
центральный отсек, служивший ступицей огромного колеса орбитальной станции.
     Носилок  уже  не требовалось. Невесомая  Эра безвольно  плыла рядом  со
мной. А я  мрачно вышагивал по металлическому коридору, прилипая  магнитными
подошвами к полу.
     За нами шли профессор Неон Петров и доктор Иван.
     Процессия  могла бы  выглядеть похоронной, если  бы  Эра  не  была  еще
жива...
     Вот прозрачная  перегородка  с  висящими за нею двумя  саркофагами. Да,
двумя!.. Я ведь пообещал Эре занять место рядом с нею...
     Эра так  слаба, что  едва  приоткрывает веки. Они  видит два висящих  в
знакомом  ей "Хранилище Жизни" саркофага,  и губы  ее слабо растягиваются  в
улыбку.
     Я придвигаю к ней ухо. Она что-то хочет сказать мне:
     - Мы проснемся... еще  через тысячи лет... Ты тоже станешь... таким  же
молодым... как я...
     В этом  она  права!  Мы  проснулись бы ровесниками. Но,  увы,  дряхлыми
ровесниками...
     Больше всего мы боимся не успеть уложить Эру живой на ее ложе. Впрочем,
это уже не имеет значения.
     И действительно, ее улыбка была уходом в последний сон.
     Профессор Неон  и  доктор  Иван убедились, что  пульса у  Эры уже  нет,
переглянулись, посмотрели на меня.
     Я отрицательно качаю головой.
     - Ничего  не меняется, - через силу  произношу  я. - В  свое  время и я
займу место рядом с нею.
     Больше мы не произносим ни слова.
     Медленно, один  за другим, толкая  вперед  невесомое  тело моей ушедшей
подруги, сходим мы в прозрачную камеру. Укладываем Эру в предназначенный для
нее саркофаг.
     Включать систему анабиоза уже не нужно. Долго смотрю я через прозрачную
крышку  на  когда-то дорогие мне черты, пытаясь увидеть  их на  изменившемся
лице покойной.
     Неон дотрагивается до моей руки.
     Надо идти.
     Никто  не  произносит  пышных  речей,  как в  крематории при  похоронах
академика  Петрова. Скромная Эра, просвещавшая людей Толлы, инков и шумеров,
нашедшая  друзей среди  людей  современности,  уходит  из  мира  при  полном
молчании. И в этом молчании особая торжественность, особая значимость!
     Мне не передать, что чувствовал я в ту минуту и  что  испытывал до того
каждый день, видя, как сгорает моя Эра...
     Неон и Иван, взяв меня под руки, выводят из  "Хранилища Жизни", которое
уже  перестало  быть  им,  превратившись  в   Первый  космический  мавзолей,
прозрачный склеп, который будет вечно двигаться меж звезд.
     Неон сделал необходимые  манипуляции, и  я  вижу,  как  медленно  стала
отодвигаться  прозрачная,  стенка "Хранилища  Жизни".  Эра уходила  от  меня
навсегда.
     Тело академика Петрова опустилось вниз крематория, чтобы попасть в печь
и перестать  существовать.  Две  занавеси черного  бархата,  имитируя землю,
сомкнулись тогда над ним.
     Эра уходила в серебряную чернь космоса. Я вглядываюсь  через прозрачные
стенки и крышку гроба, пытаюсь запечатлеть черты любимого лица.
     И вдруг мне кажется, что я вижу в прозрачном гробу мою прежнюю Эру с ее
прекрасным лицом, спокойную, задумчивую,  нежную. Она  словно уснула, ожидая
меня, чтобы вновь проснуться через  несчетные тысячелетия молодой для нового
молодого поколения фаэтов, обитающих в Солнечной системе.
     Я не могу отделаться от этого наваждения. Да, я успел увидеть ее  снова
прекрасной!..
     Потом  камера  настолько отошла от  орбитальной станции,  что разобрать
что-нибудь внутри ее уже невозможно.
     Перед тем как  спуститься в лифте  в  жилые  помещения с  искусственной
гравитацией,  я  еще раз смотрю на развернутый в небе звездный шарф. Одна из
звезд особенно  яркая.  Это  -  отошедший  от  нас космический мавзолей. Это
последним лучом своим светит мне моя Эра.



        ЭПИЛОГ. СТО ЖИЗНЕЙ

     Что человек делает, таков он и есть.
     Гегель
     От человека остаются только дела его.
     М. Горький

     В  знаменательный день  возвращаюсь  я снова  к  своим  запискам, чтобы
завершить их этими мудрыми словами земных мыслителей.
     Выйдя  из  "Хранилища  Жизни"  после холодного  сна, я  дал себе  слово
вернуться к рукописи лишь после пробуждения Эры. Она уснула последним сном -
и я совсем забросил летопись нашей с ней жизни.
     Но сейчас, когда мне  и моему другу  Далю обоим минуло  по  сто лет (не
считая  тысячелетий  моего  сна), мне раньше, ему позже, я  снова берусь  за
пожелтевшую рукопись,  на страницах которой оживают столь непохожие один  на
другой периоды  моей жизни. Да полно! Периоды ли? Не  вернее  ли сказать мои
жизни? Ведь я прожил едва ли не сто жизней!
     Я листаю рукопись - и все они проходят чередой.
     Заботой земной медицины и  внука Даля академика Ивана Неоновича Петрова
мы с  Далем не  считаемся на  Земле глубокими стариками. Может быть, потому,
что нисколько не менее подвижны, чем  четверть века назад. Нас не  лечили от
старости все это время, а учили избегать ее, не поддаваться ей.
     Эта  четверть века для Даля прошла в трудах создания  новой марсианской
атмосферы  по  плану  космического "переливания крови",  потребовавшему  для
своего выполнения три четверти столетия.
     И  все  эти  семьдесят  пять  лет  я  был  не  только  марсианином  или
землянином, я был потомком фаэтов, исправлявшим трагическую ошибку предков.
     Двадцать  пять  лет  прошло  с  того горького  мига,  когда  прозрачный
мавзолей растворился в серебряной черни космоса, унося к звездам мою  Эру...
В памяти моей она сохранилась по-прежнему юной, прекрасной, чуткой и немного
грустной, со  своей  кроткой улыбкой на нежном  лице  и задумчивым  взглядом
темных матовых глаз.
     И  вот  - увы!  - без нее мы  летим  с Далем на  новую  пышную и щедрую
планету,  которая раскроет  об®ятия  коренным  своим  жителям,  миллион  лет
прятавшимся в глубинных  убежищах с искусственным воздухом.  Новое поколение
воспользуется  трудами своих  отцов и  братьев  (с Земли!) и выйдет  из недр
планеты под ее новое, приветливое небо! Я помню неуклюжего маленького жреца,
служившего  нелепой  религии Страха. Большеголовый  и  хилый, он олицетворял
собой  трусливый  отказ  марсиан  от  выхода  на  поверхность  планеты,  где
уничтожены были все оазисы растений.
     Растений!  Старый жрец не  хотел и  слышать о них!  Пришельцы  с Земли,
увидев оазисы, сразу догадаются,  кто их возделывает, и  захватят  подземные
убежища, чтобы вырывать в своей безмерной жестокости сердца мариан.
     Напуганный  маленький жрец, по доброте своей спасший засыпанных  песком
землян, не желал  им  зла,  но и  не хотел,  чтобы они сообщили  на Землю  о
существовании мариан.
     Надо было видеть смятение жреца, когда он слушал страстную речь юного и
неукротимого Даля:
     - Что ты знаешь, добрый слепец, о растениях земного мира,  взрастившего
нас, людей,  твоих братьев? Слушай, как говорит  о  них мой  друг  Ян Пазар,
земной  поэт:  "Сотни  тысячелетий  рос  человек  на лоне  природы, научился
добывать огонь,  делать  дубины, топоры, луки и стрелы для охоты  на зверей,
возделывал   землю,   сеял,   сажал,   собирал   урожай,   покинул   пещеры,
переселившись, наконец, в жилища, построенные его руками (чего не знаете вы,
марсиане!) И всегда его окружали цветы, травы, деревья, служа ему, защищая и
возвышая его!  Он привык видеть их, обонять, ощущать на вкус, прислушиваться
к ним.  И они предупреждали его об опасности  шорохом листьев, треском сухих
сучков, а  своей звучащей тишиной вселяли в него покой и  светлую мечту". Ты
не знаешь растений, жрец, запретивший их! "Они всегда миролюбивы  и добры. И
нет  среди  них  безобразных  цветков,  угрожающих  стеблей  или  враждебных
стволов. Потому человек  привязался к этим дружественным существам, растущим
из земли. Они  давали ему пищу, одежду, исцеляли его раны и болезни, пленяли
своей  красотой  и благоуханием.  И  не  просто  пленяли,  а вселяли  в него
бодрость,  любовь  к жизни и  вдохновение! И никто толком не  знал,  что  за
флюиды, биотоки или эманации излучают растения, одаривая ими человека. Цветы
были  воплощением  красоты. И человек  стал  украшать  ими себя, свою жизнь.
Цветы,  травы и  деревья  так  сплелись с человеком, что, казалось, способны
стали  выражать его  ощущения  и чувства,  его  страсти  и привязанности.  В
древних наших письменах и  легендах  за свойственные  им чудеса, целительные
свойства,  красоту и краски растениям приписывали божественность. И растения
становились  гербами  правителей  и государств,  символами героев и  святых,
эмблемами  праздников  и   событий,  выражением  любви  и  страсти,  знаками
восхищения и поклонения! Если  цветы и травы появлялись и исчезали на глазах
человека, то мимо растущих деревьев успевало пройти не одно поколение людей.
Деды,  а  потом внуки  видели,  как становились  все  выше и толще  деревья,
ежегодно  одаривая  всех  плодами.  В холода  они умели  сбрасывать  листву,
засыпая терпеливым  сном,  чтобы с новым теплом  ожить снова. Неудивительно,
что для  людей деревья  стали  воплощением силы, плодородия,  вечной  жизни!
Самое  старое дерево  живет  на Земле более шести тысяч  лет". Твой предок и
соплеменник, Инко  Тихий,  пробывший в  холодном сне время смены  четырехсот
поколений  людей, пережил всего  лишь два поколения  таких деревьев.  Как же
можете вы, мариане,  из-за нелепого страха  добровольно отказаться от  такой
радости, как растения?!
     - Горячи  и проникновенны твои слова. Пришелец. И больно ранят они нас,
мариан, не могущих выйти на поверхность  Мара, где  воздух отравлен и  где -
увы! -  невозможно  им  так  радостно общаться с растениями, как человеку на
Земле, столь осчастливленному и столь ненасытному.
     Слова жреца глубоко  запали  в душу  моего пылкого друга. Я видел,  как
задумался он и как сверкнули его глаза озарением, которое, как узнал я много
позже, вылилось в План Великого Преображения Марса.
     Таков был Даль, прошедший со мной рядом три четверти земного века.
     И  как мало  времени  досталось нам с  Эрой! Какой-нибудь  земной  год,
который для нее оказался длиной во всю ее оставшуюся жизнь...
     Все  же,  по ее  признанию,  она была счастлива, увидев  своими глазами
космическое "переливание крови" и Море Смерти, превращенное в Поток Жизни.
     Но не потому ли погибла Эра так скоротечно, что побывала в Антарктиде и
глубинах Марса, так много перенеся там?
     Сколько раз я задавал себе этот вопрос!
     Все в  жизни  связано и вытекает одно  из другого. Не будь  несчастья в
Антарктиде, не спасай Эра  меня,  перенапрягаясь выше всякой  меры, не отдай
она  мне  свою  кровь,  не  отравись она,  наконец, аммиачной  и  углекислой
атмосферой на Марсе, может быть, и не сказались бы так трагически внутренние
изменения  ее организма,  вызванные  неудачными  попытками  пробуждения  Эры
одновременно со мной!
     Да,  всего этого можно было  бы избежать...  если бы Эра  не была  сама
собой.
     Как противоречива и вместе с тем как цельна ее натура!
     Отнюдь не подготовленная  к  тяжелой Миссии Разума, она все же входит в
ее  состав, чтобы быть вместе со мной,  которого  полюбила еще  на  Маре.  В
дальнейшем ей пришлось  побеждать себя на каждом шагу.  Начиная со встречи в
космосе с блуждающим ледяным трупом древней фаэтессы. Эра испугалась ее так,
что  даже  не могла пойти на базу  Фобо. А вот женщина Земли Эльга Сергеевна
бесстрашно препарировала эту замороженную мумию. Однако та же  самая Эра без
всяких  колебаний отказалась отпустить меня одного к костру лесного охотника
кагарачей и безмятежно заснула, как и я, у порога его хижины.
     Она рядом со мной,  когда  рушатся стены Города Солнца, когда наступает
яростное море с одной стороны  и низвергается всесжигающая Огненная река - с
другой.  И  естественно,  просто  становится  она  моей  по