Неон Петров подошел ко мне и тихо сказал:
     -  Ты  можешь обратиться к  ней, Инко. Она должна  узнать  твой  голос,
если... если память ее проснулась вместе с ней.
     Неон испугал меня, и я поспешно позвал Эру через микрофон:
     - Эра, родная! С добрым утром новой жизни!
     - Инко?! Какое  счастье! Ты уже проснулся? Где же ты? Кто нас разбудил?
Люди или мариане?
     -  Люди,  подруга моя! Люди, которые достигли  того уровня  развития, о
котором мы для них мечтали.
     - Как  хорошо, -  вздохнула Эра. -  Но где же ты, почему я только слышу
твой голос и не вижу тебя?
     Я любовался  лицом Эры  на экране, сменой на  нем радости,  недоумения,
тревоги, потом снова счастливой улыбки.
     Профессор Неон  Петров  решительно  открыл дверь  в прозрачную  камеру,
столько  времени запретную, и смело  вошел  в  нее. Клубы пара вырвались ему
навстречу  и окутали нас, словно  морозный воздух Антарктиды,  ворвавшийся в
теплое помещение.
     -  Приветствую  тебя,  дочь мудрых  мариан, просветительница  людей!  -
сказал он на языке древних мариан, специально овладев им с помощью аппаратов
"Черного Принца" и  моей  с Далем  консультации. - Приветствую тебя,  гостью
людей, вступающую в новую жизнь.
     - Привет тебе, Человек, знающий наш язык. Но я могла бы сама говорить с
тобой  на  одном из  земных  языков. Скажем, на языке людей Толлы или инков,
наконец даже на языке шумеров.
     - Лучше  я буду говорить на твоем языке, самоотверженная  Эра. Языки, о
которых ты вспоминаешь, почти все забыты на Земле.
     - Ты пугаешь меня. Человек. Я только что слышала голос  моего  Инко, но
вижу только тебя. Что с ним? Жив ли? Не запись ли его голоса слышала я?
     -  Он  жив  и  ждет  тебя.  Но  я  должен  убедиться  в  твоем  хорошем
самочувствии прежде, чем подвергнуть тебя столь тяжелому потрясению.
     - Потрясение? Ты правильно сказал на нашем языке? Почему потрясение? Не
все удачно было с его пробуждением?
     - С его пробуждением было все удачно.
     - Значит, с моим? - догадалась Эра.
     Неон  помог Эре  встать на пол камеры и научил  пользоваться магнитными
подошвами.
     -  Ты  - Человек, пробудивший  моего Инко? -  спросила  Эра,  возясь  с
ботинками и поглядывая снизу вверх на Неона.
     - Нет, не я, которого зовут Неон, а мой отец Даль.
     -  Он  был стар,  твой отец, когда пробуждал  моего  Инко?  - осторожно
спросила Эра, выпрямляясь.
     Подошел Иван Петров, застенчиво глядя  на прекрасную царевну из  давней
сказки.
     - У  него бородка  как у моего Инко в юности,  -  кивнула в его сторону
Эра.
     - Это мой сын и первый помощник. Имя его Иван.
     - Шумеры звали моего Инко Оанном. Где он? Ты не ответил, как давно твой
отец разбудил его?
     Неон медлил с ответом,  и это намеренное промедление было подготовкой к
тому, что должно было обрушиться на Эру.
     - Мой  отец Даль, первый знаток языка мариан, разбудил твоего  Инко еще
до моего рождения.
     На минуту  повисла  тишина. Слышалось  постукивание  чьих-то  магнитных
подошв.
     -  Но у тебя взрослый  сын! -  с ужасом произнесла, наконец, Эра. - Или
теперь вырастают быстрее?
     -  Прежде  чем наши жрецы здоровья  начнут знакомиться с  тобой,  чтобы
оградить тебя от всех невзгод, ты увидишься со своим Инко.
     На лице  Эры легли решительные  морщинки между бровей и  по обе стороны
губ.
     - Я готова ко всему, - раздельно произнесла она.
     Неон  сделал  знак, и я отделился  от  толпы  встречающих  Эру в  новом
тысячелетии  и  направился в прозрачную камеру.  Я старался держаться прямо,
почти отрываясь от магнитных подошв, которыми прищелкивал при каждом шаге.
     Туман уже рассеялся, и Эра могла видеть меня.
     Я был неоправданно слаб. Все два года, которые Неон после  собственного
пробуждения готовился к пробуждению Эры, я ни  разу не рискнул посмотреть на
себя в  зеркало. Мне было страшно. Но свою белую бороду  я мог  видеть и без
зеркала. Конечно, ничего не стоило ее отрезать. Но  разве в  ней только было
дело?  Я   старался,  все  эти  годы  живя   предстоящей  встречей  с  Эрой,
поддерживать в себе бодрость. Никто прилежнее  меня не занимался физическими
упражнениями, бегом (и даже без дыхания!). Поэтому я выглядел моложе дряхлых
стариков Галактиона и Песцова. Но все равно я представал перед Эрой глубоким
старцем.
     И мы встретились...
     Она еще неловко стояла на прилипших к полу  магнитных  подошвах. Увидев
статного, как она  потом признавалась, старца с длинной белой бородой, она в
первый  момент  не  могла  поверить,   что  это  я.  Но  потом  поняла  все,
подготовленная к жестокой правде умными словами Неона.
     Она бросилась  ко  мне,  прильнув  к моей груди,  едва  доставая мне до
подбородка, пряча лицо в моей бороде.
     Я гладил ее плечи.
     - Мы будем вместе, - говорил я. - Считай меня своим отцом в этом мире.
     - Ну  нет!  - воскликнула  она и  подняла  ко мне свое  лицо,  покрытое
первыми  в  новом  мире  слезами. -  Нет,  Инко!  Если  ты сам  в  сердце не
изменился, ожидая меня, то я уж, во всяком случае, не изменилась.
     - Лучше бы я умер, - прошептал я.
     - Как ты можешь так говорить? Ведь тогда бы мы не были вместе сейчас!
     - Но между нами полвека.
     - Разве это пропасть тысячелетий?  Мы вместе  перешагнули  через них и,
пока живы, будем вместе.
     - Вместе!  Наконец-то вместе! - сказал я, вглядываясь  во влажные глаза
моей воскресшей, прекрасной подруги.


        ГЛАВА ВТОРАЯ. ПЕРЕЛИВАНИЕ КРОВИ

     Поземка   только  начиналась.   Белая   пустыня,   недавно  разделенная
золотистой  дорожкой, протянутой к  багровому  солнцу, теперь  вспенилась  и
кипящим морем ринулась на вездеход.
     Но машина уверенно  продолжала  свой путь по накатанной дороге  к "Базе
переливания  крови", как  назывался кочующий  по Антарктиде  лагерь  запуска
ледяных ракет.
     Вскоре пенный поток скрыл колею. Белые языки взмывали к тучам, холодным
пламенем охватывая  вездеход. И он  уже будто плыл по белому кипящему  морю,
уровень  которого  зловеще поднимался,  наполовину  затопив  летящим  снегом
кабину.
     Пока пурга разыгрывалась, оба пассажира любовались непривычной стихией.
Ведь каждая крупинка здесь была застывшей водой, столь редкой на Марсе.
     Скоро в окна уже ничего не  стало видно. Вездеход  словно  опустился на
дно  бушующего потока. Дикий свист и  вой проникали сквозь обшивку кузова  и
леденили кровь.
     Но  экипаж машины был спокоен. Локаторы позволяли впотьмах  двигаться и
полярной ночью, и в лютую пургу.
     Могучий старец смотрел в мутные окна с  улыбкой. Он бывал здесь не раз.
Его молодая спутница  невольно жалась  к его  плечу. Иногда они обменивались
молчаливыми взглядами.
     Они все еще не могли наглядеться друг  на друга. Со стороны можно  было
подумать,  что  это  любящий  дед   и  внучка.  Но  это  были  муж  и  жена,
соединившиеся в самую страшную бурю на Земле и теперь трагически разделенные
по возрасту полувеком.
     Старец  все  внимательнее  всматривался в знакомые и, казалось  бы,  на
глазах меняющиеся черты любимого лица. Он старался думать, что счастлив, что
скоро  они  вместе с  Эрой полетят  на родной  Марс,  а сейчас  увидят,  как
взлетают в  космос исполинские ледяные глыбы. Они  уносились туда изо дня  в
день вот уже пятьдесят лет.
     Теория вероятностей,  имея  дело с большими числами, не может исключить
единичных  отступлений,  аварийных  случаев,   когда  запущенный   в  космос
многомиллионный по  счету айсберг  из-за  отказа двигателей  вдруг обрушится
обратно  на  Антарктиду  или  в  океан.  За  все  пятьдесят  лет  выполнения
галактического плана Петрова было отмечено два таких случая.
     И вот по стечению обстоятельств третий случай приключился именно тогда,
когда вездеход с двумя бесценными для человечества гостями Земли двигался по
остаткам ледяного панциря Антарктиды.
     Если  бы  ледяной снаряд  размером  с  многоэтажную  башню,  как и  все
остальные,  долетел  до  Марса,  то  при  падении  образовал бы там  кратер,
разбросав сверкающие осколки.
     Этого  не  произошло.  Ледяная  глыба  обрушилась рядом с вездеходом  и
ударила раздробленным хвостом по кабине.
     Механик-водитель  и  штурман были сразу убиты на  месте. Оба  пассажира
лежали без сознания, обливаясь кровью.
     Первой,  спустя  немалое время, пришла  в себя Эра. Она  увидела  перед
собой по-былому  рыжую, а не белую бороду Инко, и не поверила глазам. Не мог
же он вдруг помолодеть?
     Но он не помолодел. Просто его борода была окровавлена.
     Эра  заставила  себя пошевелиться. Оказывается, хоть и оглушенная,  она
может двигаться.
     С ужасом увидела она смятую кабину управления и два изуродованных трупа
в ней и зарыдала.
     Но  тотчас  взяла  себя  в  руки.  Она  была  когда-то  врачом  и умела
повиноваться долгу. Людям уже не помочь, но умирающий Инко лежал рядом.
     Эра расстегнула  на нем одежду, обнажила зияющую рану  на шее. Нашла  в
аптечке  бинты  и  умело  остановила  кровотечение.  Страшно было  подумать,
сколько крови он уже потерял! Лицо его стало землистым, губы ссохлись, грудь
судорожно вздымалась.
     Как же дать людям знать о несчастье?
     Эра с трудом  открыла  внутреннюю дверь в кабину управления: незнакомая
аппаратура, ни конусов, ни сфер, ничего привычного по "Поиску" или глубинным
городам. Где же тут приборы электромагнитной связи? Работают ли они?
     И  Эра в отчаянии  стала наугад крутить маленькие цилиндрики ручек. При
этом она рассказывала о  том ужасе, который  произошел. И вдруг  догадалась,
что все напрасно. Если ее даже и услышат, то ни слова не поймут.
     Она  стала говорить на языке  людей Толлы, на языке инков, даже древних
шумеров. И, наконец, зарыдала по-женски, горько и безутешно. Всхлипывая, она
повторяла уже только марианские слова.
     Но  сколько она ни  крутила незнакомые ручки,  в кабине не раздалось ни
звука.  Очевидно, никто не  услышал  одинокого призыва  о  помощи.  И  никто
вовремя  не найдет исковерканного  вездехода  с умирающим марсианином Инко и
его беспомощной подругой.
     И тогда  марсианка, подчиняясь скорее  отчаянию, чем  здравому расчету,
решила двигаться к "Базе", таща на себе бесчувственного мужа.
     Она смастерила из  обломков вездехода подобие саней, никогда в жизни их
не  видя, использовала  полозья, со  слезами  упорства высвободив  их из-под
вездехода. На эти полозья она  положила Инко,  закутав его  всем, что только
могла найти в вездеходе. Потом впряглась в самодельные лямки и потащила сани
навстречу морозному ветру.
     Колючий снег бил  в лицо, слепил глаза. Впрочем, увидеть что-либо и так
было невозможно.
     Эра  лишь стремилась не сбиться  с колеи,  по  которой тянула  полозья.
Навстречу летело холодное, обжигающее пламя, состоящее из крупинок застывшей
влаги. И  даже слезы  на  глазах превратились в  льдинки, ресницы смерзлись.
Дышать становилось все труднее. Тело изнемогало от усилий.
     Как сурова, оказывается, прекрасная Земля!
     Эра,  собрав все дремавшие  в ней  тринадцать тысяч лет  силы,  закусив
омертвевшие губы, исступленно двигалась вперед.
     Она не знала, что такое заряды, как называют люди молниеносные полярные
метели.
     Снег  разом  перестал  бить  в  лицо.  Мутная  пелена  исчезла,  словно
сдернутый полог. В  том  месте, где перед  бурей  виднелось багровое солнце,
теперь в нежных красках разливалась по небу оранжевая заря.  Морозный воздух
остановился и как будто звенел.
     Эра, к ужасу своему, убедилась, что потеряла накатанную колею  и уже не
знала, куда шла. Она остановилась, чтобы дыханием согреть Инко.
     Потом снова двигалась, падала в изнеможении, но снова поднималась, сама
не зная, куда идет.
     Заря  в небе  стояла бесконечно  долго,  но сменилась  наконец россыпью
звезд. И  тогда Эра  увидела  прикрывающие их  цветные  занавеси,  свисающие
переливающимися нежной радугой складками. Она никогда не могла бы  поверить,
что земное небо может  быть настолько красивее  даже космического! Но сейчас
никакая красота не существовала для нее.
     Потом  занавеси растаяли  и стало  светло,  как  при  новой заре. Из-за
горизонта  в  небо упирались лучи. Это могли быть  прожекторы, как  называют
люди сильные светильники направленного действия.
     Так вот где лагерь ледяных ракет!
     Эра  обернулась к  Инко  и в  изумлении застыла.  Точно  такие же  лучи
вставали из-за  противоположной  стороны горизонта, соединяясь  на  небесном
куполе исполинским шатром.
     Эра повернулась  то в одну, то  в другую сторону и совсем потерялась. В
изнеможении опустилась она  в снег около самодельных  саней. Сейчас холодный
сон снова охватит и ее, и Инко...
     Они уже засыпали так один раз, и тогда это было совсем не страшно...

     

     Даль  Александрович  Петров перешагнул  через  свое семидесятипятилетие
безо всякой  торжественности. Академии и университеты мира не  оказывали ему
тех отменных  почестей,  которые десять лет  назад оказаны  были  по  поводу
такого же юбилея его  брату  Галактиону Александровичу Петрову,  академику и
лауреату научных премий мира, признанному автору Великого Плана космического
"переливания крови".  Младший  его  брат  Даль  был лишь  рядовым  инженером
(кое-как закончив институт) и всю свою жизнь запускал по этому плану ледяные
ракеты  в  космос. И никто, кроме  его старшего брата, не  знал, что полвека
назад, еще  на Марсе, Далька, как  тогда его называли,  предложил Галактиону
перебросить  на Марс излишки  льда  с  Земли. Но мог  ли  этот галактический
замысел, выдвинутый недоучкой, тогда еще не закончившим института, вызвать к
себе серьезный интерес? Другое дело, если с подобным планом солидно выступит
член-корреспондент  Академии  наук,  уже  заслуженный  в ту  пору  профессор
Галактион  Александрович  Петров.   И  на  далеком  Марсе,   в   заброшенной
сталактитовой  пещере   почти  вымершего  глубинного  Города  Долга   братья
договорились  между собой. Ради достижения такой цели, как  выход марсиан на
поверхность, пригодную  для жизни,  авторство плана  преобразования Марса не
имеет значения.
     Но с годами Галактион Александрович так свыкся со своей ролью спасителя
марсиан,  что не вспоминал о давнем разговоре  с Далькой, ошеломленный тогда
его безумной  идеей  переброски  льда через  космос. Даль десятилетия  тянул
лямку,  исправно  запускал  ледяные  ракеты,  решая  незаметные,  но  важные
технические задачи, до которых  не опускался важный академик Петров. Никогда
Даль не напомнил брату об их договоренности, по которой Галактион обязывался
в  свое  время  огласить имя  истинного  автора плана. Сейчас же, когда  ему
перевалило  за  восемьдесят пять  лет  и  был  он  перегружен  и  летами,  и
заслугами, напоминать ему об этом Даль просто не мог.
     Да и  не  нужно  ему  было это. Со  времени  потери любимой  жены Тани,
ставшей  видным  ученым (она  открыла  стоянку  доисторического человека  на
побережье  Антарктиды благодаря  снятому там Далем  ледяному панцирю),  Даль
стал  равнодушно   относиться  к  себе.  Он  гордился  сыном,  прославленным
профессором, гордился внуком, уже  заметным  биологом. И он счастлив  был от
того, что  занят  "переливанием крови", что отправляет день за днем  ледяные
снаряды  в  космос,  которые, пролетев  по заданной трассе  сотни  миллионов
километров,  упадут  на  Марс  ледяными  метеоритами,  заполняя  водой вновь
рожденные моря.
     Был  один только  человек, если его  можно  назвать человеком,  который
подозревал истину и всей душой сочувствовал Далю.
     Это  был марсианин  Инко Тихий, все  свои  пятьдесят лет жизни на Земле
отдавший обмену достижениями культуры Земли и Марса.
     Даль  был  сухоньким   подвижным   старичком  с   желтоватой   сединой,
обветренной  кожей  лица  и  беспокойными  карими,  невыцветающими  глазами.
Неуемный  его нрав знали все, кто с  ним работал. Он никому не  давал покоя,
обо всем заботился,  все  проверял,  во все вникал,  не ходил,  а  бегал, не
отдыхал, а переключался на  другую  работу, не спал, а  дремал, чтобы  сразу
вскочить. Надобность в нем была у всех и всегда.
     Величайшим  наслаждением  для него было  видеть, как  у ледяного порога
(лед  с материка снимался слоями)  под®емный кран несчетный  раз  спускал на
ажурной стреле металлическую форму будущего  ледяного снаряда. Электрический
ток нагревал ее и  протаивал щель между будущим снарядом и монолитом льда; в
нижнюю  часть  вырезанной  так  ледяной ракеты  тем  временем  устанавливали
реактивный двигатель и баки с горючим.  По мысли Даля, все это  делалось изо
льда,  лишь  дюзы покрывались тугоплавким  веществом.  Предусмотренные Далем
огромные ускорения разгона позволяли достигнуть нужной  космической скорости
так быстро,  что  ни  ледяные дюзы, ни примыкающие к  ним части  корабля  не
успевали оплавиться,  не считая внешней оболочки снаряда,  соприкасающейся с
воздухом. И оплавленные лишь снаружи, корабли летели  в холодном  космосе по
расчетной трассе, автоматически корректируемые в пути.
     Даль так  и  не отвык  по-детски  радоваться,  когда  от ледяной стены,
стелясь по  снегу, к нему рвалось темное облако  газов. Вспыхивало пламя  и,
превратившись в огненный столб, поднимало  на  себе ледяную башню. Словно  в
раздумье постояв на месте, она молниеносно скрывалась в небе, оставляя после
себя струи дыма и пара.
     Взрыв ледяного снаряда в воздухе (до  выхода его  в космос) Даль увидел
своими глазами и рассердился пока неизвестно на кого. Никакой  тревоги он не
почувствовал, отлично зная, что вероятность несчастья с ожидавшимися гостями
от  падения строптивого снаряда исчезающе  мала. К  домику  на  салазках  он
пошел,  чтобы  устроить  разгром своим  помощникам,  ознакомиться  со  всеми
контрольными  замерами взорвавшегося двигателя и записью его работы.  В этом
же домике на полозьях была и приготовленная гостям комната. Даль  уступил им
ее, перебравшись в свою рабочую конурку, рядом с радиорубкой.
     Испуганный  радист, не накинув даже  на себя  шубы,  выскочил на мороз,
ожидая Даля Александровича.
     - Она плачет! - вместе с облачком пара выдохнул он.
     Даль бросился в радиорубку и стал слушать никому, кроме него одного, не
понятные слова.
     Потом Даль Александрович действовал с присущей ему быстротой. Разгромив
своих  помощников,  отдавая  краткие  и  точные  распоряжения,  он  снарядил
спасательный отряд вездеходов.
     - Пешком ведь пойдет. Можно догадаться. Нас-то не слышит, -  озабоченно
говорил он.
     Отряд вездеходов с радиолокаторами, способными обнаружить любой предмет
среди  снегов,  помчался  навстречу   не  дошедшему  до  цели  вездеходу   с
марсианами.

        x x x

     Придя  в   себя,  Эра  увидела  склонившегося  над   собой  старичка  с
бело-желтыми волосами и живыми темными глазами. Большая его голова сидела на
такой короткой шее, что казалась чуть ли не вдавленной в плечи. Он заговорил
с нею на языке древних мариан.
     - Даль? - отозвалась слабым голосом Эра. Ведь это мог быть только он! -
Здравствуй. Где Инко?
     - Он рядом с тобой, но...
     - Он плох? Говори прямо. Я врач. Переливание крови?
     - Так считают наши врачи, но...
     - Кровь мариан отличается от крови людей? Знаю. Так не теряйте времени.
Я отдаю свою кровь.
     - Подойдет ли она Инко? Мы еще не установили.
     - В горький день нашей  прежней жизни  красавица дикарка  отравила меня
соком  гаямачи. Из ревности, о  которой  я тогда впервые услышала на  Земле.
Инко дал мне  в  тот  день свою кровь. Она и сейчас течет  в моих жилах, и я
отдам ее ему обратно.
     -  Мы на это рассчитывали. Для операции все готово. Видно,  не напрасно
наш лагерь называется "База переливания крови".

        x x x

     Инко Тихий, оправившийся от ран, сидел у постели Эры и вглядывался в ее
лицо.  Она  спала, словно в саркофаге-биованне.  Но лицо ее было иным, чем в
"Х