Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
ыл слаб, уникальный комплекс упражнений, уни-
кальность которого я понял только через 7 лет занятий ими. После прос-
ветления я не раз думал, тренируясь, о том сколько мы сейчас бы могли
дать друг другу, случись сейчас наша встреча. Каждая тренировка гим-
настики тогда мне приносила освоенными по два - три новых элемента. И
я быстро шел в гору не только в ней. Рост моих способностей был одина-
ков как в учебе, так и в спорте, так и в освоении гитары. После стрес-
са я был загружен до предела и теперь вспоминал о Вале лишь изредка.
Но вспоминал. Под конец практики девчата организовали праздник Непту-
на, а парни - прощальный костер. Всем им было весело.
В тот год отец Вадима уехал в Киев для повышения квалификации. Ва-
дик решил воспользоваться случаем и побывать на Западе, где еще ни ра-
зу не был. В Кирове у его жены Оли жили родители. Сначала он хотел
вслед за ней, уехавшей раньше его, заехать к ним, а потом поехать в
Киев. Я, два года уже не видевший отца, был спровоцирован им и его сбо-
рами. Стояло красное лето. До колхоза было полтора месяца. Выпадала воз-
можность и ближе познакомить моего отца с Вадиком, когда на обратном
пути последний заехал бы за мной. Отец помнил его по двум-трем встречам
во время моей школьной учебы, когда Вадик, изредка приходя к нам, с
видом знатока бежал смотреть книги.
Начало поездки было обычным, если не считать, что для нее Вадику
надо было открутиться от военной подготовки в институте. Он сделал это
мастерски, проведя преподавателя за нос. (Навешав лапши на уши). С са-
мого начала путешествия его мечтой была идея выпросить у возможных по-
путчиков-иностранцев валюты. К поезду Благовещенск-Москва в Белогорске
прикрепляли 1-2 вагона с иностранцами, ехавшими в Москву из Владивос-
тока. Так было и на этот раз. Вадик ерзал, боясь КГБ. Мораль и кошмары
времен застоя в нем тогда держались крепко. Наконец он решился.
-О, ты не представляешь-двухместное купе, оба пожилые. Он знает
немецкий, английский, французский и итальянский. Она-немецкий и фран-
цузский, -восторженно рассказывал он мне. - Смотри, что они мне дали.
Я посмотрел на пятидолларовую монету и улыбнулся. Я был к этому
равнодушен.
-Пойдем со мной-тебе понравится.
Вадик говорил на английском.Самостоятельные сверхурочные занятия
сделали его одним из сильнейших "англичан" класса. Я был "немцем". Знал
немецкий я достаточно хорошо для такого общения, но под доминантой
стресса я не хотел появляться перед незнакомыми интеллигентными людь-
ми. У Вадика же начал разгораться аппетит общения. Он опять изчез из
купе.
-Японец, говорит на английском, студент токийского университе-
та.На груди -фотоаппарат. Я спрашиваю его:"Кола?"-он не понимает. Я и
так, и сяк,-наконец до него дошло: "О, кело (цветной)".
Меня тянуло и туда и сюда. Наконец чаша моего терпения была пере-
полнена:
-Пошли.
Я взял в подарок первым знакомым Вадика одну из костей динозавра
с их кладбища, открытого в Благовещенске, которое мы посещали на прак-
тике, и которые я вез своим братьям-Илюше и Ване, и мы направились в
гости. Перед дверью их купе, набрав в грудь побольше воздуха, мы пос-
тучали.
-Ja,ja.
-Thi is mei fremd Misha,-сказал Вадик после приветствия.
-Guten tag,-сказал я.
-The speak spanish,-поспешил он об®яснить спектр моих лингвисти-
ческих способностей.
-O, ja,ja.
Мужчина был простым представительным и повидавшим жизнь. В женщине
же, несмотря на возраст, чувствовался познающий и радующийся миру ре-
бенок. С этим ребенком у меня сразу возникла симпатия. Вадик уже успел
сообщить о себе часть информации. Очередь была моей. Подбирая слова, я
стал рассказывать о себе, институте, родных. Потом меня заочно со всеми
членами их семьи познакомила женщина. Мужчина помогал ей, если у меня
были затруднения в понимании. У него чувствовалась свобода и комбина-
тивность мышления. В крайнем случае он говорил Вадику по-английски, а
Вадик переводил мне на русский.
-А это-кость динозавра,-сказал я как мог. -Он жил 70 тысяч лет на-
зад.Звали его траходонт амурский (траходонт амурензис)."Латынь ведь то-
же международный язык", - думал я. Кажется, они поняли лишь то, что это
что-то палеонтологическое.
В беседе с мужчиной Вадик отмочил номер. Мужчина показывал по
карте кругосветный маршрут их путешествия.
-О, этот длинный и извилистый путь,-сказал Вадик по-английски
вспомнившееся название песни группы "Битлз".
-Да,-удивленно протянул мужчина.
-Вы сегодня ужинали?- спросил я их по-немецки, обрадованный воз-
можностью убить сразу нескольких зайцев.
-Да, -почти одновременно ответили они, сразу посмотрев на меня
уважительно и несколько удивленно. Но все равно нам надо было ухо-
дить. Сердечно попрощавшись, мы вышли. Посмеявшись с Вадиком над ним
самим и поделившись впечатлениями, мы продолжили путь.
Мой отец -очень принципиальный человек. Он обладает государствен-
ным мышлением и энциклопедической эрудицией. Работе он отдает себя все-
го. Будь он покладистей- он бы давно уже находился в верхних эшелонах
власти России. Но его принципы, как он сам про себя выразился, на него
больше навлекают, чем приносят. Их у него всего 2: порядочность и спра-
ведливость. Отстаивай он их только по отношению к себе, -он бы уже давно
почивал на лаврах. Но он не мыслит себя без людей, за судьбы которых он
ответственен. Я был первым его сыном. Поженились они с матерью в 1964-м
году. Я родился в 1965-м. У матушки от первого брака уже была дочь-Та-
ня. Она на 6 лет старше меня.
Приехав в Калинин, спустя день, я почувствовал, что мне нужно от-
цу рассказать все случившееся со мной. Дело в том, что говорил я сильно
тяжело набирая в грудь воздуха и постоянно заикаясь. Создавалось стран-
ное впечатление, и я рисковал быть неправильно понятым. Отец с готов-
ностью и уже пониманием чего-то принял мое желание. Рассказ длился 5
часов. Пытаясь обрисовать картину своего недавнего мировосприятия и
случившегося со мной, я с картины мироздания перескакивал на Краснова,
с него на людей, с людей на Гарика.
-Подожди, Миша. Давай попытаемся выделить в случившемся главное.
-Какое главное? Разве могут быть в жизни частности?
Но отец тем не менее меня понял.
-Давай я познакомлю тебя с нашей знакомой.Она-психотерапевт.Жен-
щина исключительной деликатности и порядочности.
Я колебался. Дав согласие, я через некоторое время забирал его на-
зад. Я боялся раскрывать неспособную защитить себя свою душу перед нез-
накомым человеком.Это бы означало расписывание перед ней и самим собой
в своей слабости полностью. А если она еще и не сможет помочь? Нет.
Моя мачеха -Татьяна Геннадьевна -для меня -Таня, будучи достаточ-
но осведомленной в фармацевтике, с помощью отца настояла, чтобы я стал
принимать пирацетам.
"Это витамины для мозга- они радикально на тебя никак не повли-
яют", -внушали мне они. Для меня таблетки тоже означали расписывание в
слабости, но витамины-это был компромисс.
С папой и Илюшей мы с®ездили за Ваней в санаторий и всей мужской
компанией- в Москву погулять. У зоопарка, в который мы пошли, произо-
шел кусочек цирка. У памятника героям-краснопресненцам гид-папа задал
Ване вопрос:
-Ваня, кому памятник?
-Пушкину.
-Вань, а посмотри что у мужчины в задней руке?
-Граната.
-Вань, а зачем Пушкину граната?
-Незачем,-сказал Ваня, подумав.
-Тогда кому этот памятник?
-Лермонтову,-сказал я за него.
Наш хохот перекрыл шум машин.
Зимой во время моего просветления произошло то, о чем 6 лет спус-
тя я прочитал у Бхагавана Шри Раджниша. Мои родители были во мне уби-
ты. Нет, я не перестал их уважать и питать сыновних чувств, но они те-
перь перестали для меня быть авторитетами. У меня теперь своя голова
была на плечах. Теперь я видел все ошиб
одов, которые я не мог до-
вести до конца. Выяснение отношений все дальше стало удалять наши души
друг от друга. Я опять стал чувствовать себя одиноким. "Скорей бы прие-
хал Вадик",-думал я. Он приезжал за 4 дня до от®езда в Благове-
щенск. Этого было достаточно и для его знакомства с отцом и для поездки
к Вале на дачу.
Я так обрадовался ему, встретив его в Москве на Киевском вокза-
ле. "Проблема отцов и детей",-прочел я в его глазах охлаждающую меня
моим обезличиванием реакцию в его глазах. Но что было делать? Поехали. В
первый вечер отец после выпитого вина стал рассказывать нам о Великой
Отечественной войне. Рассказывал он о том, как он сам восстанавливал
истину о прошедших боях и изобличал фальсификаторов или умалчивающих
правду историков, освещавших бои в угоду правящей верхушке и боящихся
за свою жизнь. Мне было безразлично от тяжести своего состояния, и я
сидел и ради приличия таращил глаза и поддакивал. "Хоть Вадик насла-
дится встречей с умным человеком",-думал я. После беседы мы с ним выш-
ли на улицу.
-Вот это голова!-сказал Вадик.
Я был польщен.
-То, что мне за 6 лет института преподаватели не смогли вдолбить,
он рассказал за 2,5 часа.
Мы шли дальше.
-Мне по ... его знания, мне важны его понятия.
-...?!Ты что говоришь?
-А что я говорю?
-А ты ничего только что не сказал?
-А что я сказал?
-По-моему не надо большого ума, чтобы понять что ты сейчас ска-
зал. Достаточно на твое место поставить меня, а на место моего отца -
Трифона Сигизмундовича. Мы вышли на набережную Волги. Сели на скамейку.
-Знаешь, последнее время мы что-то перестали понимать друг дру-
га,- несколько печально сказал он с больным для меня намеком. Вместе с
чувством тоски, охватившем меня, во мне проснулось и чувство хозяина
положения: каково ему одному быть непонятым в чужом городе.
-Вадик, забудь про это, все, пошли домой, это мелочи. Но он так
не думал. Он был обижен. К Вале на дачу мы поехали с ночевой на следую-
щий день. Валя дал мне разрешение приезжать туда в любое время, незави-
симо от его там присутствия. Набрав продуктов, мы туда прибыли.
Природа на западе России существенно отличается от нашей дальне-
восточной. Если в детстве, читая сказки о дремучих лесах, темных бо-
рах, высоких травах в степях, я отождествлял их с нашими сосняками,
смешаннолиственными лесами и полями, то увидев природу Запада, я понял
с каких лесов и трав писались сказки. Находиться в центре зарождения
культуры и оккультности своего народа было таинственно, но покойно и
романтично. Казалось, что все тебя здесь бережет.
-Обрати внимание на названия деревень и городов. То, что ты у Нек-
расова и Тургенева изучал в школе было здесь. Отсюда пошел твой на-
род,-говорил мне отец.
На даче были Валина дочка Леночка и ее бабушка -Зинаида Петровна.
Оставив вещи, мы сходили на речку, прошлись по роще. Утром я предложил
дальнюю прогулку и предложил ее и Лене. Вадик был против детства в
мужском коллективе, но я был убежденнее. Лена тараторила всю дорогу,
рассказывая нам о цветах, бабочках, как они с папой ходили на реч-
ку. Речитатив ее был певучим с каким-то родным акцентом, какого не ус-
лышишь на Дальнем Востоке.
-Зачем ты взял эту балаболку?-спросил Вадик. Сделав большой круг,
мы подошли к дачам со стороны Тверцы-так называлась текущая там реч-
ка. На ее берегу сидел человек. Когда мы подошли ближе, раздался
крик:"Папа". Валя был доволен, что мы взяли с собой Лену.
В эту поездку на дачу Вадик огорошил меня еще один раз. Брошенным
мячиком я попал ему в лицо. Из-за контраста с прежним выражением его
лица я расхохотался.
-Что ржешь?-Пирацетаму нажрался?- спросил Вадик.
Мой смех стал угасать. Когда мы шли на поезд, я выдал ему и это,
и отца, и "балаболку". Сказать ему было нечего. Но мнение к этому у него
оставалось свое. Во время нашей первой встречи в Москве, мы пошли в
магазин "Мелодия", чтобы посмотреть альбом из двух пластинок "Реки и
мосты" "Машины времени". Мы подошли к дебютной их продаже и взяли 4
альбома: мне, ему, моему отцу к приближающемуся дню его рождения и моей
сестре. Когда дома я стал обновлять покупку, игла сорвалась с пальца и
процарапала сторону одного диска до середины. Теперь в колонке раздава-
лись щелчки. Вадик полулежал на диване и демонстративно смотрел какое
я приму решение. Можно было этот диск и подарить. Я взял его себе. "Надо
же",-почувствовал я . С отцом мы расстались как глухой со слепым. На-
верное, и тем и другим был я, хотя и не полностью. И еще говорящим.
-Ты любишь песни Аллы Пугачевой?-спросил я как-то Илюшу.
-Нет.Папа говорит, что она поет не про перестройку.
-Здесь о перестройке,-успокаивающе сказал я отцу перед от®ездом
после вручения альбома.
-...,- в сердцах выдохнул отец.
Отвернувшись друг от друга, мы пожали друг другу руки, и я побе-
жал вниз по лестнице. Я тут понял, что "достал" его, сам того не же-
лая. Но разделить тогда с ним эту боль я уже и вообще не мог. Тогда я
был полон своей. "Хорошо, что Павитрин не слышал этих слов",- подумал
я. В этот момент он был уже внизу. В аэропорту мы встретили Андрея Пат-
ка- нашего одноклассника, летевшего домой. Я и тут был немногословен.
Павитрин же от меня отдыхал.
-Надеюсь, ты не тот поцарапанный альбом мне подсунул?- спросил он
в Благовещенском аэропорту.Я молча посмотрел на его улыбочку. Когда я
у дома вышел из машины, и посмотрел ей, поворачивающей на перекрестке,
вслед, то увидел один лишь Павитринский затылок.
Стирание прошлого жизненного опыта пережитым стрессом
С началом учебы я стал в динамике - при общении с людьми осоз-
навать ту ситуацию моей души, в которую я попал. Я никому не мог об®-
яснить, что со мной произошло. Понятно, я мог словами сказать о слу-
чившемся стрессе, даже о том, что я сошел с ума. Иногда я говорил и
это. Но слова не отражали того состояния моей души, в котором она на-
ходилась или отражали, пока я еще их не сказал. Но едва я их говорил,
как они начинали выглядеть совсем по иному, а не так, какими были они
в моей душе, постоянно отражающими ее состояние. Слово "стресс" вдруг
становилось таким нежным и чистым, что я начинал чувствовать, что я не
выразил человеку того, что хотел. Одновременно я начинал чувствовать,
что просто не смогу человеку выразить состояние своей души из-за одно-
мерности всех возможных слов. Что для этого, этому человеку надо на
время отождествиться со мной в душе в подлиннике, а не воспринимать
умом мои слова, придавая им собственное звучание. С другой стороны -
сказать, что я полный дурак я тоже не мог. Само мое осознание проис-
шедшего уже как-то утверждало меня в своих глазах. Да и прежнее пережи-
вание диалектического мышления где-то в глубине меня оставляло веру,
что этот сход временный. Я не мог просто думать, размышлять, разве что
с большим усилием внимания, не мог с легкостью вытаскивать из памяти
необходимую мне информацию, но сама направленность моего хода мысли
говорила мне, что я не дурак, что я просто не могу из-за навалившейся
на голову тяжести спокойно мыслить. Хотя тяжесть иногда была такой,
что и это я мог осознавать лишь подсознательно- по сути не сознавая
этого. Просто сам становился этой тяжестью, излучая, казалось, ее.
Проблема общения с людьми стала на первый план. Душа рвалась излить
хоть кому-то свою боль. Приходили письма от армейских друзей. Но я не
мог им ответить. Давящая тяжесть отключила все мои прежние интересы к
жизни. Единственной тягой осталась тяга к знаниям будущей одновременно
противовесом развивавшемуся комплексу неполноценности и единственным
путем из той ситуации в которой я оказался. Написать друзьям о том,
что я сошел с ума я, понятно, не мог. Мягче это выразить я тоже боял-
ся, так как в слова я вкладывал переживаемое. Я боялся написать о сво-
ей неполноценности. Написать отписку не позволяла совесть. Я разрывал-
ся между угрызениями совести и тягой души ответить им. Написать просто
о чем-либо я не мог так как в любое делаемое дело вкладываешь себя
всего- часть же меня была больной. Я чувствовал и боялся, что это мое
действительное состояние будет, понято моими друзьями, или я задену их
какой-нибудь интонацией письма, если начну это от них скрывать. Задену
не фактом скрытия, а какой-нибудь интонацией, которые я не осознаю.
Через год мои терзания по поводу моего вынужденного молчания утихли.
Колхоз проходил за Зеей в пяти километрах от бывшей паромной перепра-
вы. Бросили нас на картошку. После первого курса Гарик перевелся на за-
очное отделение, и из армейцев со мной был Эдик Ерофеенков- теперь то-
же второкурсник нашего факультета, только учился он на отделении био-
логии-химии. Мы были с ним знакомы с подготовительного отделения. Была
осень, жухла трава, ночами сгущались заморозки. Студенты в кирпичных
бараках начали мерзнуть. Было решено запустить обогревательные систе-
мы. Кого же назначать кочегарами, как не дедов советской армии. Это вы-
падение из общего режима нас очень устраивало. Вечерами к нам в коче-
гарку приходили лица противоположного пола, и я собравшимся пел, играя
на гитаре, песни. С собой, как обычно, я взял книгу. Ее чтение вместе с
тренировками было для моей души противовесом занятиям, которыми увле-
калась молодежь:любви и кучкованиям с поисками выпивок и конопли. Кни-
га была "Олень-цветок" М.М.Пришвина. Одно,написанное в ней, меня пот-
рясло и загрузило. Загрузило положительно. Михаил Михайлович писал, что
уйдя от людей, он открыл для себя единственную ценность в жизни -
связь между людьми. Прежде о Михаиле Михайловиче я читал, что за нес-
колько страниц его дневниковых записей, иной бы отдал несколько лет
собственной жизни. С детства я им жил как и Арсеньевым, Бианки и Аки-
мушкиным. Но больше всех-Федосеевым. Моим идеалом человека, к слову, был
Улукиткан.
Эти слова Пришвина заставили меня задуматься. Я был недоволен
группой и не хотел со многими общаться. Но если опыт Михаила Михайлови-
ча универсальный, как я должен был эту единственную в жизни ценность
совместить со своими желаниями в отношениях с группой, с Павитри-
ным. Ответа я не находил. Ноябрь принес мне новый сюрприз. Краснов начал
опять поднимать голову. Он отвертелся от колхоза, откручивался от об-
щественной работы, по прежнему ходил на лекции по желанию /что, впро-
чем, было его личным делом/ и в профилакторий, а также ездил сам и
направлял своих друзей в санатории. Его голос опять начал громко разда-
ваться завершающим собрания группы. Я опять выступил на комсомольском
собрании. Я требовал его снять. Юра Шепетов ушел в армию. "После он будет
другим человеком, можно рассказать о нем".
-Откуда такая информация?- спросил Краснов. Все выжидающе посмот-
рели на меня.
-Гарик сказал.
-Гм, Гарика нету.
Мое обвинение, хоть тень и была брошена, повисло в воздухе.
Нервы мои были уже не те:
-Да он же гнида, гни-да. Разве вы не видите?
-Да что ты к нему привязался?
-В самом деле.
Рот мне заткнули.Но если бы это было искренним затыканием. Первый
по авторитетности голос о моей тенденциозности принадлежал подруге Иры
Гладышевой - Лили Рябчинской, в прошлом году поддержавшей меня. Сейчас
ее поддерживала и сама Ира. Если бы Ира в прошлом году не начинала те-
рять слов перед красноречием Краснова. Если бы я не чувствовал, что
слова Лили вызваны желанием поставить себя с сильной стороны, чтобы
привлечь мое внимание, как парня. По крайней мере, я был в этом уверен.
Я был раздавлен, подавлен, озлоблен. Чувство говорило мне, что я все
дальше удаляюсь от Пути- того состояния души, которое давало мне гар-
монию чувств. Но я стал расслаблят