ающую свечу. Мы  миновали  коридор,  пробежали  через
кухню, где все так же светились циферблаты электронных часов,  выскочили
через заднюю дверь, бегом спустились с крыльца  и  окунулись  в  ночь  и
туман. Мы неслись так, будто спасались из  дома  Эшеров  за  секунды  до
того, как он погрузился в мрачную пучину озера.
   Мы прошли позади церкви. Ее махина напоминала  цунами  из  камня,  и,
когда я оказался в ее тени, мне почудилось, что она вот-вот обрушится  и
раздавит нас.
   Я дважды оборачивался. Священник не гнался за нами.  И  никто  другой
тоже.
   Я ожидал увидеть свой велосипед сломанным или  не  найти  его  вовсе,
однако он  оказался  там  же,  где  я  оставил  его,  -  прислоненным  к
надгробию, в целости и сохранности. Обезьяны не успели здесь побывать.
   Я не стал задерживаться, чтобы перекинуться словечком с Ноа  Джозефом
Джеймсом. В том искореженном мире, в котором я очутился, девяносто шесть
лет жизни уже не казались мне таким драгоценным даром, как вчера.
   Сунув пистолет в карман, а тетрадь  за  рубашку,  я  взялся  за  руль
велосипеда, покатил его между рядами могил и на бегу вспрыгнул в  седло.
Пружинисто соскочив с тротуара, я  пригнулся  к  велосипедному  рулю  и,
бешено крутя педали, полетел сквозь пелену  тумана,  прокладывая  в  нем
тоннель, который тут же вновь заполнялся клубящейся сединой.
   Орсон утратил всякий интерес к беличьим следам.
   Ему не меньше моего хотелось как можно  скорее  и  как  можно  дальше
убраться от Святой Бернадетты.
   Мы миновали несколько кварталов, и только тут я осознал, что спасение
невозможно.  Скорый  рассвет  ограничивал  мои  передвижения   границами
Мунлайт-Бей,  а  безумие,  подобное  тому,  какое  я  наблюдал  в   доме
священника, наверняка царило сейчас в каждом уголке города.
   Я пытался убежать от опасности, от которой не смог бы  спастись  даже
на самом укромном островке или на самой высокой горе мира. Куда бы я  ни
направился, я унесу с собой то, что пугало меня больше  всего,  -  жажду
узнать правду. Я боялся не просто ответов на вопросы о  моей  матери.  Я
боялся именно этих вопросов, поскольку сама их природа и то, получу я на
них ответы или нет, навсегда изменят мою жизнь.
 
29 
 
   Сидя на скамейке в маленьком сквере на углу Палм-стрит и Грейс-драйв,
мы с Орсоном  разглядывали  скульптурную  композицию:  стальной  ятаган,
укрепленный на паре кувыркающихся игральных костей  из  белого  мрамора,
которые балансируют на земном шаре из  полированного  голубого  мрамора.
Этот глобус, в свою  очередь,  стоит  на  большой  бронзовой  штуковине,
напоминающей кучу собачьего дерьма.
   Это произведение искусства располагалось в центре  мягко  булькающего
фонтана и было установлено около трех лет  назад.  Мы  с  Бобби  провели
здесь  не  одну  ночь,  пытаясь  разгадать   потаенный   смысл   данного
сооружения. Оно интриговало нас, будоража  воображение  и  бросая  вызов
нашей сообразительности, но озарение так ни разу и не посетило нас.
   Поначалу нам казалось, что все предельно ясно: ятаган означает  войну
или смерть, игральные кости олицетворяют судьбу, голубой  мраморный  шар
Земли -  это  наша  жизнь.  Соедините  все  вместе  и  получите  формулу
существования  человека:  мы  живем  или  умираем   в   соответствии   с
предопределением рока,  а  ходом  нашей  жизни  в  этом  мире  управляет
бесстрастная  цепь  случайностей.   Бронзовая   какашка   в   фундаменте
сооружения является укороченным вариантом все той же  формулы:  жизнь  -
дерьмо.
   За первой попыткой толкования последовали многие другие.  К  примеру,
ятаган мог быть вовсе не ятаганом, а полумесяцем. Игральные кости  могли
оказаться кубиками сахара, а голубая  сфера  могла  олицетворять  совсем
даже не нашу планету-кормилицу, а шар для игры в боулинг.  Предметы,  из
которых была составлена композиция, могли быть чем угодно.  Только  один
элемент этого сооружения невозможно было истолковать двояко -  бронзовую
кучу собачьего дерьма в его основании.
   Если принять версию полумесяца, рафинада и шара для  боулинга,  смысл
этого  произведения  искусства  можно  было  расшифровать   в   качестве
предупреждения, что даже самые  высокие  наши  устремления  (высотой  до
Луны) могут остаться несбыточными, если мы будем наказывать свое тело  и
возбуждать  свой  рассудок  потреблением  чересчур  большого  количества
сладкого или надрывать свой позвоночник, отчаянно кидая шары в боулинге,
когда  счет  десять  -  семь  в  пользу  соперника.   Бронзовое   дерьмо
предупреждает  нас  о  том,  каковы  будут   конечные   последствия   не
правильного питания в сочетании с неумеренным увлечением боулингом.
   Вокруг фонтана со скульптурой шла широкая дорожка, на которой  стояли
четыре скамейки. В разное время мы рассматривали  загадочное  сооружение
со всех возможных точек.
   Фонарями в сквере управляет таймер, и  с  наступлением  полуночи  они
выключаются. Фонтан, к  сожалению,  тоже.  Текущая  вода  располагает  к
размышлениям, и нам хотелось бы, чтобы она бежала всю ночь  напролет.  А
вот против выключенных фонарей мы не возражали бы  даже  в  том  случае,
если бы я не был икспером.
   Рассеянный  свет  не  только  не  мешает,  но,   наоборот,   помогает
восприятию скульптуры, а густой туман только идет ей на пользу.
   До  того  как  на  постаменте  появилось  это  сооружение,  здесь  на
протяжении более ста лет возвышался памятник Джуниперо Серре, испанскому
миссионеру, жившему среди калифорнийских индейцев два с  половиной  века
назад. Он создал целую сеть  миссий,  здания  которых  являются  сегодня
памятниками старины и подобно  магниту  притягивают  к  себе  увлеченных
историей туристов.
   Родители Бобби и группа их единомышленников создали комитет и  начали
борьбу за то, чтобы снести памятник Джуниперо Серре  на  том  основании,
что фигура религиозного деятеля не должна красоваться в сквере, разбитом
и содержащемся на средства  общественных  фондов.  Отделение  церкви  от
государства.  Конституция  Соединенных  Штатов,   утверждали   они,   не
оставляет сомнений на этот счет.
   Глициния Джейн Сноу, урожденная Милбери (для своих  друзей  -  просто
Глисси, а для меня - ма), несмотря на то что являлась  ученым  и  весьма
рациональным человеком, возглавила оппозиционный комитет, боровшийся  за
сохранение памятника Серре. "Когда общество, не важно по какой  причине,
отказывается от своего прошлого, оно лишает себя будущего",  -  говорила
мать.
   Ма проиграла схватку. Предки Бобби - выиграли.
   Мы  с  Бобби  встретились  ночью  после  того,   как   было   принято
окончательное  решение  по  этому  поводу,  и  это  был  один  из  самых
торжественных моментов  за  все  время  нашей  многолетней  дружбы.  Нам
предстояло решить, обязывают ли каждого из нас семейная честь  и  святые
кровные узы объявить войну между нашими  родами  и  начать  нескончаемую
жестокую вендетту - наподобие вражды между Хатфилдами и  Маккоями  -  до
тех пор, пока самые дальние родственники наших семей не  найдут  вечного
упокоения в земле с червями или пока один  из  нас  либо  оба  не  будут
мертвы. Проглотив достаточное количество пива для того, чтобы наши мозги
прочистились, мы пришли к  выводу,  что  невозможно  вести  непримиримую
вражду и при этом  выкраивать  время  для  катания  на  всех  прекрасных
прозрачных волнах, которые щедрое море посылает к берегу. К тому же  нам
было жалко тратить на кровавые убийства и опустошение то время,  которое
мы могли бы использовать, чтобы  охмурять  сногсшибательных  девчонок  в
бикини из трех тесемочек...
   Я набрал на своем телефоне номер Бобби и нажал на кнопку "соединить",
а затем подкрутил регулятор громкости, чтобы Орсон мог слышать не только
меня, но и моего собеседника. Осознав, что именно я сделал, я понял, что
неосознанно принял все самые невероятные предположения по поводу проекта
из Форт-Уиверна за истину, даже если при этом делаю вид, что по-прежнему
продолжаю сомневаться.
   Бобби снял трубку почти сразу.
   - Пошел вон, - приветливо сказал он.
   - Ты спишь?
   - Да.
   - Я сижу в Жизнь-дерьмовом сквере.
   - А мне-то что до того!
   - С тех  пор  как  мы  с  тобой  виделись,  у  меня  произошло  много
неприятностей.
   - Это все соус из куриных такое, - сказал Бобби.
   - Я не могу говорить об этом по телефону.
   - Вот и чудесно.
   - Я беспокоюсь за тебя.
   - Как мило с твоей стороны!
   - Тебе грозит серьезная опасность, Бобби.
   - Я почистил зубы, мамочка, честное слово.
   Орсон удивленно фыркнул. Сам он этого никогда не делал.
   - Ты окончательно проснулся? - спросил я Бобби.
   - Нет.
   - Готов поспорить, что ты вообще не спал.
   В трубке повисла тишина, а затем Бобби проговорил:
   - Дело в том, что после твоего ухода  всю  ночь  показывают  довольно
страшное кино.
   - "Планету обезьян"? - предположил я.
   - На круговом стереоскопическом экране.
   - Что они делают?
   - Обычные обезьяньи штучки.
   - Ничего угрожающего?
   - Они считают, что очень умны. Сейчас одна из  них  выдрючивается  за
моим окном. У меня такое чувство, что они хотят довести меня  до  белого
каления и выманить из дома.
   - Не выходи, - испуганно сказал я.
   - Я же не кретин, - обиженно ответил мой друг.
   - Извини.
   - Я засранец.
   - Вот это верно.
   - Между кретином и засранцем - огромная разница.
   - Мне об этом известно.
   - Сомневаюсь.
   - Ружье при тебе?
   - Господи, Сноу, я же сказал тебе, что я не кретин.
   - Если мы продержимся на этой волне до рассвета, то, думаю,  окажемся
в безопасности до завтрашнего вечера.
   - Они уже на крыше.
   - И что делают?
   - Не знаю. - Бобби умолк и прислушался. - Там по крайней мере две  из
них. Бегают взад и вперед. Наверное, ищут путь в дом.
   Орсон спрыгнул с лавки  и  настороженно  замер,  подняв  одно  ухо  и
внимательно  вслушиваясь  в  слова  Бобби.   Вся   его   поза   выражала
неподдельную тревогу.
   Он уже не пытался изображать из себя обычную собаку.
   - А они могут каким-нибудь образом проникнуть в дом? - спросил я.
   - В ванной и кухне есть воздуховоды, но они недостаточно широки  даже
для этих сволочей.
   Как ни странно, хотя в коттедже существовали все мыслимые удобства, в
нем не было камина. Наверное, по мнению Корки Коллинза - бывшего  Тоширо
Тагавы, каменное нутро и жесткие кирпичи камина в  отличие  от  огромной
ванны с теплой водой  не  являлись  идеальным  местом  для  того,  чтобы
расслабляться в обществе двух обнаженных девиц с  пляжа.  Благодаря  его
однобокой  порочной  фантазии  обезьяны  теперь  не  имели   возможности
проникнуть в дом через дымоход.
   - До рассвета мне предстоит сделать еще кое-какую работу в духе Нэнси
Дрю.
   - Ну и как? Получается? - поинтересовался Бобби.
   - Я просто гений в этом деле. Скоро утро. Я проведу весь день в  доме
Саши, а вечером мы приедем прямиком к тебе.
   - Хочешь сказать, что мне снова придется стряпать ужин?
   - Мы привезем с собой пиццу. Послушай, я уверен, что  нас  собираются
прикончить. По крайней мере одного из нас. И единственный  способ  этого
избежать - держаться вместе. Постарайся отоспаться днем. Завтрашняя ночь
может оказаться весьма напряженной.
   Как бы нам в штаны не наложить.
   - Значит, ты уже научился управляться со всем этим?
   - Управляться с этим невозможно.
   - В отличие от Нэнси Дрю ты не очень-то оптимистичен.
   Я больше не собирался ему врать. Ни ему, ни Орсону, ни Саше.
   - Из этой ситуации нет выхода. Это невозможно  как-нибудь  остановить
или повернуть вспять. Что бы здесь ни происходило, нам придется  жить  с
этим до конца своих дней. Но, может быть, нам повезет и мы сможем  найти
способ проехаться  на  этой  волне,  хотя  она,  сволочь,  действительно
здоровенная и страшная.
   Помолчав, Бобби спросил:
   - Что стряслось, братишка?
   - Разве я тебе только что не сказал?
   - Сказал, но не все.
   - Всего по телефону не скажешь.
   - Я не имею в виду подробности. Я имею в виду тебя.
   Орсон положил голову мне на колени, словно полагая, что, погладив его
по голове и почесав между ушами, я немного успокоюсь. Так  и  случилось.
Это  всегда  срабатывает.  Хорошая  собака   является   гораздо   лучшим
лекарством от стресса и печали, нежели валиум.
   -  Ты  делаешь  вид,  что  тебе  не  страшно,  но  тебе  страшно,   -
констатировал Бобби.
   - Боб Фрейд, незаконный внук Зигмунда.
   - Ложитесь на кушетку, пациент.
   Гладя шерсть Орсона в попытке успокоить  свои  нервы,  я  вздохнул  и
сказал:
   - В общем, насколько я понял, все  сводится  к  тому,  что  моя  мама
уничтожила мир.
   - Звучит впечатляюще.
   - Правда?
   - Этими своими научными штучками?
   - Генетика.
   - Помнишь, я говорил тебе об опасности стремления  оставить  след  на
земле?
   - Мне кажется, в данном случае все обстояло гораздо  хуже.  Я  думаю,
поначалу она всего лишь пыталась найти способ помочь мне.
   - Ага, устроив конец мира?
   - Того мира, каким мы его знаем,  -  проговорил  я,  припомнив  слова
Рузвельта Фроста.
   - Как-то раз мамуля, повязав платок, испекла сынуле с ядом пирожок.
   Мне не удалось удержаться от смеха.
   - Ну что бы я без тебя делал, братишка!
   - Я лишь один раз сделал для тебя стоящую вещь.
   - Какую именно?
   - Научил тебя видеть перспективу.
   - Да, - согласился я, - научил меня различать, что имеет значение,  а
что - нет.
   - Большинство вещей - не имеет, - напомнил Бобби.
   - Даже то, что происходит сейчас?
   - Займись любовью с Сашей. Потом как следует отоспись. Завтра вечером
нас ожидает охренительный ужин. Мы надерем мартышкам задницы. Прокатимся
на колоссальной волне. Через неделю ты снова  будешь  воспринимать  свою
маму так же, как раньше. Если ты, конечно, этого хочешь.
   - Может быть, - с сомнением в голосе откликнулся я.
   - Правильное восприятие жизни - это главное, братишка.
   - Я буду работать над этим.
   - И все же не могу отделаться от одной мысли.
   - Какой?
   - Твоя мама, наверное, здорово разозлилась, когда проиграла  сражение
за то, чтобы сохранить памятник в сквере.
   Бобби повесил трубку, а я выключил свой телефон.
   Действительно  ли  подобный  подход  к  жизни  является   единственно
правильным? Считать, что большую часть  жизни  не  следует  воспринимать
всерьез, рассматривать ее как некую космическую шутку, иметь лишь четыре
основополагающих жизненных  принципа:  во-первых,  причинять  как  можно
меньше вреда другим, во-вторых, всегда быть  готовым  прийти  на  помощь
своим друзьям, в-третьих, отвечать за себя и ничего не просить у других,
в-четвертых, получать от жизни максимум удовольствия. Плевать на  мнение
всех, за исключением тех, кто  тебе  близок.  Не  думать  о  том,  чтобы
оставить  свой  след   на   земле.   Игнорировать   "важнейшие   вопросы
современности", чтобы не портить себе пищеварение.  Не  оглядываться  на
прошлое. Не беспокоиться по  поводу  будущего.  Жить  сегодняшним  днем.
Верить  в  смысл  собственного  существования  и  ждать  момента,  когда
понимание его само придет к тебе, вместо того  чтобы  в  поте  лица  его
отыскивать.
   Когда жизнь бьет тебя в лицо, можешь упасть на спину, но,  падая,  не
забывай смеяться. Лови волну, приятель!
   Именно так живет Бобби Хэллоуэй и при этом является самым  счастливым
и уравновешенным человеком из всех, кого я знаю.
   Я пытаюсь жить так же, как он,  но  у  меня  это  получается  не  так
хорошо. Иногда, когда нужно плыть на спине, я начинаю молотить  по  воде
руками и ногами.
   Я провожу слишком много времени в ожидании чего-то  и  трачу  слишком
мало времени, позволяя жизни удивлять  меня.  Возможно,  я  недостаточно
стараюсь жить так, как Бобби. А может быть, стараюсь слишком сильно.
   Орсон подошел к фонтану и с  шумом  стал  лакать  чистую  воду,  явно
наслаждаясь ее прохладой и вкусом.
   Я вспомнил июльскую ночь, когда, сидя на заднем дворе, он смотрел  на
звезды, терзаемый черной тоской.
   Я не мог определить, насколько Орсон умнее обычных  собак.  Поскольку
его  ум  был  каким-то  образом  стимулирован  научными  изысканиями   в
Форт-Уиверне, он  обладал  гораздо  большей  сообразительностью,  нежели
определено природой для собак. Возможно, в ту ночь Орсон впервые осознал
заложенный в нем потенциал  и  одновременно  -  чудовищные  ограничения,
наложенные на него  собачьей  сущностью.  И  после  этого  погрузился  в
трясину отчаяния, которая едва не засосала  его  окончательно.  Обладать
интеллектом и не иметь гортани, приспособленной  для  осмысленной  речи,
обладать интеллектом и не иметь рук, с помощью  которых  можно  было  бы
писать и работать,  обладать  интеллектом  и  быть  заточенным  в  таком
физическом обличье, которое никогда не позволит проявить этот интеллект.
   Это можно сравнить разве что с тем, чтобы родиться  глухим,  немым  и
лишенным конечностей.
   Сейчас я смотрел на Орсона другим взглядом, удивляясь его мужеству  и
испытывая к нему такую нежность, какую не испытывал никогда и ни к  кому
на земле.
   Он  повернулся  от  фонтана,  облизываясь  и   широко   улыбаясь   от
удовольствия. Увидев, что я смотрю на него, он завилял хвостом.  Он  был
рад моему вниманию, а может, ему было просто приятно находиться рядом со
мной этой необычной ночью.
   Несмотря на все ограничения, наложенные на него природой, несмотря на
то что его было за что пожалеть,  у  моего  пса  получалось  быть  Бобби
Хэллоуэем гораздо лучше, нежели у меня.
   Можно  ли  назвать  мудрой  жизненную  позицию  Бобби?  Или   Орсона?
Возможно,  когда-нибудь  я  повзрослею  достаточно   для   того,   чтобы
воспользоваться их жизненной философией.
   Поднявшись со скамейки, я указал Орсону на скульптуру и сказал:
   - Это не ятаган. И не полумесяц. Это  ухмылка  невидимого  Чеширского
Кота из "Алисы в Зазеркалье".
   Орсон посмотрел на монументальный шедевр.
   - А это не игральные кости и не кусочки сахара, - продолжал я. -  Это
таблетки для того, чтобы вырасти или уменьшиться, которые  проглотила  в
сказке Алиса.
   Орсон    сосредоточенно    обдумывал     услышанное.     Он     видел
мультипликационную диснеевскую версию классической сказки по видео.
   - А сфера - это не символ планеты и не синий шар  для  боулинга.  Это
большой голубой глаз. Соедини все это вместе, и что получится?
   Орсон взглянул на меня, желая, чтобы его просветили на этот счет.
   - Чеширская ухмылка - это насмешка скульптора  над  теми  доверчивыми
дурачками, которые отвалили ему столь щедрый гонорар. Таблетки  означают
наркотики, под действием которых он создавал это бредовое  произведение.
Голубой глаз принадлежит самому художнику, а второго  не  видно  потому,
что он подмигивает. Бронзовая куча в основании  скульптуры,  разумеется,
собачье дерьмо, и оно язвительно воплощает  символическую  оценку  всего
этого сооружения, поскольку  собаки,  как  известно,  являются  наиболее
восприимчивыми критиками в области искусства.
   Если истолковать энтузиазм, с которым Орсон принялся махать  хвостом,
как знак согласия, моя интерпретация ему чрезвычайно понравилась.
   Он обежал рысцой вокруг скульптуры, желая оглядеть ее со всех сторон.
   Возможно, мое предназначение состояло вовсе не в том, чтоб  писать  о
своей жизни, отыскивая в ней какой-то универсальный смысл, который помог
бы другим осознать смысл их существования,  как  эгоманиакально  внушала
мне временами моя гордыня. Вместо  того  чтобы  изо  всех  сил  пытаться
оставить след на земле, мне, наверное, следует усвоить, что единственная
цель, с которой я был рожден, это развлекать Орсона, быть  ему  даже  не
хозяином, а любящим братом, стараться,  чтобы  его  тяжелая  и  странная
жизнь стала  как  можно  легче,  радостнее  и  богаче.  Такое  жизненное
предназначение заслуживает не меньшего уважения, нежели любое другое.
   Виляние Орсонова хвоста понравилось мне не  меньше,  чем  ему  -  мой
искусствоведческий  анализ  скульптуры.  Я  взглянул  на