Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
Обычно я хожу
по другой стороне улицы. Мне сообщили Хэллибреды, что девушка вернулась в
город и не хочет жить в трейлере с отчимом на Коддингтон-Джанкшн, поэтому
она ютится где-то за армянской лавкой и ходит убирать по домам, чтобы
заработать на сигареты и прочие карманные расходы. К Хэллибредам она
приходит два раза в неделю. Думаю, Роза стала ее матерью-исповедницей. У
Розы страшно болит спина, и она не может даже веник поднять без стона.
- Откуда, - спросила Александра, - ты столько знаешь о Хэллибредах?
- Ой, - сказала Сьюки, глядя в потолок, который гремел и звенел от
приглушенных звуков телевизора. - Время от времени, с тех пор как мы
расстались с Тоби, я бываю у них, составляю рейтинги фильмов для взрослых.
Хэллибреды очень забавные люди, если только у нее хорошее настроение.
- Что произошло между тобой и Тоби? - спросила Джейн. - Ты казалась
такой... довольной.
- Его уволили. Руководство синдикатом в Провиденсе, которому
принадлежит "Уорд", решило, что при нем газета недостаточно сексуальна. И,
должна сказать, он был и в самом деле сентиментален: ох, уж эти еврейские
матери, как они портят сыновей. Думаю подать заявление и претендовать на
пост редактора. Если даже Бренда Парсли может выполнять мужскую работу, не
вижу причины, почему бы и мне не попробовать.
- Твоим дружкам не очень-то везет, - заметила Александра.
- Я не стала бы называть Артура дружком, - сказала Сьюки. - Для меня
быть рядом с ним все равно что читать книгу, он столько знает.
- А я и не имела в виду Артура. Он что, твой дружок?
- Разве ему не везет? - спросила Джейн.
У Сьюки округлились глаза: она-то полагала, что все в курсе.
- Да нет, просто у него фибрилляция. Док Пэт сказал ему, что с этим
можно долго жить, если под рукой держать дигиталис. Но он плохо переносит
фибрилляцию, как будто в груди бьется птица, говорит он.
Обе подруги, почти неприкрыто хвалившиеся новыми любовниками, в глазах
Александры воплощали само здоровье: гладкие и загорелые, набирающие силу с
приближением смерти Дженни, беря у нее силу, как из тела мужчины. На
черноволосой загорелой Джейн был сарафан-мини и босоножки, а Сьюки была
одета в обычный для женщин Иствика летний наряд: шорты из махрового
бархата, в которых ее задик казался выпуклым и круглым, и переливчатую
синюю маечку, под которой подрагивала грудь, не стесненная лифчиком.
Подумать только, Сьюки тридцать три года и она отваживается ходить без
лифчика! Лет с тринадцати Александра завидовала таким нахальным, от
природы стройным девчонкам, беззаботно евшим все подряд, в то время как ее
дух был обременен массой плоти, готовой обратиться в жир всякий раз, когда
она брала добавки. Слезы зависти закипали в глазах. Почему ей суждена эта
участь, ведь ведьма должна танцевать, скользить, едва касаясь земли?
- Нам нельзя продолжать, - выпалила она, возбужденная водкой, натыкаясь
на выступающие углы маленькой, узкой и длинной комнаты. - Мы _должны_
снять заклинание.
- Но как, милочка? - спросила Джейн, стряхивая с сигареты с красным
фильтром пепел в блюдечко с узором "пейсли" (Сьюки съела из него все
орешки), тут же затянувшись снова и выпустив дым через нос. Словно прочтя
мысли Александры, она предвидела эту занудную выходку.
- _Нельзя_ вот так убивать ее, - продолжала Александра, получая
удовольствие от впечатления, которое должна была производить, - прямо
рыдающая заботливая старшая сестра.
- А почему? - суховато спросила Джейн. - Мысленно мы все время убиваем.
Мы исправляем ошибки. Меняем приоритеты.
- Может, дело вовсе не в нашем заклинании, - предположила Сьюки. -
Может, мы слишком самонадеянные. В конце концов, она в руках докторов, а у
них есть все инструменты и приборы и что там еще, что не обманывает.
- Они _обманывают_, - сказала Александра. - Все эти научные штучки
лгут. Ведь _должно_ же что-то быть, что могло бы расколдовать, -
взмолилась она.
- Если все мы сосредоточимся.
- Я не в счет, - сказала Джейн. - Церемониальное колдовство меня
действительно раздражает, я так решила. Слишком уж похоже на детский сад.
Моя сбивалка до сих пор в воске. А дети все спрашивают, что там было в
фольге. Они застали нас как раз вовремя, и как бы не рассказали друзьям.
Не бойтесь, вы обе, я еще надеюсь заполучить церковь, а все эти сплетни не
располагают к тому, чтобы влиятельные люди взяли меня хормейстером.
- Как ты можешь быть такой бессердечной? - воскликнула Александра,
ощущая, как ее эмоции действуют на изысканные старинные вещи Сьюки -
овальный раздвижной столик, трехногий стул с плетеным сиденьем в стиле
шекеров [американская религиозная секта, известная, в частности,
изготовлением простой элегантной мебели] - словно волна, несущая обломки к
берегу. - Неужели ты не понимаешь, как это ужасно? В конце концов она лишь
делала то, о чем он ее просил, и отвечала "да". А что еще она могла
сказать?
- Забавная получается штука, - сказала Джейн, сгребая в высокую кучку
на латунном крае блюдечка "пейсли" пепел от сигареты. - Дженни умерла на
днях, - добавила она, будто процитировав.
- Голубушка, - не обращая внимания на Джейн, сказала Александре Сьюки,
- боюсь, мы тут ничего не смогли бы сделать...
- Отпевали ее прах, - продолжала Джейн в том же тоне.
- Так что ты тут ни при чем. Ты просто была игрушкой в чужих руках. И
мы тоже.
- Мы с молитвой на устах, - процитировала Джейн, очевидно, в
заключение.
- Нами просто воспользовался космос.
Александру охватила гордость за собственное искусство:
- Вы обе не смогли бы справиться без меня, у меня такая _сильная
энергетика_, я такой хороший организатор. Замечательно - ощущать свою
власть!
Сейчас она ее ощущала, ее печаль давила на эти стены, лица и предметы -
морской сундучок, табурет на тонких острых ножках, ромбовидные толстые
рамы, - как подушка, наполненная возбуждением и раскаянием.
- В самом деле, Александра, - сказала Джейн, - ты не в себе.
- Знаю, я ужасно себя чувствую. Не пойму, в чем дело. Придаток слева
болит перед каждой менструацией. А ночью ноет поясница так, что
просыпаешься и лежишь, согнувшись, на боку.
- Ох ты, бедная, большая грустная красавица, - сказала Сьюки, вставая и
делая шаг так, что кончики грудей качнулись под блестящей тканью. - Тебе
нужно растереть спину.
- Я так боюсь, - гнусаво произнесла Александра, в носу пощипывало. - Ну
почему именно яичник, если только не...
- Тебе нужен новый любовник, - сказала ей Джейн.
Откуда она знает? Александра сказала Джо, что не хочет его больше
видеть, и в следующий раз он больше не пришел, его не было уже не
несколько дней, а несколько недель.
- Подними-ка свою хорошенькую блузку, - сказала Сьюки, хотя это была
всего лишь одна из старых рубашек Оззи с торчащими уголками воротника,
потому что пластмассовые прокладки выпали, и со старым пятном рядом со
второй пуговицей. Сьюки опустила ей лямку лифчика, расстегнула застежки, и
тяжелая грудь высвободилась с облегчением. Тонкие пальчики Сьюки начали
массировать круговыми движениями, грубая диванная подушка под носом
Александры успокаивающе пахла мокрой собакой. Она закрыла глаза.
- А может, немного помассировать бедра, - высказалась Джейн, по
звяканью и шуршанию можно было догадаться, что она ставит стакан и гасит
сигарету. - Напряжение в пояснице возникает от задней части бедра, и это
напряжение нужно снять. - Ее пальцы с огрубевшими кончиками принялись
пощипывать и поглаживать, создавая эффект pianissimo.
- Дженни... - начала было Александра, вспомнив ее нежный массаж.
- Мы не вредили Дженни, - напевно произнесла Сьюки.
- ДНК ей вредит, - сказала Джейн. - Испорченная ДНК.
Через несколько минут Александра была почти готова уснуть. Страшный
веймаранер Сьюки, Хэнк, торопливо вбежал в комнату, высунув лиловый язык,
и они затеяли игру: Джейн сыпала сухой корм на ноги Александры, а Хэнк
потом его слизывал. Затем они насыпали корму на спину, где была подоткнута
рубашка. Язык у пса был шершавый и мокрый, теплый и липкий, как ножка
огромной улитки. Он хлопал взад-вперед по накрытому на спине Александры
столу. Собака, как и ее хозяйка, любила хрустящую еду, но, наконец
насытившись, удивленно взглянула на женщин и попросила их взглядом круглых
топазовых глаз с фиолетовым облачком в центре каждого прекратить игру.
Хотя в летнее время другие церкви Иствика заметно пустеют, в унитарной
церкви все остается как всегда, разве что прибавляются отдыхающие,
состоятельные религиозные либералы в свободных красных брюках и полотняных
пиджаках, дамы в пестрых ситцевых платьях и летних шляпках, отделанных
лентами. Эти отдыхающие и постоянные прихожане: Неффы, Ричард Смите, Херби
Принз, Альма Сифтон, Гомер Перли и Франни Лавкрафт, молодая миссис Ван
Хорн и относительно новая в городе Роза Хэллибред, без своего неверующего
мужа, но со своей протеже Дон Полански, - были однажды удивлены. Нестройно
пропев "В ночь сомнений и печали" (баритон Даррила Ван Хорна сообщал некую
грубую гармонию хору на галерее), они услышали в проповеди слово "зло",
слетевшее с уст Бренды Парсли. Нечасто слышали такое в этой строгой
церкви.
Бренда выглядела великолепно в открытом черном платье с плиссированным
жабо и шелковым белым шарфом, выгоревшие на солнце, гладко зачесанные
назад волосы открывали высокий лоб.
- В мире существует зло, и в нашем городе тоже, - звучно произнесла
она, затем понизила голос до доверительного регистра, однако он долетал до
каждого уголка старинного святилища, выстроенного в стиле неоклассицизма.
Розовые штокрозы согласно кивали в нижних рамах высоких чистых окон; выше
виднелось безоблачное небо, июльский день манил этих загнанных на скамьи в
белой коробке людей выйти наружу, пойти к лодкам, на пляж, на площадки для
гольфа и теннисные корты, пойти выпить "Кровавую Мэри" на чьей-нибудь
новой яхте из красного дерева с видом на залив и остров Конаникут. Все
будет жариться под яркими солнечными лучами, остров будет ярко зеленеть,
как в те времена, когда здесь жили индейцы племени наррангасет. - Мы не
любим употреблять это слово, - объясняла Бренда тоном не уверенного в себе
психиатра, который много лет молчаливо выслушивал других, а потом сам
начал наконец давать указания. - Мы предпочитаем говорить "несчастный" или
"нуждающийся", "заблудший" или "невезучий". Мы предпочитаем думать о зле
как об отсутствии добра, о мгновенно померкшем солнце, о тени, о слабости.
Так как мир _добр_: Эмерсон и Уитмен, Будда и Иисус научили нас этому.
Наша собственная героическая Энн Хатчинсон жила по завету милосердия,
противопоставив его всяким другим заветам; став матерью в пятнадцать лет и
заботливой повитухой для бесчисленных сестер, она бросила своими
убеждениями вызов ненавидящему мир духовенству Бостона, убеждениями, за
которые ей в конце концов суждено было умереть.
"В последний раз, - думала Дженни Ван Хорн, - чистейшая голубизна
такого июльского дня отражается в моих глазах. Мои веки открыты, роговая
оболочка принимает свет, хрусталики фокусируют его, сетчатка и глазной
нерв передают сигналы мозгу. Завтра полюса Земли наклонятся на один день к
августу и осени, и свет будет немного другой, и испарения от земли
другие". Весь год бессознательно она прощалась с каждым сезоном, каждым
месяцем и переменой погоды, с каждым отмеренным мгновением осеннего
великолепия и увядания, зимнего промерзания, когда свет дня отражается на
твердеющем льду, и с тем мгновением весны, когда - пригретые -
распускаются подснежники и крокусы в спутанной бурой траве, где-нибудь в
укромном местечке на солнечной стороне, защищенные каменной стеной, как
влюбленные, что согревают своим дыханием шею любимого; а прощалась, потому
что не увидит больше смены времен года. Не увидит дней, проходящих в
спешке и делах, в заботах взрослых и веселом безделье детей, - _дням
действительно придет конец, небо закроется, как объектив огромной
фотокамеры_. От этих мыслей у нее закружилась голова; Грета Нефф, уловив,
о чем она думает, потянулась к ее коленям и сжала ей руку.
- Пока мы отвернулись от зла вообще в мире, - с блеском вещала Бренда,
глядя перед собой на дальние хоры с недействующим органом и стоящими
хористами, - обратили свой гнев на зло, творимое в Юго-Восточной Азии
фашиствующими политиками и капиталистическими захватчиками в погоне за
обеспечением и расширением рынков сбыта, ухудшающих экологию, пока наши
взоры были обращены туда, мы проглядели зло, творимое в наших собственных
домах, домах Иствика, таких спокойных и прочных с виду. И мы виноваты, да,
да, ибо упущение равно проступку. Тайное недовольство и расстройство
личных планов сотворили зло из суеверий, которые наши предки объявили
отвратительными и которые _действительно_, - голос Бренды красиво затих в
мягком удивлении, как у учительницы, успокаивающей чету родителей, не
показывая им табель с ужасными оценками, как у женщины-эксперта по
производительности труда, вежливо уведомляющей провинившуюся работницу об
увольнении, - отвратительны.
Но за этим затвором должен находиться глаз, око высшего существа, и как
несколькими месяцами раньше ее отец, так и Дженни в предчувствии конца
пришла, чтобы довериться этому существу, пока ее новые друзья и
машины-гуманоиды в Уэствикской больнице боролись за ее жизнь. Проработав
сама несколько лет в больнице, Дженни знала, как бесстрастно выглядит в
конце статистика, когда получены результаты применения всего этого доброго
и дорогостоящего милосердия. Больше всего страдала она от тошноты,
появлявшейся после приема лекарства, а теперь и после облучения, которому
она подвергалась дважды в неделю, когда, спеленутую и привязанную ремнями
на огромном подвижном столе из хрома и холодной стали, ее приподнимали
туда-сюда, пока у нее не начиналась морская болезнь. Пощелкивание
отсчитываемых секунд радиоактивного жужжания нельзя было изгнать из
памяти, оно преследовало ее даже во сне.
- Есть род зла, - говорила Бренда, - с которым мы должны бороться. Его
нельзя терпеть, его не надо объяснять, его нельзя прощать. Социология,
психология, антропология - все эти создания современного разума в данном
конкретном случае не должны ничего смягчать.
"Никогда я опять не увижу, как свисают с крыш сосульки, - подумала
Дженни, - или как полыхает осенним золотом клен. Или то мгновение в конце
зимы, когда весь грязный снег съедается оттепелью, подмывается и
обваливается". Осознание всего этого было сродни ощущениям ребенка, когда
он протирает пальчиком запотевшее окно, стоя у батареи в холодный ветреный
день: через незамутненное стекло Дженни заглянула в бездонное никуда.
Бренда, распустив по плечам волосы - а может, они так и лежали с начала
службы или рассыпались в пылу речи? - вновь собралась с силами.
- Эти женщины - и давайте не станем из любви к своему полу или из
гордости за свой пол отрицать, что они _являются_ женщинами, - долго
оказывали пагубное влияние на нашу общину. Они были неразборчивы в связях.
Они в лучшем случае пренебрегали своими детьми, а в худшем случае плохо с
ними обращались, воспитывали их в богохульстве. Своими гадкими поступками
и чарами, которые невозможно передать словами, они побудили некоторых
мужчин совершить безумные поступки. Они довели несколько человек - я
твердо убеждена в этом - до смерти. А теперь спустили своего демона -
обрушили ярость... - Между полных крашеных губ, как из цветка штокрозы,
появился сонный шмель и полетел над головами прихожан на поиски пищи.
Дженни тихонько хихикнула. Грета еще раз пожала ее руку. С другой
стороны рядом с Гретой тихо похрапывал Рей Нефф. Оба супруга были в очках:
на Грете овальные старушечьи в стальной оправе, на Рее прямоугольные без
оправы. Каждый из Неффов казался одной большой линзой. "А я сижу между
ними, - подумала Дженни, - как нос". Все молчали, объятые страхом, Бренда
прямо стояла на кафедре. У нее над головой был не тусклый латунный крест,
висевший здесь долгие годы, а солидный новый латунный круг, символ
совершенного единства и мира. Это была идея Бренды. Она слегка перевела
дыхание и попыталась говорить, хотя во рту ей что-то мешало.
- _Их зло отравляет сам воздух, которым мы дышим_, - заявила она, и изо
рта появился бледный голубой мотылек, а затем его младшая коричневая
сестрица, этот второй мотылек упал с глухим стуком, усиленным микрофоном,
на аналой, потом расправил крылышки и стал пробиваться к небу, запертому
высоко за длинным окном. - Их завишть ишпортила вшех наш. - Бренда
наклонила голову, и между губами протиснулась особенно яркая пушистая
бабочка "монарх", ее оранжевые крылышки обрамляла широкая черная полоска,
трепещущий полет под белыми стропилами был ленив и небрежен.
Дженни почувствовала напряженное разбухание в бедном истощенном теле,
как будто оно было куколкой бабочки.
- Помогите, - отрывисто прокричала Бренда, чистые страницы ее
проповеди, лежащие на аналое, были забрызганы слюной и испражнениями
насекомых. Казалось, она задыхается. Длинные платиновые волосы
развевались, а латунное "О" сияло в солнечных лучах. Паства нарушила
ошеломленное молчание, раздались голоса. Франни Лавкрафт громко, как
обычно говорят глуховатые люди, предложила вызвать полицию. Реймонд Нефф
взял это на себя, подпрыгнул и стал размахивать кулаком в пронизанном
солнцем воздухе, у него дрожали челюсти. Дженни хихикала; распиравшее ее
веселье нельзя было больше сдерживать. Почему-то всеобщее оживление было
таким же смешным, как в мультфильме, когда неугомонный кот поднимается,
чтобы возобновить преследование, после того как его расплющили. Она
расхохоталась - высоким чистым голосом, как яркая бабочка, - и вырвала
руку, сжатую сострадательной Гретой. Ей хотелось знать, кто все это
учудил: Сьюки, все знали, валялась в постели с этим лицемером Артуром
Хэллибредом, пока его жена была в церкви; хитрый элегантный старина Артур
трахал своих студенток в течение тридцати лет, когда преподавал физику в
Кингстоне. Джейн Смарт уехала в Уорвик играть на органе для секты
последователей доктора Муна, собравшихся в заброшенном квакерском
молитвенном доме; окружение там (Джейн рассказала Мейвис Джессап, которая
рассказала Розе Хэллибред, а та рассказала Дженни) унылое, все эти юнцы из
верхнего слоя среднего класса, с промытыми мозгами и стрижкой, как у
морских пехотинцев, но деньги платили хорошие. Александра, должно быть,
лепила своих малышек или пропалывала хризантемы. Возможно, ни одна из трех
не хотела ничего подобного, оно само носилось в воздухе, как те
ученые-ядерщики, что состряпали атомную бомбу, чтобы победить Гитлера и
Тодзио, а сейчас так мучаются угрызениями совести. Как Эйзенхауэр,
отказавшийся подписать перемирие с Хо Ши Мином, чтобы положить конец всем
беспорядкам. Как поздние полевые цветы, золотарник и те, что называют
"кружево королевы Анны", восставшие теперь из спавших семян на неровных,
запаханных под пар полях, где когда-то давно черные рабы открывали ворота
перед помещиками, ехавшими верхом во фраках и цилиндрах из бобра или
фетра. Во всяком случае, все это так _смешно_. Херби Принз, чье туго
обтянутое кожей лицо с толстыми щеками и двойны