Балто под дикий вой непогоды, не представляю. Может, полчаса. Может, и того меньше. Проснувшись от холода, я протянул руку, чтобы взять у Джекстроу карманный фонарь. Было ровно четыре утра.
     Я оглядел своих спутников. Сна у Джекстроу не было ни в одном глазу.
     Наверняка он не спал ни минуты, боясь, чтобы кто-то из нас не уснул навеки.
     Зейгеро ворочался во сне. Сомнений в том, что мы трое останемся в живых, у меня не было. За судьбу Елены я не был уверен. Семнадцатилетние девушки, даже не привыкшие к тяготам, обычно обладают способностью быстро восстанавливать свои силы. Но в Елене, я видел, что-то сломалось. После гибели ее хозяйки девушка стала замкнутой, диковатой. Очевидно, смерть миссис Дансби-Грегг повлияла на нее гораздо сильнее, чем можно было предположить. За исключением последних двух суток, аристократка, очевидно, не очень баловала свою служанку вниманием и заботой. Но девушка была совсем юной, к тому же она лучше остальных знала миссис Дансби-Грегг. Оказавшись одна среди чужих людей, молодая немка смотрела на свою госпожу как на спасительный якорь... Я попросил Джекстроу растереть ей руки, а сам занялся осмотром Малера и Марии Легард, - Выглядят они неважно, - заметил Зейгеро, тоже наблюдавший за ними. Есть ли у них шанс выжить?
     - Не знаю, - неохотно ответил я. - Ничего не могу сказать.
     - Не принимайте близко к сердцу, док. Вы тут ни при чем. - Юноша махнул в сторону белой пустыни. - Уж очень плохо оборудован ваш лазарет.
     - Что верно, то верно, - печально улыбнулся я и указал головой в сторону больного. - Наклонитесь, послушайте, как он дышит. Скоро ему конец.
     Окажись на его месте кто-то другой, я бы сказал, что часа через два. Но с Малером обстоит иначе. У него есть воля к жизни, он мужествен, словом, это человек... Но через двенадцать часов он умрет.
     - А много ли осталось жить мне, доктор Мейсон? Я повернулся и удивленно посмотрел на Марию Легард. Голос ее превратился в едва слышный, хриплый шепот. Старая актриса попыталась улыбнуться, но вместо улыбки у нее получилась жалкая гримаса. Было видно, что ей совсем не весело.
     - Господи, вы пришли в себя! - Сняв с нее перчатки, я принялся растирать ее ледяные, исхудавшие руки. - Вот и чудно. Как себя чувствуете, мисс Легард?
     - А как я должна чувствовать себя? - произнесла она с вымученным задором. - Не надо мне зубы заговаривать, Питер. Так сколько?
     - Вам предстоит еще тысяча спектаклей в старом "Аделфи". - Освещенный фонарем, воткнутым в снег, я подался вперед, чтобы старая актриса не увидела выражения моего лица. - Если серьезно, то, поскольку вы пришли в себя, это добрый признак.
     - Однажды я исполняла роль королевы, которая пришла в .себя, чтобы произнести перед смертью несколько драматических слов. А вот мне сейчас никакие драматические слова на ум почему-то не приходят. - Я напрягал слух, чтобы услышать, что она шепчет. - Вы ужасный врун, Питер. Есть ли у нас хоть какая-то надежда?
     - Разумеется, - солгал я, лишь бы не касаться опасной темы. - Доберемся до побережья, там нас заметят с самолета или судна. А это произойдет во второй половине дня завтра. Вернее, сегодня. Осталось идти каких-то двадцать миль!
     - Двадцать миль! - вырвалось у Зейгеро. - Что, ветродуй уже кончился? спросил он и, дурачась, приложил сложенную лодочкой ладонь к уху, словно не слыша завывания пурги.
     - Скоро кончится, мистер Зейгеро, - заверил его Джекстроу. - Эти "уиллиуау" быстро выдыхаются. На сей раз пурга продолжается дольше обыкновенного, но уже заметно поутихла. А завтра наступит ясная морозная погода.
     - Морозец не помешает, - одобрительно произнес юноша. И, повернувшись в мою сторону, добавил:
     - Старая дама снова отключилась, док.
     - Да. - Я перестал растирать Марии Легард руки и надел на них рукавицы.
     - Давайте взглянем на ваши лапки, мистер Зейгеро, не возражаете?
     - Для вас я Джонни, док. Теперь я чист, не забыли? - Он протянул мне свои ручищи. - Хорош видок, а?
     Видок был отнюдь не хорош. Насмотрелся я на обмороженные руки, побывав в Корее и других горячих точках, но такое зрелище видел впервые. Руки юноши были в белых и желтых пятнах, словно неживые. Вместо кожного покрова - одни волдыри. Во многих местах ткань омертвела.
     - Куда-то подевал свои рукавицы, - стал оправдываться Зейгеро. Вернее, потерял еще миль пять назад. Сразу и не почувствовал. Наверное, оттого, что руки окоченели.
     - А сейчас что-то чувствуете? Вот здесь и вот здесь. - Я прикоснулся к участкам, где еще не было нарушено кровообращение, и он кивнул.
     - Без рук останусь, док? Их ампутируют?
     - Нет. - Я решительно мотнул головой, решив не сообщать бедняге, что часть пальцев у него омертвела.
     - А я смогу когда-нибудь выйти на ринг? - И снова небрежный, полунасмешливый тон.
     - Трудно сказать. Никогда не знаешь наперед...
     - Так смогу я выйти на ринг?
     - Нет, не сможете.
     После продолжительного молчания юноша спокойно спросил:
     - Вы уверены, док? Абсолютно уверены?
     - Абсолютно уверен, Джонни. Ни один член врачебной комиссии не допустит тебя к состязаниям по боксу. Иначе он попадет в черный список.
     - Ну, тогда все ясно. Фабрика пластмассовых изделий в Трентоне, что в штате Нью-Джерси, приобрела себе нового работника. Да и то сказать, занятия боксом слишком много отнимают сил. - Ни сожаления, ни безысходности не прозвучало в голосе юноши. У него, как и у меня, были другие, более неотложные проблемы. Он стал вглядываться во мрак, потом повернулся к нам с Джекстроу. - А что это творится с вашей ищейкой, Джекстроу?
     - Не знаю. Надо будет выяснить, в чем дело. - Во время нашего разговора Балто уже дважды оставлял нас, исчезая в снежной мгле, но через несколько минут возвращался. Видно, что-то его тревожило. - Скоро вернусь.
     Джекстроу поднялся и следом за лайкой скрылся за белой пеленой. Вскоре он появился вновь.
     - Пойдемте посмотрим, что я увидел, доктор Мей-сон.
     В сотне ярдов от нас, недалеко от края ледниковой долины, при свете фонаря, включенного эскимосом, я заметил черное пятно, а в нескольких футах от него - пятно поменьше и почти бесцветное.
     - Масло из коробки передач или фильтра, предположил Джекстроу и, направив луч фонаря в сторону, прибавил:
     - А там видны следы от гусениц.
     - Следы свежие? - поинтересовался я. Это можно было предположить по тому, что их не успела замести поземка.
     - Пожалуй. Остановка была длительной, доктор Мейсон. Посмотрите на величину пятна.
     - Произошла поломка? - спросил я, хотя сам так не думал.
     - Пургу пережидали. Корадзини, должно быть, не видел дороги. - Если бы у этой парочки сломался двигатель, им бы ни за что не удалось завести его вновь.
     Я знал, что Джекстроу прав. Ни Смоллвуд, ни Корадзини не произвели на меня впечатления хороших механиков. Это было действительно так, они не притворялись.
     - Может, они все еще находились здесь, когда мы сделали остановку? Черт побери, надо было нам пройти еще сотню ярдов.
     - Потерянного не вернешь, доктор Мейсон. Я уверен, тогда они были еще здесь.
     - Почему же мы не услышали шум двигателя?
     - В такую-то пургу!
     - Джекстроу! - позвал я, надеясь на чудо. - Джекстроу, ты спал там, в укрытии?
     - Нет.
     - Долго продолжался привал?
     - Полчаса, а то и меньше.
     - Выходит, они недавно находились здесь. Господи, да они не далее, чем в миле от нас. Пурга стихает, температура падает. Мы окоченеем, если будем прохлаждаться. Возможно, трещины задержат вездеход...
     Не закончив фразы, я бросился назад, скользя и падая. Рядом со мной, следом за Балто, бежал Джекстроу. Зейгеро успел подняться и ждал, когда мы вернемся. Елена тоже была на ногах. Схватив ее за руки, я воскликнул:
     - Елена! С вами все в порядке! Как себя чувствуете?
     - Лучше, гораздо лучше. - Судя по голосу, чувствовала она себя неважно.
     - Простите меня, я вела себя как дура, доктор Мейсон. Даже не знаю...
     - Это не имеет никакого значения, - оборвал я ее. - Идти сможете? Вот и отлично. - Охваченный радостным волнением, я в двух словах рассказал Зейгеро, в чем дело. Минуту спустя, посадив Малера и Марию Легард на нарты, мы продолжали путь.
     Однако радость оказалась непродолжительной. Шли мы быстро, порой переходя на бег рысцой. Но двигаться с нартами по неровной поверхности глетчера было не так-то просто. Один раз нарты перевернулись и старики со всего маху грохнулись на лед. Пришлось поубавить прыти. Еще одно такое падение, даже сильная тряска, и сани превратятся в катафалк. Время от времени Джекстроу направлял неяркий луч фонаря на следы гусениц. Хотя следопыт я аховый, но заметил, что они становятся все менее отчетливыми.
     Наконец я понял: пора прекратить гонку и признать свое поражение: мы отстали на три, а то и все четыре мили. Вездеход нам уже не догнать, только из сил выбьемся.
     Джекстроу и Зейгеро согласились со мной. Мы посадили Елену на нарты (пусть поддерживает больных), перекинули постромки через плечо и пошагали, понурясь, погруженные в невеселые мысли.
     Джекстроу оказался прав. Пурга стихла, словно ее не бывало. Над глетчером нависла тишина. Снегопад прекратился, тучи рассеялись, на темный стылый небосвод высыпали яркие звезды. Столбик термометра опустился много ниже нуля, но к стуже нам было не привыкать. К восьми утра, три часа спустя после привала, прошли мы шесть миль. Условия для похода были идеальными.
     Правда, поверхность ледника была отнюдь не идеальной, а порой и отвратительной. Глетчер редко движется плавно, как река. Чаще всего он представляет собой как бы потоки рассеченной трещинами и расселинами лавы, застывшей в виде уступов и ступеней гигантской лестницы. Глетчер Кангалак исключением не был. То тут, то там попадались ровные участки, но, как правило, приходилось двигаться по краям, где скорость ледяного потока была меньшей, а поверхность более гладкой. Мы спускались по левой стороне, но и там это стоило немалого труда. То и дело дорогу преграждали гряды морен или глубокие сугробы, которые намело ночной пургой. Единственным нашим утешением была мысль, что злоумышленникам достается еще больше. Об этом свидетельствовали извилистые, петляющие следы гусениц.
     Я ломал голову, далеко ли от нас снегоход Хиллкреста. Преодолев перевал, его партия могла взять курс на запад. Тогда она давно бы добралась до побережья: даже пурга, разгулявшаяся ночью, не смогла бы помешать движению "Сноукэта": двигатель машины надежно защищен, а гигантские гусеницы без труда преодолеют рыхлый снег. Но даже если бы Хиллкрест заподозрил неладное и двигался к побережью, он мог оказаться миль на двадцать севернее или южнее нас. Мог даже находиться в полутора десятках миль впереди. Хотя мы остались без карт, я был уверен, что от берега нас отделяет именно такое расстояние. А что, если Хиллкрест, человек осмотрительный и умный, решил действовать хитрее и не прорываться прямиком к морю? Преодолев гряду Виндеби, он мог двигаться к побережью зигзагом, как при поисковых операциях.
     В таком случае их "Сноукэт" отстал от нас миль на тридцать. Какая досада, что друзья наши в каких-то двух-трех часах хода, но связаться с ними нет никакой возможности. А без рации или иного средства связи встретиться в этих бескрайних однообразных просторах все равно, что отыскать иголку в стоге сена.
     В начале девятого мы сделали остановку. Повинуясь чувству врачебного долга, я решил взглянуть на больных, хотя помочь им ничем не мог, ограничившись одним лишь массажем. Затрудненное дыхание Малера воспринималось нами как знак близкой смерти. Эти усилия гасили последние угли еще теплившейся в старике жизни. Часа через три, самое позднее к полудню, больному наступит конец. Теперь ничто не спасет его. Тащить его на нартах было бессмысленно. Все равно он ничего не понимает и не чувствует.
     Зачем его мучить? Надо оставить его здесь, на глетчере. Пусть мирно отойдет в мир иной. Но я тотчас отогнал от себя эту подлую мысль. Ведь Малер стал для нас символом. Да, мы оставим его, когда он испустит дух. Но ни секундой раньше.
     Умирала и старая актриса. Но тихо, без суеты. Так гаснет, помигав, пламя свечи. Кто будет из них первым? Одно ясно: обоим сегодня придет конец.
     Двигаться становилось все труднее. И не столько из-за крутого уклона (все чаще и чаще нарты обгоняли нас). Батареи фонаря Джекстроу почти сели, а щели и трещины, до этого лишь досаждавшие нам, теперь стали представлять для нас смертельную опасность. Вот когда особенно пригодилось нам чутье Балто, умевшего обнаруживать трещины даже под слоем снега в любое время дня и ночи.
     В то утро умный пес ни разу не подвел нас. Он постоянно бежал впереди, а когда необходимо было предупредить нас об опасности, возвращался назад.
     Однако, несмотря на все наши старания, двигались мы как черепахи.
     Примерно в половине девятого мы наткнулись на тракторные сани, уткнувшиеся в моренную гряду. Несмотря на темноту, мы поняли, что произошло.
     На крутом спуске, да еще с крутыми обочинами справа и слева, сани стали для преступников обузой. Судя по следам, их мотало из стороны в сторону.
     Прицепленные дышлом к трактору, без тормозов, сани, видно, норовили занести задок вездехода. Опасаясь не без причины, что трактор может опрокинуться на бок или, того хуже, сползти в расселину, Смоллвуд и Корадзини решили бросить их.
     Удивительно, как преступники не догадались сделать это раньше, ведь продовольствие и топливо можно было погрузить в кузов. Насколько я мог судить, остальной груз остался на санях. Преступники захватили с собой только рацию. Взяв одеяла, которыми мы недавно прикрывали мнимых преступников Зейгеро и Левина, на сей раз мы укутали ими потеплее Малера и Марию Легард.
     Через три сотни ярдов я застыл на месте. Нарты ударили меня по ногам, я поскользнулся и упал. А поднявшись со льда, негромко засмеялся. Впервые за несколько дней. Подошедший ко мне Зейгеро заглянул мне в лицо.
     - Что стряслось, док?
     Я снова засмеялся, но тут же получил от него оплеуху.
     - Кончай придуривать, док, - грубо проговорил он. - Нечему радоваться.
     - Как раз наоборот. Есть причины радоваться, - возразил я, потирая щеку и вовсе не обижаясь на юношу. - И как я сразу не сообразил, черт возьми!
     - Чего не сообразил? - недоумевал боксер, решив, что у меня продолжается истерика.
     - Вернемся к саням, тогда поймешь. Смоллвуд решил, что все предусмотрел, но, как говорится, и на, старуху бывает проруха. У него вышла промашка. И какая! Ко всему и погода подходящая. - Я повернулся и буквально побежал назад.
     Станции и полевые партии, работающие в рамках программы Международного геофизического года, оснащены стандартными комплектами. В комплект входит много всякой всячины, и непременной его принадлежностью являются сигнальные ракеты, которые нашли широкое применение четверть века назад. Впервые их использовали в Антарктиде. Ракеты эти незаменимы как средство визуальной сигнализации в условиях полярной ночи. Кроме них, используются радиозонды.
     Чего-чего, а уж этого добра у нас хватало. Ведь сбор информации о плотности, давлении, влажности воздуха и направлении ветра в верхних слоях атмосферы основная задача нашей экспедиции - невозможен без этих приборов. Зонды, упакованные в ящики вместе с палатками, веревками, топорами и лопатами, которые нам так и не довелось использовать во время похода, представляют собой аэростаты, оснащенные радиопередатчиками, автоматически передающими на землю сведения о погоде. Запускают их на высоту от ста тысяч до ста пятидесяти тысяч футов. Кроме того, у нас были радиоракеты, выстреливаемые с аэростатов после того, как те поднимаются выше плотных слоев атмосферы. Но в тот момент радиоракеты меня не интересовали. Как, впрочем, и аэростаты, запускаемые на значительную высоту. Нас вполне устроила бы и высота пять тысяч футов.
     При тусклом свете фонаря Джекстроу мы отлично справились с работой, поскольку не раз проделывали такие операции: присоединить к шару баллон с водородом, отвязать радиопередатчик, а на его место установить связку магниевых ракет с патроном циклонита. Мы подожгли огнепроводный шнур и разрезали веревку. Прежде чем первый аэростат достиг высоты пятисот футов, мы наполнили водородом второй шар. Едва присоединили к баллону с водородом третий шар и начали отвязывать передатчик, как над аэростатом, поднявшимся на четыре тысячи футов, рассыпалась огнями первая ракета.
     Я даже не ожидал такого успеха. Разделяя мою радость, Зейгеро хлопнул меня по спине.
     - Доктор Мейсон, - важно проговорил он, - беру свои слова назад. Вы просто молодчина.
     - А как же иначе, - согласился я. Действительно, при такой видимости только незрячий не заметил бы эту ослепительную вспышку. Конечно, если бы он смотрел в нашу сторону. Но я был уверен, что Хиллкрест и пятеро его спутников, разыскивающие нас, непременно увидят ракету.
     После того как погасла первая ракета, много выше ее вспыхнула вторая.
     Если вдоль побережья патрулируют суда, их экипажи тоже увидят сигнальные ракеты и запеленгуют нас. Я посмотрел на Джекстроу и Зейгеро и, даже не разглядев как следует их лица, понял, о чем они думают. Мне стало не по себе. Вполне вероятно, преступники, находящиеся всего в нескольких милях от нас, тоже увидели вспышки. И сообразили, что это первая ячейка сети, которую могут набросить на них. Беспощадные убийцы, испугавшись, станут еще опаснее.
     А ведь у них в руках Маргарита и отец Джонни Зейгеро. Но выбора у меня не было. Чтобы не думать о заложниках, я взглянул на небо и на миг зажмурился.
     По недосмотру или из-за того, что мы не рассчитали длину огнепроводного шнура, третья ракета вспыхнула на высоте пятисот с небольшим футов.
     Бело-голубое пламя почти сразу же слилось с ярко-оранжевым. Загорелась оболочка шара. Охваченный огнем, он медленно опускался вниз.
     Не в силах оторваться от этого зрелища, я упустил из виду другое, гораздо более важное для нас обстоятельство. О Джекстроу этого не скажешь.
     Он никогда ничего не упускает из виду. Почувствовав, как он сжал мою руку, я оглянулся и увидел его белоснежную улыбку. Затем повернулся туда, куда он указывал. На юго-востоке, невысоко над горизонтом, в каких-то пяти милях от нас, описав дугу, опускалась красная с белым сигнальная ракета.
     Чувства, которые охватили нас, во всяком случае меня, не поддаются описанию. Более великолепной картины я в жизни не видел. Такой радости я не испытал даже когда двадцать минут спустя заметил, как подпрыгивают, приближаясь к нам, два мощных снопа света. Перевалив через бугор, к тому месту, где мы стояли на краю ледника, неистово размахивая длинным металлическим шестом с укрепленным на его конце последним фальшфейером, двигалась машина. Прошло минут десять, которые показались мне вечностью, и огромный снегоход, выкрашенный в красный и желтый цвета, остановился около нас. Подхваченные руками друзей, мы оказались в кузове великолепно оснащенной, с надежной теплоизоляцией машины. Даже не верилось, что мы в тепле и уюте.
     Хиллкрест был рослый, краснолицый, чернобородый мужчина с веселым, открытым, жизнелюбивым характером. За его обманчиво простодушной внешностью не сразу удавалось разглядеть человека проницательного ума и большой энергии. Сейчас один вид его доставлял мне удовольствие. Я сидел, развалясь на стуле, со стаканом бренди в руке. Впервые за пять дней, хотя и ненадолго, я расслабился. Уверен, наша внешность внушала ему иные чувства. При ярком свете плафона я увидел пожелтевшие, покрытые волдырями и струпьями осунувшиеся лица, кровоточащие, с почерневшими ногтями, неповинующиеся нам руки, и ужаснулся. Однако Хиллкрест не подал и виду, что потрясен. Прежде чем задать хотя бы один вопрос, он напоил нас горячим, уложил Малера и Марию Легард на койки с высоким ограждением, положив в постель теплотворные таблетки; отдал какие-то указания повару, успевшему разогреть ужин.
     - Ну а теперь перейдем к главному, деловито произнес капитан