подчиняются ему. Разве европейские народы не считали в течение  чуть  ли  не
пятнадцати веков неопровержимой истиной такие религиозные  легенды,  которые
при ближайшем исследовании оказываются столь  же  варварскими  [16],  как  и
легенды Молоха. Ужасающая нелепость такой легенды не была замечена в течение
многих веков, и даже  такие  могущественные  гении  как  Галилей,  Ньютон  и
Лейбниц ни на одну минуту не допускали возможности ее оспаривания. Ничто  не
может лучше этого факта доказать гипнотизирующее влияние общих верований, но
в то же время и  ничто  так  ясно  не  указывает  на  унизительные  границы,
поставленные человеческому уму!
   Лишь только  какой-нибудь  новый  догмат  утвердился  в  душе  толпы,  он
немедленно становится вдохновителем всех ее учреждений, ее  искусства  и  ее
поведения. Власть его над душами абсолютна. Люди долго только и  мечтают  об
его реализации, законодатели хлопочут об его применении  в  жизни,  философы
же, артисты и литераторы занимаются его  разъяснением,  воспроизводя  его  в
различных  формах.  Из  основного  верования  могут,   конечно,   возникнуть
временные побочные идеи, но они всегда будут носить на себе  отпечаток  того
верования, из  которого  произошли;  египетская  цивилизация,  средневековая
европейская  цивилизация,  мусульманская  цивилизация  арабов  -   все   они
происходят из того небольшого числа религиозных верований, которые  наложили
свой отпечаток на самомалейшие элементы этих  цивилизаций,  вследствие  чего
можно  с  первого  же  взгляда  распознать  эти  основные  верования.  Итак,
благодаря общим верованиям люди каждой эпохи бывают окружены сетью традиций,
мнений и привычек, от ига которых они не в состоянии  избавиться  и  которые
обусловливают их взаимное сходство. Эти верования управляют людьми  так  же,
как и вытекающие из них обычаи, руководящие всеми  малейшими  актами  нашего
существования настолько, что даже самый независимый ум не  может  совершенно
освободиться от их  власти.  Истинной  тиранией  может  быть  только  такая,
которая бессознательно действует на души, так как  с  нею  нельзя  бороться.
Тиберий, Чингисхан, Наполеон,  без  сомнения,  были  опасными  тиранами,  но
Моисей,  Будда,  Магомет  и  Лютер  из  глубины  своих  могил  еще   сильнее
властвовали над душами. Заговор может свергнуть  тирана,  но  что  он  может
сделать против какого-нибудь прочно установившегося  верования?  В  яростной
борьбе с католицизмом, несмотря даже на кажущееся сочувствие народных масс и
на все способы  истребления,  столь  же  немилосердные,  как  и  во  времена
инквизиций, побежденной оказалась всетаки  великая  революция.  Единственные
настоящие тираны, которых знало человечество, всегда были тени  умерших  или
же  иллюзии,  созданные  самим  же  человечеством.  Нелепость  многих  общих
верований с философской точки зрения никогда не препятствовала их торжеству.
Даже более: торжество это только и возможно при условии, если  в  верованиях
заключается какой-нибудь таинственный вздор;  так  что  очевидная  нелепость
некоторых современных верований никак не может  препятствовать  им  овладеть
душою толпы.
   2. Непостоянные мнения толпы
   Над прочно установившимися верованиями, о которых только  что  шла  речь,
лежит поверхностный слой мнений, идей и мыслей,  постоянно  нарождающихся  и
исчезающих. Некоторые из них держатся всего лишь один день,  но  даже  более
или менее важные из них не продолжаются дольше жизни  одного  поколения.  Мы
говорили уже, что изменения, которым подвергаются мнения, иногда имеют более
поверхностный,  нежели  существенный  характер,  и  всегда  носят  на   себе
отпечаток характера расы. Рассматривая,  например,  политические  учреждения
страны, в которой мы живем, мы указывали, что самые противоположные  с  виду
партии: монархисты, радикалы, империалисты, социалисты  и  т.п.  в  сущности
имеют совершенно одинаковый идеал, что зависит исключительно от  умственного
строения  нашей  расы,  так  как  в  другой  расе  под  этим  же   названием
подразумевается  совершенно   противоположный   идеал.   Никакие   названия,
присваиваемые мнениям, ни ложное применение их в  жизни  не  могут  изменить
сущности  вещей.  Буржуа  революции,  пропитанные  латинской  литературой  и
вперившие свои взоры в римскую республику, заимствовали у нее ее законы,  ее
пуки прутьев, скрывавшие секиры, и тоги, стараясь перенять ее  учреждения  и
следуя во всем ее примеру Но они не сделались римлянами  от  этого,  хотя  и
находились  под  влиянием  могущественного  исторического   внушения.   Роль
философа, следовательно, заключается в том, чтобы разыскать то, что  уцелело
от старых верований под изменившейся внешностью, и  различить,  что  в  этом
движущемся потоке мнений надо отнести на счет общих верований и души расы.
   Не обладая таким философским критерием, можно было бы думать,  что  толпа
меняет свои религиозные и политические убеждения  очень  часто  и  когда  ей
вздумается.  В  самом  деле,   вся   история,   политическая,   религиозная,
художественная и литературная указывает на  это.  Возьмем,  например,  очень
краткий период нашей истории, от 1790 до 1820 г. - тридцатилетний промежуток
времени, захватывающий лишь одно поколение. Мы видим, что толпа сначала была
монархической,   затем   чрезвычайно   революционной,   потом   она    стала
империалистской и наконец опять вернулась к монархизму. В религии в  это  же
время толпа переходит от католицизма к атеизму, затем  к  деизму  и  наконец
возвращается к самым преувеличенным формам католицизма. Но так поступает  не
одна только толпа, а и те, кто руководит ею; мы с удивлением видим, как  эти
же самые члены Конвента, заклятые враги королей, не признающие ни богов,  ни
монархов, становятся самыми смиренными слугами Наполеона  и  с  благочестием
несут восковые свечи в процессиях при Людовике XVIII.
   А в последующие семьдесят лет сколько перемен произошло в мнениях  толпы!
"Коварный Альбион" становится в начале  этого  века  союзником  Франции  при
наследнике Наполеона, и Россия, подвергавшаяся дважды нашему нашествию и так
радовавшаяся нашей  последней  неудаче,  внезапно  стала  признаваться  нами
лучшим нашим другом.
   В литературе, искусствах  и  философии  такие  перемены  совершается  еще
быстрее. Романтизм, натурализм, мистицизм и т.п. нарождаются и погибают один
за другим, и артист и  писатель,  которые  вчера  еще  превозносились  нами,
сегодня уже возбуждают только одно глубокое презрение.
   Если мы  будем  анализировать  все  эти  перемены,  кажущиеся  нам  столь
глубокими, то увидим, что все, что противоречит общим верованиям и  чувствам
расы, имеет лишь эфемерное существование, и на  время  уклонившееся  течение
реки возвращается всегда снова к своему  прежнему  направлению.  Мнения,  не
связанные ни с каким общим верованием или чувством расы и, следовательно, не
имеющие прочности, находятся во власти всяких случайностей, другими словами,
зависят от малейших изменений  среды.  Возникнув  под  влиянием  внушения  и
заразы, мнения эти  всегда  имеют  временный  характер:  они  нарождаются  и
исчезают, иногда с такой же быстротой, как песчаные дюны,  наносимые  ветром
на берегу моря.
   В наши  дни  количество  подвижных  мнений  толпы  стало  больше,  нежели
когда-либо, и это обусловливается следующими тремя причинами:
   Первая причина - это постепенное ослабление  прежних  верований,  которые
все более и  более  теряют  свою  власть  и  не  могут  уже  действовать  на
преходящие мнения толпы, давая им известное направление. Исчезновение  общих
верований предоставляет место массе частных мнений, не имеющих ни  прошлого,
ни будущего.
   Вторая - это все возрастающее могущество  толпы,  которая  встречает  все
менее и менее противовеса, и  вследствие  этого  необыкновенная  подвижность
идей, наблюдающаяся в  толпе,  может  проявляться  совершенно  свободно,  не
встречая нигде помехи.
   Третья  -  печать,  распространяющая  самые   противоречивые   мнения   и
внушениями  одного  рода  быстро  сменяющая  внушения  другого  рода.  Таким
образом, ни одно мнение не может утвердиться и осуждается на гибель  прежде,
чем оно успеет распространиться настолько, чтобы сделаться общим.
   Все эти причины вызвали совершенно новое явление в истории мира и  притом
в  высшей  степени  характерное  для  современной  эпохи  -   это   бессилие
правительств руководить мнением толпы.
   Некогда, еще не так  давно,  действие  правительств,  влияние  нескольких
писателей и весьма  небольшого  количества  органов  печати  были  истинными
регуляторами мнений  толпы.  В  настоящее  время  писатели  потеряли  всякое
влияние, журналы же  служат  лишь  отражением  мнений  толпы.  Что  касается
государственных людей, то вместо того чтобы  направлять  мнение  толпы,  они
стараются за ним следовать. Они боятся этого мнения, и  эта  боязнь,  иногда
доходящая даже до степени ужаса, лишает их устойчивости в поступках.
   Таким образом, мнение толпы стремится все более и  более  к  тому,  чтобы
сделаться высшим регулятором политики. В настоящее время оно  уже  настолько
пользуется властью, что может навязывать государству  известные  союзы,  как
это можно  было  наблюдать  недавно  в  деле  союза  с  Россией,  вызванного
исключительно народным  движением.  Характерным  симптомом  для  наших  дней
является также согласие  пап,  королей  и  императоров  давать  интервью  и,
излагая свои мысли относительно данного предмета, отдавать их на суд  толпы.
Некогда говорили, что политика не должна быть делом чувства, но можно ли это
сказать теперь, когда политика все более и более руководствуется  импульсами
непостоянной толпы, не признающей разума и подчиняющейся только чувству?
   Что же касается печати, некогда руководившей мнениями толпы,  то  и  она,
подобно правительствам, должна была  стушеваться  перед  могуществом  толпы.
Конечно, печать и теперь  еще  представляет  значительную  силу,  но  только
потому, что она служит отражением мнений толпы и их беспрестанных изменений.
Сделавшись простым справочным агентством, печать отказалась от проведения  в
толпу каких бы то ни было идей или доктрин. Она следит за всеми  изменениями
общественного мнения, причем условия конкуренции заставляют  ее  следить  за
этим очень тщательно из опасения лишиться  своих  читателей.  Старые  органы
печати, серьезные  и  влиятельные,  например,  "Constitutionnel",  "Debats",
"Siecle", к которым  предшествующее  поколение  прислушивалось  с  таким  же
благоговением, как к ораторам, исчезли или превратились в справочные листки,
помещающие смехотворную летопись, светские сплетни и финансовые рекламы. Где
же можно найти у нас теперь настолько богатую  газету,  чтобы  редакторы  ее
могли позволить себе высказывать свои личные мнения? Да и  какой  вес  могут
иметь эти мнения в глазах читателей, желающих только,  чтобы  им  доставляли
сведения  и  забавляли  их,  и  постоянно   опасающихся,   что   за   всякой
рекомендацией  газеты  скрывается  спекуляция?  Критика  не  решается   даже
рекомендовать какую-нибудь книгу или театральную пьесу, потому что этим  она
может только повредить им, а никак  не  помочь.  Журналы  до  такой  степени
сознают бесполезность критики или  какого-нибудь  личного  мнения,  что  они
мало-помалу уничтожили все отделы литературной критики и ограничиваются лишь
тем, что печатают только одно  название  книги,  прибавляя  две-три  строчки
рекламы и более ничего.  Через  двадцать  лет,  вероятно,  такая  же  участь
постигнет и театральную критику.
   Прислушивание к мнению толпы составляет в настоящее время главную  заботу
печати и  правительств.  Какое  действие  произвело  то  или  иное  событие,
законодательный проект, речь - вот что  им  постоянно  надо  знать!  Но  это
далеко не легко, так как ничто не может  быть  изменчивее  мыслей  толпы,  и
нередко можно  наблюдать,  как  толпа  подвергает  проклятьям  то,  что  она
превозносила накануне.
   Такое  полное  отсутствие  руководства  мнениями  толпы  так  же,  как  и
разрушение  общих  верований,  имели  своим  конечным   результатом   полное
распадение всяких убеждений и все увеличивающееся равнодушие толпы ко  всему
тому, что не касается ее непосредственных интересов. Вопросы, относящиеся  к
таким  доктринам  как  социализм,  находят  убежденных  защитников  лишь   в
совершенно неграмотных слоях, каковы рабочие на  фабриках  и  копях.  Мелкие
буржуа  и  рабочие,  получившие  некоторое   образование,   или   заразились
скептицизмом, или  же  сделались  необыкновенно  изменчивы  в  своем  образе
мыслей.
   Совершившаяся в течение двадцати пяти лет  эволюция  в  этом  направлении
действительно поразительна. В предшествующую  и  даже  не  очень  отдаленную
эпоху мнения все-таки указывали  на  некоторое  ориентирование  в  известном
направлении, они  вытекали  из  какого-нибудь  основного  общего  верования.
Монархист роковым образом должен был  иметь  известные,  очень  определенные
убеждения как в истории, так и в науке, а  республиканец  должен  был  иметь
совершенно противоположные идеи. Монархист, например, был совершенно убежден
в том, что он не происходит от обезьяны, тогда как республиканец был убежден
в противном. Монархист  должен  был  с  ужасом  отзываться  о  революции,  а
республиканец - с  уважением.  Одни  имена  произносились  с  благоговением,
другие же нельзя было произносить иначе, как с проклятием. Даже  в  Сорбонне
господствовало подобное же наивное отношение к истории [17].
   В настоящее время вследствие обсуждений  и  анализа  мнения  теряют  свое
обаяние, их резкости быстро  сглаживаются.  Лишь  весьма  немногие  из  этих
мнений сохранили еще настолько  силы,  чтобы  увлекать  нас,  и  современный
человек все более и более охватывается равнодушием.
   Не  будем,  однако,  слишком  сожалеть   о   таком   общем   исчезновении
устойчивости мнений. Нельзя, конечно,  отрицать,  что  в  жизни  народа  это
служит  симптомом  упадка.  Без  всякого  сомнения,  ясновидящие,  апостолы,
вожаки, одним словом, убежденные люди обладают совершенно иной силой, нежели
отрицатели, критики и равнодушные. Но не следует забывать: при  существующем
могуществе толпы всякое мнение,  обладающее  достаточной  степенью  обаяния,
чтобы овладеть ею, должно тотчас же получить такую тираническую власть,  что
эра свободных суждений прекратилась бы  надолго.  Толпа  представляет  собой
властелина, иногда миролюбивого, как были миролюбивы Гелиогобал  и  Тиберий,
но все же ужасного в моменты своих капризов. Если  какая-нибудь  цивилизация
подпадет  под  власть  толпы,  она  становится  в   зависимость   от   массы
случайностей и  не  может  уже  долго  продержаться.  Если  что-нибудь  и  в
состоянии отсрочить час  окончательного  разрушения,  то  это  именно  такое
всевозрастающее равнодушие толпы ко всякому общему верованию.
 
 
   ВИДЫ ТОЛПЫ
 
   Толпа однородная
   Толпа однородная состоит из трех категорий: сект, каст и классов.
   Секта представляет первую степень  организации  однородной  толпы.  В  ее
состав входят индивиды различной профессии и  воспитания,  различной  среды,
причем единственной связью между ними служат  верования.  Таковы,  например,
различные религиозные, а также политические секты.
   Каста представляет уже самую высшую степень организации, доступную толпе.
В  состав  секты,  как  мы  видели,  входят  индивиды  различных  профессий,
воспитания и среды, связанные лишь общностью верований, тогда как  в  состав
касты  входят  лишь  индивиды  одной  и  той  же  профессии,  следовательно,
происходящие приблизительно из одной и той же среды и получившие одно  и  то
же воспитание. Таковы будут касты военная и духовная.
   Класс образуется индивидами  различного  происхождения,  собравшимися  не
вследствие общности верований, как это мы видим у членов какой-нибудь секты,
не в силу общности профессиональных занятий, как это наблюдается в касте, но
в  силу  известных  интересов,   привычек,   образовавшихся   под   влиянием
одинакового образа жизни и воспитания. Таковы, например,  буржуазный  класс,
земледельческий и т.д.
   В этой работе я не буду входить в подробное исследование толпы однородной
(секты, касты и классы), так как откладываю это до следующего тома. Свое  же
исследование толпы разнородной я намерен закончить  изображением  нескольких
определенных категорий этой толпы, избранных мною как типы.
   Преступная толпа
   Название "преступная толпа" ни в каком случае не подходит к такой  толпе,
которая  после  известного  состояния  возбуждения  превратилась  в  простой
бессознательный автомат, повинующейся внушениям. Но я всетаки  сохраняю  это
ошибочное название, потому  что  оно  узаконено  новейшими  психологическими
исследованиями. Без сомнения, некоторые действия толпы  преступны,  если  их
рассматривать сами по себе, но тогда и поступок тигра,  пожирающего  индуса,
также  надо  назвать   преступным.   Преступления   толпы   всегда   вызваны
каким-нибудь очень могущественным внушением, и индивиды, принявшие участие в
совершении этого преступления, убеждены, что они исполнили свой  долг,  чего
нельзя сказать об обыкновенном преступнике.
   История преступлений толпы вполне  подтверждает  все  вышесказанное.  Как
типичный, пример можно привести  убийство  губернатора  Бастилии  де  Лоней.
После взятия этой крепости губернатора окружила очень возбужденная толпа,  и
со всех сторон его стали осыпать  ударами.  Одни  предлагали  его  повесить,
другие - отрубить ему голову или привязать его к хвосту  лошади.  Отбиваясь,
он  нечаянно  ударил  ногой  одного  из  присутствующих.  Тотчас  же  кто-то
предложил,  чтобы  получивший  удар  перерезал  горло  губернатору,  и   это
предложение было немедленно принято толпой.
   Тот,  кому  пришлось  выполнить  роль  палача,  был  повар   без   места,
отправившийся вместе с другими  зеваками  в  Бастилию  посмотреть,  что  там
делается.  Повинуясь  общему  решению,  он  был   убежден,   что   совершает
патриотический подвиг и даже заслуживает медали за то,  что  убил  чудовище.
Врученной ему саблей он ударил губернатора по голой шее, но сабля  оказалась
плохо заточенной. Тогда он преспокойно вынул  из  своего  кармана  маленький
ножик с черной ручкой, и так как в качестве повара он научился резать  мясо,
то при помощи этого ножа благополучно окончил операцию, которую  должен  был
сделать.
   В этом случае можно ясно проследить действие механизма, о котором сказано
выше: повиновение  внушению,  тем  более  могущественному,  что  оно  бывает
коллективным, и уверенность убийцы в том, что он совершает достойный похвалы
поступок, уверенность тем более сильная, что он видит единодушное  одобрение
со стороны своих сограждан. Конечно, такой поступок будет преступным с точки
зрения закона, но с психологической точки зрения мы так не назовем его.
   Общие черты преступной  толпы  такие  же,  как  и  всякой  другой  толпы:
восприимчивость к внушению, легковерие, непостоянство, приоритет чувств, как
хороших, так и дурных. Все эти черты мы можем найти у толпы,  оставившей  по
себе одно из самых ужасных воспоминаний в нашей истории - это так называемые
"сентябрьщики" [18]. У них, впрочем, можно  встретить  много  общих  черт  с
убийцами  Варфоломеевской  ночи.  Подробности,  которые  я  приведу   здесь,
позаимствованы у Тэна, почерпнувшего их из мемуаров современников.
   Неизвестно в точности, кто отдал приказание или  внушил  идею  опустошить
тюрьмы посредством избиения заключенных. Был ли то Дантон, или кто другой  -
все равно. Для нас в данном случае интересен только сам факт могущественного
внушения, полученного толпой, на которую возложено было совершение убийств.
   Толпа убийц состояла приблизительно из четырехсот человек и  представляла
собой самый совершенный тип разнородной  толпы.  За  исключением  небольшого
числа профессиональных  нищих,  почти  вся