ая
собственную алчность. И все же я верю, что людям присуща столь глубокая
потребность в любви, что, когда они ведут себя как волки, это обязательно
вызывает у них чувство вины. Наша мнимая вера в любовь в какой-то степени
притупляет в нас боль от бессознательного чувства вины за то, что мы живем
без любви.

"Индустриальная религия"

Развитие религии и философии после средневековья носит слишком сложный
характер, чтобы рассматривать его в этой книге. Оно характеризуется борьбой
двух принципов: христианской, духовной традиции в теологической и
философской формах и языческой традиции идолопоклонства и бесчеловечности,
которая принимала множество различных форм в процессе развития того, что
можно было бы назвать "религией индустриализма и кибернетической эры".

Гуманизм Ренессанса следовал традиции позднего средневековья и был первым
периодом высочайшего расцвета "религиозного" духа после средних веков. Идеи
человеческого достоинства, единства человеческого рода как основа всеобщего
политического и религиозного единства нашли в нем свое полное выражение.
Эпоха Просвещения XVII-- XVIII веков явилась еще одним периодом великого
расцвета гуманизма. Карл Беккер (1932) показал, в какой степени философия
Просвещения была выражением "религиозной установки", свойственной теологам
XIII века: "Если мы рассмотрим, что лежит в основе этой веры, то увидим,
что на каждом шагу эти Философы обнаруживали свои заимствования из
средневековой мысли, хотя и не осознавали этого". Французская революция,
порожденная философией Просвещения, была не просто политической революцией.
По словам Токвиля (приведенным Беккером), это была "политическая революция,
имевшая определенные черты религиозной революции (Курсив мой. -- Э. Ф.).
Подобно исламу и протестантским движениям, она преодолела границы между
странами и народами и получила распространение благодаря проповедям и
пропаганде своих идей". Описание радикального гуманизма XIX и XX веков
будет приведено ниже, при обсуждении гуманистического протеста против
язычества индустриальной эры. Однако для того, чтобы иметь основу для
такого обсуждения, мы должны обратиться к рассмотрению нового вида
язычества, развивавшегося одновременно с гуманизмом и в данный момент
исторического развития грозящего нам уничтожением. Первым шагом, который
подготовил почву для развития "индустриальной религии", была элиминация
Лютером материнского элемента в церкви. И хотя это может показаться
ненужным отступлением, я должен кратко остановиться на данном вопросе, ибо
он важен для нашего понимания развития новой религии и нового социального
характера. Два принципа лежат в основе организации общества:
патрицентрический (или патриархальный) и матрицентрический (или
матриархальный). Как впервые показали

И. Бахофен и Л. Г. Морган, матрицентрический принцип делает центральной
фигурой общества любящую мать. Материнский принцип -- это принцип
безусловной любви; мать любит своих детей не потому, что они нравятся ей, а
потому, что они ее (или другой женщины) дети. Поэтому материнскую любовь
нельзя заслужить хорошим поведением, но нельзя и потерять ее, согрешив.
Материнская любовь -- это милосердие и сострадание (по-древнееврейски
"rachan in", корень этого слова rechen, что означает "материнская утроба").

Отцовская любовь, напротив, обусловлена, она зависит от достижений ребенка
и его хорошего поведения; отец сильнее любит того ребенка, который больше
всего похож на него, того, кого он хочет сделать наследником своей
собственности. Любовь отца можно потерять, но ее можно вновь заслужить
раскаянием и смирением. Отцовская любовь -- это справедливость.

Эти два принципа -- женский-материнский и мужской-отцовский --
соответствуют не только существованию мужского и женского начал в любом
человеке, но и столь свойственной каждому мужчине и женщине потребности в
милосердии и справедливости. Самое глубокое желание человека, по-видимому,
добиться такого синтеза, в котором два эти полюса (материнство и отцовство,
женское и мужское начала, милосердие и справедливость, чувство и разум,
природа и интеллект) не только утратили бы взаимный антагонизм, но и
дополняли и оттеняли бы друг друга. И хотя такой синтез не может быть в
полной мере достигнут в патриархальном обществе, он в какой-то мере
существовал в Римско-католической церкви. Богоматерь, церковь как
вселюбящая мать, папа римский и священники как материнские образы -- и все
это рука об руку с отцовскими элементами строгой патриархальной бюрократии,
во главе которой стоял тот же папа, но уже как носитель власти и
могущества. Этим материнским элементам в религиозной системе вполне
соответствовало отношение к природе в процессе производства: труд
крестьянина так же, как и ремесленника, не был враждебен природе. Это была
кооперация с природой: не насилие над ней, а преобразование природы в
соответствии с ее собственными законами.

В Северной Европе Лютер установил чисто патриархальную форму христианства,
опиравшуюся на бюргеров и светских князей. Суть этого нового социального
характера в подчинении патриархальной власти: единственным способом
заслужить любовь и одобрение стал труд.

За фасадом христианской религии возникала новая тайная религия,
"индустриальная религия", укоренившаяся в структуре характера современного
общества, но не признаваемая "религией". Индустриальная религия
несовместима с подлинным христианством. Она низводит людей до положения
слуг экономики и созданных их же руками машин.

Основой индустриальной религии был новый социальный характер. Суть его
составляют страх и подчинение могущественной мужской власти,
культивирование чувства вины за непослушание, разрыв уз человеческой
солидарности из-за преобладания своекорыстия и взаимного антагонизма. В
индустриальной религии "священны" труд, собственность, прибыль, власть,
даже если эта религия и способствовала развитию индивидуализма и свободы в
рамках своих основных принципов. Превращение христианства в строго
патриархальную религию сделало возможным выразить индустриальную религию в
терминологии христианства.

"Рыночный характер" и "кибернетическая религия"

Самым важным для понимания характера и тайной религии современного
человеческого общества является то изменение в социальном характере,
которое произошло за период с начала эры капитализма до второй половины XX
столетия. Авторитарный, одержимый, накопительский характер, развитие
которого началось в XVI веке и который продолжал преобладать в структуре
характера, по крайней мере средних классов общества, до конца XIX века,
медленно уступал место рыночному характеру. (Я описал смешение различных
ориентаций характера в книге "Человек для самого себя".)

Я назвал это явление рыночным характером, потому что в этом случае человек
ощущает себя как товар, свою стоимость не как "потребительную стоимость", а
как "меновую стоимость". Живое существо становится товаром на "рынке
личностей". Один и тот же принцип определения стоимости действует и на
рынке личностей и на товарном рынке: на первом продаются личности, на
втором -- товары. В обоих случаях стоимость определяется их меновой
стоимостью, для которой потребительная стоимость является необходимым, но
не достаточным условием.

И хотя соотношение мастерства и человеческих качеств, с одной стороны, и
личности -- с другой, как предпосылок успеха бывает различным, решающую
роль в достижении успеха всегда играет "личностный фактор". Успех зависит
главным образом от того, насколько выгодно удается людям преподнести себя
как "личность", насколько красива их "упаковка", насколько они
"жизнерадостны", "здоровы", "агрессивны", "надежны", "честолюбивы", более
того, он зависит от их происхождения, принадлежности к тому или иному клубу
и от знакомства с "нужными" людьми. Тип личности зависит до некоторой
степени от той специальной области, работу в которой может выбрать человек.
Биржевой маклер, продавец, секретарь, железнодорожный служащий, профессор
колледжа или управляющий отеля, -- каждый из них должен предложить особый
тип личности, который независимо от их различий должен удовлетворять одному
условию -- пользоваться спросом.

Отношение человека к самому себе определяется тем фактом, что одних умений
и наличия соответствующих способностей еще недостаточно для выполнения той
или иной работы; для успеха необходимо еще победить в жесткой конкуренции.
И если бы для того, чтобы заработать на жизнь, было бы достаточно
полагаться на свои знания и умения, то чувство собственного достоинства
было бы пропорционально способностям человека, то есть его потребительной
стоимости. Но так как успех зависит главным образом от того, как человек
продает свою личность, то он чувствует себя товаром или, вернее,
одновременно продавцом и товаром. Человека не заботят ни его жизнь, ни его
счастье, а лишь то, насколько он годится для продажи.

Цель рыночного характера -- полнейшая адаптация, чтобы быть нужным,
сохранить спрос на себя при всех условиях, складывающихся на рынке
личностей. Личности с рыночным характером по сравнению, скажем, с людьми
XIX века не имеют даже своего собственного "я", на которое они могли бы
опереться, ибо их "я" постоянно меняется в соответствии с принципом "Я
такой, какой я вам нужен".

У людей с рыночным характером нет иных целей, кроме постоянного движения,
выполнения всех дел с максимальной эффективностью, и если спросить их,
почему они должны двигаться с такой скоростью, почему они стремятся к
наибольшей эффективности, то на этот вопрос у них нет настоящего ответа,
они предлагают одни лишь рационализации типа "чтобы было больше рабочих
мест" или "в целях постоянного расширения компании". Они не интересуются
(по крайней мере сознательно) такими философскими или религиозными
вопросами, как "для чего живет человек?" и "почему он придерживается того,
а не иного направления?". У них свое гипертрофированное, постоянно
меняющееся "я", но ни у кого нет "самости", стержня, чувства идентичности.
"Кризис идентичности" -- этот кризис современного общества -- вызван тем
фактом, что члены этого общества стали безликими инструментами, чувство
идентичности которых зиждется на участии в деятельности корпораций или иных
гигантских бюрократических организаций. Там, где нет аутентичной личности,
не может быть и чувства идентичности.

Люди с рыночным характером не умеют ни любить, ни ненавидеть. Эти
"старомодные" эмоции не соответствуют структуре характера, функционирующего
почти целиком на рассудочном уровне и избегающего любых чувств, как
положительных, так и отрицательных, потому что они служат помехой для
достижения основной цели рыночного характера -- продажи и обмена, -- а
точнее, для функционирования в соответствии с логикой "мегамашины", частью
которой они являются. Они не задаются никакими вопросами, кроме одного --
насколько хорошо они функционируют, -- а судить об этом позволяет степень
их продвижения по бюрократической лестнице.

Поскольку люди с рыночным характером не испытывают глубокой привязанности
ни к себе, ни к другим, им абсолютно все безразлично, но не потому, что они
так эгоистичны, а потому, что их отношение к себе и к другим столь
непрочно. Этим, возможно, также объясняется, почему их не беспокоит
опасность ядерной и экологической катастрофы, несмотря даже на то, что им
известны все данные, свидетельствующие о такой угрозе. Тот факт, что этих
людей не беспокоит угроза их собственной жизни, можно было бы, пожалуй,
объяснить тем, что они чрезвычайно смелы и нисколько не эгоистичны; однако
мы не можем принять такое объяснение ввиду отсутствия у них беспокойства и
за своих детей и внуков. Это отсутствие беспокойства на всех уровнях
является результатом утраты каких бы то ни было эмоциональных связей, даже
с "самыми близкими". Дело в том, что у людей с рыночным характером нет
"самых близких", они не дорожат даже собой.

Удивительно, почему современные люди так любят покупать и потреблять, но
совсем не дорожат тем, что приобретают. Наиболее правильный ответ на этот
вопрос заключается в самом феномене рыночного характера. Отсутствие
привязанностей у людей с таким характером делает их безразличными и к
вещам. И пожалуй, единственное, что имеет для них какое-нибудь значение, --
это престиж или комфорт, которые дают эти вещи, а не сами вещи как таковые.
В конечном счете они просто потребляются, как потребляются друзья и
любовники, поскольку и к ним не существует никаких глубоких привязанностей.

Цель человека рыночного характера -- "надлежащее функционирование" в данных
обстоятельствах -- обусловливает его рассудочную в основном реакцию на
окружающий мир. Разум в смысле понимания является исключительным достоянием
Homo sapiens; манипулятивный же интеллект как инструмент достижения
практических целей присущ и животным, и человеку. Манипулятивный интеллект,
лишенный разума, опасен, так как он заставляет людей действовать таким
образом, что это с точки зрения разума может оказаться губительным для них.
И чем более выдающимся является неконтролируемый манипулятивный интеллект,
тем он опаснее.

Не кто иной, как Чарлз Дарвин показал трагедию человека, занятого
исключительно наукой, трагедию отчужденного интеллекта и ее последствия. В
своей автобиографии он пишет, что до тридцатилетнего возраста находил
большое наслаждение в музыке, поэзии, живописи, но затем на многие годы
утратил всякий вкус к ним: "Кажется, что мой ум стал какой-то машиной,
которая перемалывает большие собрания фактов в общие законы... Утрата этих
вкусов равносильна утрате счастья и, может быть, вредно отражается на
умственных способностях, а еще вероятнее -- на нравственных качествах, так
как ослабляет эмоциональную сторону нашей природы" [Дарвин, 1957, с. 148].

Описанный Дарвином процесс развивался с тех пор очень быстро; возник почти
полный разрыв между разумом и сердцем. Особого внимания заслуживает тот
факт, что такое вырождение разума не коснулось большинства ведущих ученых,
работающих в области точных и наиболее революционных наук (например, в
теоретической физике). Всех их глубоко интересовали философские и
нравственные проблемы, я имею в виду таких ученых, как А. Эйнштейн, Н. Бор,
Л. Силард, В. Гейзенберг, Э. Шредингер.

Преобладание рассудочного, манипулятивного мышления неразрывно связано с
атрофией эмоциональной жизни. А поскольку эмоции не культивировались,
считались ненужными и рассматривались скорее как помеха для оптимального
функционирования, они остались неразвитыми и так и не смогли превзойти
уровня эмоционального развития ребенка. Поэтому лица с рыночным характером
чрезвычайно наивны во всем, что касается эмоциональной стороны жизни. Их
могут привлекать "эмоциональные люди", однако в силу своей наивности они
часто не могут определить, являются ли такие люди естественными или
фальшивыми. Вот почему так много обманщиков и мошенников добиваются успеха
в духовной и религиозной сферах жизни; вот почему политики, изображающие
сильные эмоции, очень привлекают людей с рыночным характером и почему
последние не могут отличить подлинно религиозного человека от того, кто
просто демонстрирует глубокие религиозные чувства.

Конечно, термин "рыночный характер" отнюдь не является единственным
термином, описывающим этот тип личности. Для характеристики его можно было
бы также воспользоваться термином Маркса отчужденный характер; люди с таким
характером отчуждены от своего труда, от самих себя, от других людей и от
природы. Используя психиатрический термин, человека с рыночным характером
можно было бы назвать шизоидным, однако такой термин может ввести в
заблуждение, так как шизоидная личность, живя среди других шизоидных
личностей и успешно функционируя, не испытывает чувства беспокойства,
которое свойственно ей в более "нормальном" окружении.

Во время окончательного редактирования рукописи этой книги мне
представилась возможность прочесть подготовленную к публикации работу
Майкла Маккоби "Игроки: новые корпоративные лидеры". В этом глубоком
исследовании Маккоби анализирует структуру характера двухсот пятидесяти
руководителей, менеджеров и инженеров двух преуспевающих крупных компаний в
США. Многие полученные им результаты подтверждают то, что я описывал как
черты кибернетической личности, особенно преобладание у нее рассудочной
сферы и слабое развитие сферы эмоциональной. Принимая во внимание, что
описываемые Маккоби руководители и менеджеры либо уже являются, либо будут
лидерами американского общества, результаты проведенного им исследования
приобретают большое социальное значение.

Следующие данные, полученные Маккоби в результате проведения с каждым
членом изучаемой группы от трех до двадцати интервью, дают нам четкое
представление об этом типе характера:


Глубокий и живой научный интерес к пониманию динамичного смысла работы       -- 0%
Сосредоточенный, энергичный, искусный, не испытывает, однако, глубокого
научного интереса к природе вещей                                            -- 22%
Интерес к работе стимулируется самой работой и является неустойчивым         -- 58%
Умеренно продуктивный, несосредоточенный. Интерес к работе -- в основном
инструментальный, ради обеспечения заработка и надежного экономического
положения                                                                    -- 18%
Пассивный, непродуктивный, рассеянный                                        -- 2%
Отрицая работу, отрицает реальный мир                                        -- 0%
                                                                               100%

Особенно поразительны два факта: 1) отсутствие глубокого интереса к
пониманию ("разум") и 2) то, что у подавляющего большинства интерес к
работе неустойчивый либо работа является в основном средством обеспечения
надежного экономического положения.

Полной противоположностью этому является картина того, что Маккоби называет
"шкалой любви".


Любящий, положительный, творческий                                           -- 0%
Ответственный, сердечный, пылкий, но неглубоко любящий                       -- 5%
Умеренный интерес к другому человеку, способен любить более глубоко          -- 40%
Традиционные интересы, благопристойный, ориентированный на ролевое поведение -- 41%
Пассивный, нелюбящий, равнодушный                                            -- 13%
Отрицающий жизнь, черствый                                                   -- 1%
                                                                               100%

Никого в этом исследовании нельзя было охарактеризовать как "глубоко
любящую личность", хотя 5% составляют "сердечные и пылкие". Всем же
остальным свойственны умеренные или традиционные интересы, неспособность
любить или прямое отрицание жизни -- действительно, поразительная картина
недостаточного эмоционального развития и явно выраженной рассудочности.

Этой общей структуре характера соответствует "кибернетическая религия"
рыночного характера. За фасадом агностицизма или христианства скрывается
откровенно языческая религия, хотя люди и не осознают ее как таковую. Эта
языческая религия с трудом поддается описанию, ибо такое описание возможно
лишь на основе того, что люди делают (и не делают), а не на основе их
сознательных размышлений о религии или догмах той или иной религиозной
организации. Самым поразительным на первый взгляд является то, что человек
превратил себя в бога, потому что он обрел техническую возможность создать
второй мир вместо того мира, который, как утверждает традиционная религия,
был впервые создан богом. Можно сформулировать эту мысль иначе: мы
превратили машину в бога и, служа машине, стали подобны богу. Не важно,
какую формулировку мы выберем: важно то, что люди, находясь в состоянии
наивысшего реального бессилия, воображают, будто стали благодаря науке и
технике поистине всемогущими.

И чем в большей изоляции мы оказываемся, чем менее эмоционально реагируем
на окружающий ми