одится в состоянии готовности не только днем, но
и  ночью.  Это  оказание  помощи,   оплачиваемое   по   часам.  Темпы  роста
оплачиваемого труда сиделок и родственных профессий значительно увеличились.
И все же люди, которые интересуют нас здесь прежде всего, одиноки. Возникает
вопрос,  можно  ли  вообще  дать  кому-нибудь  профессиональную  подготовку,
которая  бы  сделала  его  способным заниматься этими проблемами.  Можно  ли
подготовить кого-либо к тому, чтобы он мог просто быть рядом, как это бывает
среди  друзей  и  родственников?  Какой должна быть  такая  профессиональная
подготовка?  Какое  вознаграждение ей соответствует? Можно ли вообще  делать
профессию из того, чтобы помогать другим справляться с одиночеством?
     Наперекор  всем   вопросам   мы   предоставляем  сеть  профессиональных
помощников: занятых полное время или добровольных помощников, работающих под
наблюдением  таких  профессионалов. Для тех и других необходимость  помогать
является стимулом социального взаимодействия. Персонал устанавливает связи с
пациентами, потому что тем нужен уход - ситуация, которую можно  в известной
мере  сравнить  с ситуацией  родителей,  заботящихся о  своих  детях, или  с
супружескими отношениями, при  которых  один заботится о заболевшем супруге.
Но  ситуации  лишь сравнимы,  но  не идентичны.  Дети  значат для  родителей
больше, чем нуждающиеся в помощи люди для обслуживающего персонала. Супругов
или  партнеров   в   дружеском   союзе   связывают   комплексные  отношения,
охватывающие гораздо больше,  чем только болезнь или трудную ситуацию. Кроме
того, тот, кто  получает помощь от  своего партнера, находится  в  положении
слабого лишь временно. Именно это явно противоречит ситуации, когда оказание
помощи становится профессией.
     Другим  характерным  признаком сосуществования  в  нормальном  обществе
является распределение прав и обязанностей между  отдельными группами людей.
В противоположность этому как профессиональные, так и добровольные помощники
должны удерживаться от того, чтобы проводить четкие границы и точно намечать
свои обязанности. Для обслуживающего персонала, профессия которого состоит в
том, чтобы снова  и  снова общаться с людьми,  нуждающимися  в помощи, очень
важно  это   соблюдать.   Так,  например,  существуют  правила  относительно
допустимой близости между персоналом и  пациентами,  сохранения  барьера  от
чрезмерной доверительности, а  также  количества времени, которое может быть
уделено одному пациенту.
     Подводя итоги, можно  констатировать,  что отношения между персоналом и
пациентами,   когда    речь    идет   об   оплачиваемых   специалистах   или
квазиспециалистах, характеризуются двумя существенными  признаками.  С одной
стороны,  отсутствует   равновесие,   потому   что   "отдавать"   и  "брать"
распределены неравномерно. Отдает постоянно  один и тот же, и один и  тот же
берет.  С  другой  стороны,  ответственность дающего четко  определена;  Оба
основных  признака  существенно  отличаются  от того, что  означает  дружба.
Равенство между друзьями и отсутствие  каких-либо  ограничений  в  отношении
обязательств поддерживать друг друга представляют собой два столпа дружеских
отношений.

10.3 Принцип сеятеля
     Сеятель  может  считаться  символом  осуществления  определенных   идей
современной социальной политики. Если заявить: никаких  приютов и заведений,
никакой  изоляции,  никаких  анклавов  для тех, кто не  соответствует  нашим
представлениям о норме,  но возвращение их  в, нормальное общество  -  тогда
главное заключается в  том,  чтобы распределить  этих  людей в обществе  так
равномерно, как распределяется посев ранней  весной  на  полях. Вместо того,
чтобы объединить под одной крышей нескольких необычных людей, надо их широко
рассеять.  Это  дает  им  чрезвычайно большие шансы приблизиться  к  обычным
людям.  Но  одновременно   они   страдают  от  непривычного  нам  недостатка
возможностей быть вместе с людьми, имеющими те же проблемы, что и они.
     Нуждающихся в помощи нормальное общество, в котором они распределены, в
определенной  степени   щадит.   Зато   они   окружаются   особым  обществом
оплачиваемых помощников.  Им  трудно  найти  друзей;  товарищей по несчастью
немного, и  те немногие к тому же далеко, найти их едва ли возможно и потому
они имеют  очень  ограниченное  социальное  значение.  Оплаченные  помощники
оказываются  основной  альтернативой иребывания  в  состоянии  несчастливого
человека и полного одиночества. Вместо установления  комплексных связей, при
которых обе  'стороны  равноправны,  нуждающиеся  в  помощи принимают статус
подчиненных внутри системы, созданной для  их  поддержки.  Они становятся не
друзьями, а пациентами.

10.4 Как -меньшинствам навязывают роль пациентов
     Как происходит процесс  создания  пациентов, можно наглядно показать на
примере судьбы некоторых беженцев и  иммигрантов  в  государствах  всеобщего
благосостояния,  отмеченных   принципом  сеятеля.  И  они  зачастую  тонко.и
равномерно распределены в обществе. Допустимое число их внутри определенного
округа явно ограничено сверху. Это должно было бы соответствовать привыканию
самих чужеземцев среди  них.  После второй  мировой  войны по всей  Норвегии
распространился   тонкий   слой   беженцев.   Сегодня   это   прежде   всего
латиноамериканцы,  курды,  африканцы  или   иранцы,   распространившиеся  от
Кристиансанда  на  юге  до  русской  границы   на   севере   -   расстояние,
соответствующее расстоянию от  Осло  до Африки.  В  надежде, что они  найдут
быстрый доступ в нормальное общество, беженцы,  разделенные  друг  с  другом
многими километрами, должны начать новую жизнь.
     Конечно, они избегают этой ситуации. Так как речь идет о людях, имевших
достаточно сил, чтобы отвернуться от  своей  родины,  когда дальнейшая жизнь
там стала  невозможна для них,  то у  них хватит и  энергии, чтобы  избежать
внутреннего изгнания, которое навязывается им  на  новой  родине. Они делают
именно то,  что не должны делать. Они объединяются.  Они покидают свои новые
хорошие квартиры, рассеянные по всей стране,  в  которых  они  предоставлены
сами себе, и приезжают туда, где они встречают своих земляков. Они не боятся
никаких  лишений,  живут  в  недостойных человека домах, только  чтобы  быть
вместе  с  себе  подобными.  Теоретически  они  зависимы,  то  есть являются
пациентами,  и   поэтому   должны   бы   быть   обременительны  для  системы
государственной социальной  помощи.  В  действительности  же  все совершенно
иначе. Как показывают Беккерт и Леннрот на примере отношений в Дании, только
тот факт,  что иммигранты находятся  вместе со своими земляками и товарищами
по судьбе,  означает для них  шанс на выживание. Беженцы развивают множество
межличностных связей друг  с  другом. Они  помогают  друг другу в  различных
условиях. Так они становятся совершенно нормальными,  общительными людьми, а
не  пациентами.  Но  именно  это и противоречит принципу  сеятеля.  Решение,
которое  находят  беженцы  для  своей проблемы, направлено  против  принципа
равенства.

10.5 "Естественные" анклавы
     Когда  этнические  меньшинства  становится  достаточно  сильными,   они
пытаются объединяться в группы. Но не все их члены действуют  таким образом.
Некоторые   продлевают   общественные   преграды  и  становятся   совершенно
нормальными гражданами. Через определенное время распускаются целые анклавы,
потому что все их члены  преодолели  барьеры. Примером этого служат финны  в
Швеции. Правда, они пытаются сохранить финский язык, но это нелегко. Финны и
шведы имеют одинаковые представления о цели - работа и деньги; поэтому финны
приехали  в Швецию.  За  исключением языка между  ними  нет явных  различий.
Сомнительно  также,  есть ли у финских переселенцев какая-либо  особенность,
ради которой стоило бы оставаться среди своих.
     Но  в  подобных случаях часто кажется, что  ассимиляция  идет  быстрее,
когда переселенцы  первые несколько лет в  новой стране проводят  среди себе
подобных. Израиль, например,  вначале  пытался построить свое государство по
принципу  сеятеля,  но  потом  отказался от этого и  поощрял  представителей
разных государств сначала  оставаться вместе и лишь потом медленно примкнуть
к большему  образованию.  Соединенные  Штаты являются замечательным примером
этого;  с  другой стороны,  там  тоже есть  иммигранты,  остающиеся в  своих
анклавах, если они достаточно многочисленны.  Так,  Миннесота  все еще полна
норвежских поселений, жители  которых  ненавидят шведов, живущих в. тридцати
милях к северу.
     Нормальные люди организуют  свою  общественную жизнь таким образом, что
их  окружают  им  подобные.  Не  должны  ли  делать то же самое и  не  столь
нормальные?
     Но это  им запрещено. Концентрация  многил нуждающихся в помощи людей в
одном месте - это  именно то, что характерно для учреждений или,  хуже того,
гетто.
     Здесь мы сталкиваемся с основной дилеммой  нашего  общества:  те,  кого
называют душевнобольными, или просто робкие люди одиноки среди  нас. Они еще
более одинокие, чем  многие  одинокие, которые есть и  без  того. Правда, им
можно помогать, но тогда они попадают в зависимость и становятся пациентами.
Или они получают  возможность  помогать друг  другу,  но тогда они  остаются
иными, чем другие,  и  отгороженными от нормальной повседневности. Возникает
обоюдоострый вопрос,  что же лучше.  Что лучше,. равномерно и понемногу быть
рассеянным  по  нормальному  обществу,  жить  рядом  с нормальными людьми  -
правда, не совсем равноправными, но по крайней мере вблизи них и получать от
них  помощь  при этом,  вести  почти  нормальную  жизнь  в  почти нормальной
повседневности,  которая  все же является жизнью пациента?  Или  лучше  быть
вместе с  не вполне нормальными людьми, инвалидами, и  вести иную жизнь, чем
остальные, но зато не быть ни зависимыми, ни одинокими?

10.6 Глухонемые
     Берит хорошая студентка. Она живет  со  своим  другом; оба представляют
собой совершенно
     нормальную пару, ведущую совершенно нормальную жизнь.  Берит приходит в
ярость,  когда  речь  заходит  о  совместной  жизни  многих  людей,  имеющих
затрудненное развитие. У самой Берит проблемы со зрением и она  долгое время
жила со многими  другими,  большей частью  слепыми  людьми, в одном  большом
доме. Ее обучали  всему,  что обычно  должны  изучать слепые. Судьбой  Берит
должно было стать существование телефонистки,  но  она  сбежала, чтобы стать
совершенно  нормальной.  Она  ни  за  что больше  не  хотела  быть  вместе с
исключительно ей подобными; она не хотела больше оставаться пациенткой.
     У Берит могла  бы  быть  другая судьба; она могла  бы,  например,  быть
глухой от рождения.  Расти одной тогда означало бы, вероятно, необыкновенную
меру  изоляции.  Вне   пребывания  с  глухими  она,  по,  всей  вероятности,
рассматривалась бы как душевнобольная.  Не  имея возможности слышать, она не
смогла  бы  и  говорить.  С  людьми вблизи  нее  она,  вероятно,  создала бы
примитивную систему коммуникации. Если бы ее  семья располагала достаточными
средствами, ее, вероятно, послали бы в учебное заведение для глухонемых.
     Было бы ей там лучше? Очень вероятно, что да. Не  обязательно благодаря
учителям,  а  благодаря  другим  глухонемым детям, которые,  вероятно,  тоже
считаются умственно отсталыми. Они находятся вместе, разделяют одну судьбу и
делают то, что делают все люди, если им предоставлена для этого возможность;
они создают альтернативы. Каждый человек стремится  объясниться. Если кто-то
лишен  обычных  средств коммуникации,  он  создает  необычные.  Глухие  дети
создают язык знаков, язык, основанный на положении и движениях пальцев, рук,
губ  и  тела. Благодаря  пребыванию  вместе  дети  преодолевают  ущербность,
выпавшую на их долю.
     Но  на  такое  решение  проблемы  обрушиваются  те,  кто  выступают  за
общественную интеграцию. Они утверждают, что  нужно  помочь  лишенным  слуха
выйти из этого изолированного  состояния.  И если одной помощи недостаточно,
надо их вынудить. Это происходит, когда распускают социальные учреждения для
подготовки глухонемых,  препятствуют  применению  языка  знаков и глухонемых
обучают индивидуально читать с губ и говорить.
     Так  противостоят  друг другу два взгляда. Один рассматривает  лишенных
слуха как  представителей культурного меньшинства, имеющего собственный язык
и поэтому - как все культурные меньшинства - зависящих друг от друга. Другой
рассматривает глухоту  как  тяжелый  недуг,  который  необходимо преодолеть.
Чтобы этого  достичь, необходимо искоренить культуру  и язык глухих  и силой
направить несчастных в русло нормальной жизни.
     Спор между этими  двумя  точками зрения разгорелся особенно ожесточенно
на  рубеже столетий,  а  именно в США.  Главным  представителем мнения,  что
глухие относятся к культурному меньшинству и должны быть  поддержаны в этом,
был  француз   Лоран  Клер.  Он  сам  был  глух   ы  прибыл  из  знаменитого
национального  института   глухих  в  Париже,  учреждения,  основанного,  на
использовании  языка  знаков. Для Клера путь  из  его родной деревни в  этот
институт  был дорогой  из  трущобы, "в которой  понятия  скользили по  серым
стенам, как тени, таинственно и  беспокояще.  Я вышел на ясный дневной  свет
подлинной коммуникации, в  которой  я понимал  каждый  довод, как только  он
выражался."
     Но противник Клера был сильнее. Это был человек, который мог слышать, у
которого был чудесный голос и острый ум: Александр Грахам Белл, изобретатель
телефона.  Его  интерес  к  лишенным  слуха  людям  не  был  следствием  его
изобретения; скорее, наоборот: изобретение телефона полностью  соответствует
ожесточенной борьбе Белла с языком знаков. Лане так описывает это:
     "Клер и  Белл были противниками не  только в главном  своем стремлении,
которому  оба  посвятили свою  жизнь,  и  в  его  историческом  значении, но
практически и в любом другом  отношении.  Клер видел в различии людей  силу,
Белл, напротив, слабость  и опасность. То,  что Клер считал  отличием,  Белл
рассматривал  как   отклонения.   Один  рассматривал  нетипичных  людей  как
социальный феномен, другой как, медицинский. Для  Клера глухота представляла
собой прежде всего социальную ущербность;  по  его  мнению, главная проблема
лишенных  слуха  состояла  в   мире   слышащих,  в  котором  они  составляли
меньшинство;  он  надеялся на тот день,  когда  те, кто имеют слух,  проявят
добрую волю и' решат проблему  таким  образом, что признают культуру и  язык
лишенных слуха. Для  Белла,  наоборот, глухота являлась физическим дефектом,
который,  если  он неизлечим,  может  быть уменьшен  тем,  что исчезнут  его
признаки. Люди со  слухом,  имеющие добрые  намерения,  помогли бы при  этом
глухим отказаться  от собственного языка  и культуры и считаться слышащими в
мире слышащих.  В своей речи  во время конференции преподавателей языка Белл
сказал однажды про глухих детей: "Мы должны были бы сами  попытаться забыть,
что они глухи, и мы должны были бы научить их забыть, что они глухи."
     В  то  время,  как  для  Клера  первостепенной  целью  воспитания  была
самореализация,  для  Белла это была интеграция в  общество  людей,  которые
слышат:
     "Я признаю,  что глухонемой ребенок  без труда овладеет языком знаков и
что этот язык  замечательно  подходит  для тренировки его ума,  но  в  конце
концов это не язык миллионов людей, среди которых ему предстоит жить." Клер,
напротив, предпочитал  нанимать  глухонемых  учителей  в  школы  глухонемых,
поскольку они могли быть образцом для детей, а также из-за их старательности
и  ради  их  собственной  самореализации.  Белл  отвергал  это,  потому  что
глухонемые учителя были  для него препятствием  на пути к  интеграции.  Клер
видел в сообществе тех, кто использует  язык  знаков,  языковое  меньшинство
данной страны,  и  лингвистическая  наука последних десятилетий подтверждает
его правоту, потому что она открыла много связей между американским языком и
очевидно универсальными  свойствами  человеческого  языка. Белл же причислял
глухих к инвалидам, к которым он относил также слепых и  умственно отсталых.
Клер видел смысл в любой форме объединения глухих, например, в браках, чтобы
партнеры подходили друг к другу, в  школах, чтобы дети учились друг у друга,
во встречах любого типа, усиливающих общие и совместные социальные-действия.
Белл видел  в браках  между глухими зло, также, как  и в предназначенных для
глухих интернатах или социальных организациях.
     Для Клера, который сам был  иммигрантом  и  владел несколькими языками,
двуязычие было достойной достижения целью как для глухих, так и для слышащих
людей. По его мнению, каждый  глухой  должен был учиться писать, по  крайней
мере важнейшее на  языке данной страны,  и в особенности  образованные  люди
среди глухих, руководство сообщества,  не  имеющего устной речи, должны были
даже овладеть языком большинства; он сам это сделал.  Белл напротив, отдавал
предпочтение одноязычию всех американцев. Он сказал  однажды, выступая перед
Национальной  Образовательной   Ассоциацией:  "Наше  население   пополняется
представителями всех стран мира, к  отсюда  для  государства возникает новая
опасность. Для  сохранения  национального  единства  важно,  чтобы люди этой
страны говорили на одном языке."
     Превосходство языка было  для Белла неоспоримо. Лане пишет, как однажды
реагировал Белл, когда на повестку дня конференции ректоров  в Миннесоте был
поставлен вопрос: "Что означает язык для глухих?" Белл был совершенно сбит с
толку. "Я  удивлен; я глубоко  задет. Поставить под сомнение значение языка?
Это все равно, что поставить под сомнение ценность жизни!"
     Дилемма интеграции в общество редко  становилась  так  .наглядна, как в
истории с глухонемыми. Белл вскоре  очень  хорошо понял, что ни один  другой
язык не является для них более  кодходящим, чем язык знаков. Но это не могло
быть мнением всех, потому что главная цель образования глухонемых состояла в
том, чтобы сделать их способными жить, слышать и говорить в мире людей." Это
в точности соответствует тому, что  говорят  другие  сторонники  интеграции:
главной целью является  приспособление  к жизни  в  нормальной среде. И  это
справедливо, ибо "что хорошо для меня, то должно быть хорошо для всех".
     Последние  слова   книги   Лане:   "И   наступила  тишина".  Наконец-то
исполнилось желание Белла. Те, кто появился на свет без способности слышать,
потеряли свой язык.
     В  то  время,  как я писал это в Норвегии, среди глухих в США произошла
революция. Я  узнал об этом лишь тогда, когда  предлагаемая книга была почти
готова, а именно благодаря статье Оливера Сакса (1988).
     В революции, которую он описывает,  идет  речь о своего рода борьбе  за
свободу. Местом  действия  был  Галладет, единственная высшая Духовнонаучная
школа  для  глухих  в США. Ее традиции восходят к Клеру и к зарождению языка
знаков, и все же  именно эта система коммуникации долгое время была  там под
запретом.  Вдруг  произошел  переворот;  язык  знаков  вновь был узаконен  и
пережил  возрождение  во  всех  университетских сферах, кроме  управления  и
попечительства.  Таким   образом,   Галладет   должен  был  получить  нового
президента. Было  выставлено шесть кандидатов;  трое из них были глухие. Три
тысячи  человек,  доценты и студенты, собрались и  выразили  желание,  чтобы
президентом стал глухой. Но попечительский совет не принял это во внимание и
выбрал другого  кандидата.  Последовала  неделя ожесточенных акций протеста.
Вновь избранный президент  проявил суровость. Но к протесту примкнули глухие
по всему США;  давление было необыкновенно  большим; президент сдался  и  на
этот раз перенес свое поражение  сдержанно;  его пост принял глухой. Но  уже
сама кампания имела значение.
     Сакс следующим образом цитирует одного из участ