о он входит в караульный отряд, сторож не обратил
на него внимания и ничего ему не сказал.

После недолгого совещания отец мой и Короткий Лук решили, что преследовать
ассинибуана не стоит, так как он успел ускакать далеко от лагеря. Теперь
нужно было узнать, где находится его племя, а затем попытаться увести
лошадей.

- Да, так я и сделаю, - сказал отец. - Все равно я должен был идти за своей
трубкой в лагерь ассинибуанов. Кто из молодых воинов пойдет со мной?

- Брат, тебе придется идти одному, - ответил Короткий Лук. - Прошлым летом
мы заключили мир с ассинибуанами и не можем его нарушить.

Отцу это не понравилось. Большебрюхие пользовались покровительством наших
трех племен - пикуни, черноногих и крови - и без нашего согласия не имели
права заключать мир с нашими врагами. Отец пожаловался на это матери.

- Верно, - сказала она ему. - Но тебя это не касается: ведь ты теперь не
пикуни.

Эти слова задели отца. Он не ответил ни слова и долго молчал. Наконец
приказал он моей матери приготовить запасную пару мокасинов: решил он
отправиться в путь этой же ночью и отыскать лагерь ассинибуанов.

В то время большебрюхие находились в долине Молочной реки. Днем отец еще
раз заглянул в вигвам Короткого Лука и долго с ним беседовал. Вождь обещал
ему заботиться о нас, пока он не вернется. После полудня отец отправился в
священный "вигвам для потенья", чтобы очиститься перед дальней дорогой.

Когда зашло солнце, взял он свое ружье и сверток с сушеным мясом, военным
убором, веревками и запасными мокасинами и распрощался с нами. Мать и
сестра смотрели ему вслед и плакали.

У нас осталось три лошади - подарок Короткого Лука. Мать ездила в лес за
дровами, а я охотился. Хотя я был еще мальчиком, но на мне лежала
обязанность кормить семью. В лагере большебрюхих у меня было много
сверстников-друзей; особенно привязался я к трем подросткам, матери которых
были родом пикуни. Эти трое, да и другие мальчуганы, говорили на моем
родном языке. Прежде мы часто вместе играли и охотились на кроликов. Но
теперь я не принимал участия в их играх. Мне случалось убивать бизонов, -
мог ли я после этого охотиться за кроликами?

Беспокоила меня также мысль о нашем будущем. Родное племя мы навсегда
покинули, отец ушел, и мы не знали, вернется ли он когда-нибудь, и были мы
бедны, очень бедны. Имея только трех лошадей, мы не могли перевозить на них
все наши пожитки и вигвам, когда племя снималось с лагеря. Не удивительно,
что мне было не до игр.

Юноши в лагере большебрюхих не обращали на меня внимания. Для них я был
слишком молод. Они не принимали меня в свою среду, никогда не приглашали на
свои собрания. Со мной им не о чем было говорить. И я чувствовал себя
одиноким.

Спустя три дня после ухода отца большебрюхие переселились к верховьям реки,
где водилось много бобров. Короткий Лук дал двух лошадей для перевозки
нашего имущества, но нам самим пришлось идти пешком. И никто не предложил
нам лошади, хотя сотни лошадей бежали без поклажи. И целый день брели мы
пешком под палящим солнцем.

Как непохожи были эти большебрюхие на наших соплеменников! Пикуни - добрые
люди. Никогда не допустили бы они, чтобы гости их шли пешком

Вечером, когда мы раскинули вигвам, я сказал матери, что мне пора
приниматься за работу.

- Я буду ловить бобров, а шкуры их обменяю на лошадей. Если отец не
пригонит домой нашего табуна, лошади у нас все-таки будут. А потом я пойду
на войну и отниму лошадей у наших врагов.

- Ты - храбрый мальчик, - ответила мать. - Ты будешь ловить бобров и
охотиться для нас. Но раньше чем идти на войну, ты должен увидеть вещий сон
и заручиться "тайным помощником". Тебе не позволят отлучиться из лагеря,
если ты еще не постился и нет у тебя "тайного помощника".

Я согласился начать священный пост, а мать с сестрой пошли в лес и
построили для меня помост на дереве.

На закате солнца Короткий Лук позвал меня в свой вигвам, и я немедленно
явился на зов. Он выкрасил мне лицо священной красной краской, а на лбу
нарисовал черную бабочку - знак счастливых сновидений.

Мать и сестра устроили помост в ветвях большого старого тополя в ущелье, к
югу от реки. Вряд ли могли заглянуть сюда враги. А большебрюхие, зная, что
я пощусь, ни за что не приблизились бы к этому месту и не нарушили бы моего
одиночества.

Когда я влез на дерево и растянулся на помосте, мать и сестра вернулись в
лагерь. Спустилась ночь, и я крепко заснул.

Четверо суток провел я на этом помосте. Каждое утро мать и сестра приносили
мне воду, спрашивали здоров ли я, и потихоньку уходили.

Первые два дня мне очень хотелось есть, потом я перестал думать о еде.
Часами лежал я на своем помосте и припоминал рассказы стариков о том, как
обрели они во сне "тайных помощников". Когда я засыпал, тень моя блуждала
по горам и равнинам и беседовала с тенями древних животных - тех первых
животных, населявших землю, которые, как, наши праотцы, говорили только на
одном языке - на языке пикуни.

Да, я беседовал с ними, просил у них помощи, но сны мои обрывались. Я
просыпался и лишь смутно мог припомнить, что видел во сне. Быть может, сон
мой тревожен потому, что я беспокоился об отце. Мысль о нем не покидала
меня. Я представлял себе, как бредет он ночью, печальный и одинокий,
отыскивая лагерь ассинибуанов, а днем прячется в зарослях. Знал я, что на
каждом шагу угрожает ему опасность.

Сын мой, настала четвертая ночь. Я ослабел от голода и уже терял надежду
увидеть вещий сон. Снова стал я припоминать рассказы стариков и предания
нашего племени, которые знал с детства. Наконец я заснул.

Слушай, сын мой, вот что приснилось мне. Усталый, шел я по равнине. Было
мне жарко и хотелось пить. Я спустился в долину, где протекал ручей; утолив
жажду, я уселся на берегу. Ворон пролетел над моей головой. Я воззвал к
нему о помощи и, повернувшись, долго смотрел ему вслед, но он ничего мне не
ответил. Когда он скрылся из виду, я снова повернулся к ручью. На песке, у
самой воды, сидели в ряд четыре животных, которые водятся на земле и в
воде. Не могу тебе сказать, что это были за животные. Ты знаешь, мы никогда
не произносим вслух имен наших "тайных помощников".

Один из этих зверьков сказал мне:

- Мы слышали, как ты взывал о помощи. Что с тобой? Не можем ли мы помочь
тебе?

- Да, да, помогите мне! - воскликнул я. - Долго скитался я по равнинам, ко
многим животным обращался за помощью, и никто не откликнулся на мой зов.

- Да, мы слышали, как призывал ты Древнего Ворона. Мы - четверо братьев,
четверо древних животных. В далекие времена мы и твои праотцы жили в
дружбе. И теперь мы согласны быть твоими "тайными помощниками". Следуй за
нами в наш вигвам.

Жили они не в вигваме, а в пещере. Вдоль стен тянулись ложа из травы, а на
стенах висели красивые одежды. С любопытством осматривался я по сторонам.
Один из братьев снова заговорил со мной, и вдруг все четверо превратились в
людей. Да, сын мой, все древние животные могли в любое время принимать
облик человека. Братья еще раз обещали мне свою помощь, а затем позволили
мне уйти.

Тень моя вернулась к моему телу, я проснулся и припомнил свой сон. О, как я
был рад, что закончился для меня тяжелый пост! И обрел я не одного, а
четверых помощников. До рассвета я лежал на своем помосте, потом спустился
на землю, побежал домой и рассказал свой сон матери и Короткому Луку.

Узнав, что я окончил священный пост, юноши в лагере большебрюхих приняли
меня в свою среду, стали приглашать на свои собрания и заглядывали в наш
вигвам, чтобы поболтать со мною. Больше я не чувствовал себя одиноким. Я
ездил с ними на охоту и привозил домой мясо и шкуры убитых животных. Я
расставлял западни и каждое утро находил в них двух-трех бобров. В то время
как я постился, один из воинов побывал в форте Ки-па и привез домой
красивые одеяла, бусы, табак, ножи и западни. Теперь все племя загорелось
желанием обменивать меха на товары белых людей, все стали ловить бобров. У
большебрюхих много было лошадей, и стоили они дешево. За хорошую лошадь,
приученную к охоте на бизонов, я отдал трех бобров. Вьючную лошадь можно
было купить за одну бобровую шкурку. Те, у кого не было капканов, охотно
покупали у меня бобров, сами сдирали с них шкурки и сушили их. Мы трое -
мать, сестра и я - работали с утра до ночи и были бы счастливы, если бы
мысль об отце нас не тревожила. Летели дни, а он не возвращался. Однажды
моя мать прошла по всему лагерю и оповестила всех о том, что она дает обет
сжечь во славу Солнца священный вигвам, если одинокий путник к нам вернется.

Каждое утро мать и сестра ходили со мной к реке, где расставлены были
западни, и помогали сдирать шкурки с бобров. Я купил много лошадей, и
теперь нам не пришлось бы идти пешком, если бы большебрюхие вздумали
переменить место стоянки.

В те дни, когда не нужно было идти на охоту, я сам выгонял на пастбище
своих лошадей. Много было у меня с ними возни. Они упорно возвращались к
тем табунам, с которыми паслись раньше, а я хотел, чтобы они привыкли одна
к другой и паслись вместе. Одних я привязывал друг к другу короткими
веревками, других стреноживал, но некоторые все-таки убегали к старым своим
табунам, и каждый день рыскал я по пастбищу, отыскивая их. Домой я приходил
в сумерках, ел и ложился спать.

Думали мы, что лагерь ассинибуанов находится при устье реки, не очень
далеко от места нашей стоянки. Этот путь можно было пройти пешком в пять
дней. После ухода моего отца мы начали считать дни, и каждый вечер я делал
зарубку на палке. Прошло двадцать дней. За это время он успел бы дважды
спуститься к устью реки и вернуться назад. Мать сказала нам:

- Дети, тревожно у меня на сердце. Боюсь, что больше не увидим мы вашего
отца.

Я разделял эти опасения, но старался успокоить мать.

Как-то вечером я делал тридцатую зарубку на палке, как вдруг чья-то рука
отодвинула занавеску у входа, и в вигвам вошел отец. Он едва держался на
ногах и, наверно, упал бы прямо в костер, если бы я не подбежал к нему и не
обнял за плечи.

Поддерживая его под руки, мы подвели его к постели и помогли ему улечься.

Я заметил, что нет у него ни колчана, ни лука. "Где же они? - дивился я. -
И где его прекрасный боевой наряд в коробке, украшенный бахромой и
рисунками? Почему правая его рука распухла и почернела?" О, как он исхудал!
Скелет, обтянутый кожей. Большие его глаза ввалились. Нас он словно не
замечал и дико осматривался по сторонам.

Взгляд его пал на мешок, в котором хранились талисманы. Мешок этот подвешен
был к шесту вигвама, над постелью. Дрожащей рукой указал он на него и
прошептал:

- Сними его с шеста. Вытащи из него все, что там есть. Я повиновался,
засунул руку в мешок и достал подарок Ки-па - талисман, притягивающий огонь
с неба. Я показал его отцу.

- А! Вот он! Я забыл взять его с собой, - слабым голосом проговорил он.

Мать подала отцу деревянную тарелку с похлебкой. Ел он с жадностью и
попросил еще. Потом захотелось ему мяса, но мать не дала.

- Сейчас же дай мне мяса, я умираю от голода, - приказал он.

Мать покачала головой и ответила:

- Нет. Нельзя. Сначала отдохни, а потом можешь поесть мяса.

Он закрыл глаза и тотчас же заснул, сжимая в руке талисман Ки-па. Мы
подбрасывали хворост в костер и не спускали глаз с отца. Пришел Короткий
Лук, осмотрел распухшую руку своего друга и сказал, усаживаясь подле меня:

- Много он страдал, но теперь скоро поправится.

Проснулся отец среди ночи и снова попросил есть. Мать дала ему похлебки и
мяса, он с жадностью набросился на еду и съел все до последнего кусочка.
Тогда только заметил он, что в вигваме сидит Короткий Лук.

- Ха! Это ты, друг мой! - сказал он. - Я рад тебя видеть.

- Вот ты и вернулся к нам, - отозвался Короткий Лук. Мы также рады тебя
видеть.

- Не надеялся я вернуться к жене и детям, - проговорил отец. - Слушайте,
вот что случилось со мной:

"Четыре ночи шел я долиной реки и наконец спустился к устью. На рассвете
пятого дня увидел я вдали дымок, поднимавшийся над долиной. Я знал, что это
дым костров в лагере врага. Позднее показались на равнине всадники,
выехавшие на охоту.

Я спрятался в зарослях и ждал ночи. Враги завладели моей Трубкой Грома,
которая нужна была мне для молитвы, но у меня остался другой талисман -
подарок белого человека. Я хотел притянуть с неба огонь, надеясь, что тогда
Солнце заметит меня и услышит мой зов. Я раскрыл коробку с боевым
снаряжением, стал искать волшебный кусок льда, но не нашел. Я был уверен,
что взял его с собой в дорогу. Неужели я его потерял? Тяжела была мне эта
потеря.

Настала ночь, и я приблизился к лагерю врага. Тускло мерцали огни в,
вигвамах. Сначала хотел я найти лошадей, а потом пробраться в лагерь и
отыскать Трубку Грома. Взошла луна, когда я вышел на пастбище, где паслись
табуны ассинибуанов, но моих лошадей нигде не было видно.

Тогда решил я сначала отыскать трубку, а потом угнать один из табунов,
принадлежащих ассинибуанам. Лагерь был раскинут на открытой поляне, и мне
пришлось пробираться ползком и прятаться в высокой траве. Когда я находился
на расстоянии сотни шагов от первых вигвамов, справа от меня послышался
шорох. Это была "настоящая змея"[10]. Не успел я свернуть в сторону, как
она ужалила меня в руку. В ужасе я едва не закричал и вскочил, а змея
сорвалась с моей руки. Я поднес к губам ужаленную руку и, высасывая кровь
из ранки, бросился бежать. Не знаю, почему побежал я прочь от Маленькой
реки, на юг, к Большой реке, и стал взбираться на холм. Рука моя распухла и
горела, словно охваченная огнем. Никогда еще не испытывал я такой
мучительной боли.

Я спустился с холма в долину Большой реки и увидел ручей, струившийся в
ущелье. Без сил упал я на берегу ручья и сунул руку в холодную жидкую
грязь. Сначала я почувствовал облегчение, но вскоре боль снова усилилась;
казалось мне, что грязь нагревается от огня, пожирающего мою руку. Когда
рассвело, я понял, что дело плохо. "Сейчас пойду я по тропинке, ведущей в
Страну Песчаных холмов", - подумал я и потерял сознание.

Когда я пришел в себя, как вы думаете, где я был? На островке на Большой
реке! Как я попал туда? Не знаю. Сколько времени провел на островке? Тоже
не знаю. Пропали мои стрелы и лук, мое боевое снаряжение, мокасины и
сушеное мясо. Должно быть, в беспамятстве я бросил в реку все свои пожитки
или забыл их где-нибудь на берегу. Искать их не имело смысла. Рука моя
распухла до локтя, но боль утихла. Я побродил по островку, нашел какие-то
съедобные коренья и съел их.

Когда спустилась ночь, я покинул островок и вплавь добрался до северного
берега. Я не знал, где нахожусь. Поднявшись на равнину, я стал ждать
рассвета, и когда, наконец, рассвело, увидел на севере Волчьи горы. Сначала
я не поверил своим глазам. Неужели мог я, скитаясь в беспамятстве, зайти
так далеко? Немедленно тронулся в обратный путь. Знал я, что по равнинам
рыщут военные отряды, но опасность меня не страшила. Нужно было спешить,
малейшее промедление грозило смертью, потому что я потерял свое оружие и
мне нечего было есть.

Проходили дни. Съедобных кореньев попадалось все меньше и меньше, и я терял
силы. Наконец увидел я долину Маленькой реки и стал подниматься к истокам.
Когда вдали показались тусклые огни, я едва передвигал ноги. Если бы
пришлось мне идти еще несколько часов, я не добрался бы до дома".

- Ха! Тебе повезло, - сказал ему Короткий Лук. - Из тех, кого ужалит
"настоящая змея", редко кто остается в живых.

Отец ничего не ответил - он снова заснул. Когда ушел Короткий Лук, мы тоже
улеглись спать.

Проснулся я на рассвете. Отец спал крепким сном. Я попросил мать ни слова
не говорить ему о тех лошадях, которых я выменял на бобровые шкурки. Поев,
я вышел на пастбище, поймал двух лошадей и вместе с сестрой поскакал к
реке, где были расставлены западни. Сестре я сказал, что сегодня хочу
поскорее закончить работу, а затем пригнать наш табун к лагерю, вызвать
отца и показать ему что мы приобрели за время его отсутствия. Я думал, что
он обрадуется, увидев табун в сорок голов. Когда отец тридцать дней назад
покинул лагерь, было у нас только три лошади - подарок Короткого Лука.

Накануне я расставил западни дальше к верховьям реки, куда не заходили
другие ловцы бобров. Там, где тянулась вдоль реки роща молодых тополей,
бобры - эти маленькие дровосеки - проложили тропы, по которым таскали к
реке зеленые тополевые ветки. С этими ветками они переправлялись к
противоположному крутому берегу, где находились их жилища, и погружали их
на дно реки. К зиме они собирали большие охапки веток, а когда лед сковывал
реку, они тащили ветки в свои жилища и объедали кору. Белые палки с
объеденной корой они спускали под лед, и течение их уносило.

Весной и летом они не запасались ветками. Запасы на зиму они делали, когда
листья, падающие с деревьев, возвещали приближение холодов. Но и теперь
бегали они каждую ночь по тропинкам, ведущим от реки к роще, и я был
уверен, что найду бобров в трех моих западнях.

Мы привязали лошадей на опушке леса и крадучись стали спускаться к реке. Я
держал наготове ружье, надеясь подстрелить оленя или лося, пришедшего на
водопой.

Вдруг раздался громкий плеск неподалеку от того места, где была расставлена
первая западня. Казалось, какое-то большое животное плескалось в реке.

- Стой здесь, а я пойду вперед и посмотрю, - сказал я сестре.

Сделав несколько шагов, я оглянулся: сестра шла за мной по пятам. Знаками я
приказал ей остановиться. Она покачала головой и ответила также знаками:

- Нет, я пойду с тобой.

Спорить я не стал. Кусты скрывали от нас реку, и мы не видели, какое
животное плещется в воде.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Ползком я пробирался сквозь заросли и, наконец, раздвинув кусты, увидел
реку. Сердце у меня замерло: большая старая медведица-гризли стояла на
задних лапах в воде и мотала головой, словно высматривала добычу. Два
крохотных медвежонка сидели на берегу и смотрели на мать.

Вдруг за ее спиной показалась головка бобра. Зверек набрал воздуха в легкие
и скрылся под водой. Медведица быстро повернулась, подпрыгнула и опустилась
на все четыре лапы, взбаламутив вокруг себя воду. Когти правой ее лапы
застряли в звеньях цепи, привязанной к моей западне. Рванувшись вперед, она
вытащила на поверхность воды западню, и я увидел большого бобра, попавшего
в ловушку. Медведица разинула пасть, схватила зверька и двинулась к берегу.

У меня в глазах потемнело от бешенства. Я не хотел лишиться этой западни, и
жалко мне было бобра, которого я мог обменять на сильную вьючную лошадь. Но
я боялся медведицы: много слышал я рассказов об охотниках, растерзанных
гризли - самым опасным из всех зверей. Однако гнев одержал верх над страхом.

Старая медведица добралась до берега. Оба медвежонка привстали на задние
лапы и втягивали носом воздух, словно старались угадать, что держит она в
пасти.

Колышек, к которому привязана была цепь западни, я вбил довольно далеко от
берега, опасаясь, как бы бобр не выбрался на сушу и не освободился из
западни. Должно быть, зверек только что попал в ловушку и пытался высунуть
головку из воды, когда к реке подошла медведица.

Вдруг цепь натянулась, и медведица, разжав клыки, упустила бобра. Тихонько
заворчала она от удивления и повернулась, чтобы снова поймать зверька.

Она стояла боком ко мне, и я решил не упускать удобного случая.
Прицелившись ей в спину, я спустил курок. Медведица заревела от боли, а я
вскочил, повернулся, чтобы убежать, и сбил с ног сестру. Я не знал, что она
стоит за моей спиной. Конечно, Нитаки вскрикнула, и медведица услышала ее
крик.

Я схватил сестру за руку и помог ей встать.

- Беги! - сказал я, оглядываясь через плечо.

Медведица громко ревела и, продираясь сквозь заросли, шла прямо на нас.
Кровь лилась из ее разинутой пасти. "У нас есть надежда на спасение, -
подумал я. - Эта алая пенистая кровь хлынула из простреленных легких. А
если легкие прострелены, медведица скоро издохнет".

Нитаки бежала к опушке леса, где