Весь юго-запад неба окрасился в пурпур. Это не был восход. Было еще рано,
да солнце и не восходит на западе. Но отсвет разрастался. Скоро он окрасил
половину неба.

Это горели гигантские склады горючего в Магдебурге.

Отблеск этих пожаров видел и Волков и в тот момент, когда он с курса на
Берлин повернул к Нюрнбергу.

23 ч. 00 м. - 0 ч. 30 м. 18/VI1I-19/ VIII

С приближением к цели Дорохов обнаруживал все более оживленную деятельность
неприятельского радио. Причина оживления не оставляла сомнений: готовился
прием его колоннам. Дорохов не боялся нового боя. Он справедливо считал,
что в ночных условиях на его стороне имеется значительное преимущество.
Прежде всего его нужно найти в пространстве. Даже четыреста самолетов, если
они захотят уйти от встречи с противником, не так просто обнаружить. Пусть
посты земного наблюдения с полной точностью отмечают его путь, уклониться
от встречи он сможет.

Дорохову нужно было решить основной вопрос: продолжать ли полет прежним
курсом или совершить обходное движение с тем, чтобы подойти к цели с тыла?

В конце концов он решил, что, подойдя на расстояние двухсот пятидесяти
километров (т. е. примерно на 40 минут хода), он резко переменит курс на
южный и обогнет Нюрнберг. Бомбометание будет вестись на северном курсе.

Капитан Косых уловил приказ, передаваемый флагманской рацией всем штурманам
колонны: подготовиться к выходу на новый боевой курс.

Со стороны Дорохова такой маневр был большой смелостью. Уже в течение
четырех с половиной часов эскадра летит без всякой земной ориентировки.
Руководствуясь исключительно приборами, она должна выйти на цель с такою
точностью, чтобы иметь возможность безошибочно сбросить бомбы на город и
плотину. Цель к моменту подхода колонн будет погружена в темноту и сольется
с окружающей местностью. В лучшем случае, если будет светить луна, удастся
произвести визуальную проверку с контрольного самолета, который ради этого
снизится до полутора-двух тысяч метров.

Косых отлично знал, что все штурманы эскадры уже в течение долгого времени
с крайней тщательностью, не отрываясь от таблиц и приборов, производят
счисление пути; летчики со всею доступной им точностью стараются вести
самолеты по заданному курсу. И вот, когда всеобщее внимание и силы
сосредоточены на том, чтобы привести линию курса точно к цели, Дорохов
одним махом ломает ее.

Полторы тысячи человек в течение пяти часов, рискуя жизнями, бережно несли
по воздуху пятьсот тысяч килограммов тротила, и теперь, из-за самой
незначительной ошибки, все это может полететь на ветер...

Получив донесение о приближении эскадры Дорохова, командир москитной
дивизии ПВО Нюрнберга полковник Бельц отдал распоряжение о подготовке к
вылету. У него оставалось еще около получаса на то, чтобы проверить свою
готовность, подняться в воздух и на боевой высоте ожидать подхода
большевиков. Бельц с волнением следил за сигналами радиостанций, доносивших
о движении Дорохова. Вот советским колоннам осталось 270 километров до
Нюрнберга... 260... 250... Иными словами, до зоны боя - 100... 90... 80...
Вдруг произошла страшная путаница. Станции, расположенные по пути
следования эскадры, донесли о том, что не слышат больше противника. Его
стали слышать посты, расположенные к югу. И когда Бельц готов был уже
изменить приказ о направлении вылета, вся сеть станций, расположенных к
северу, стала доносить, что опять слышит противника. Но, в то время как
одни станции доносили о противнике, удаляющемся к югу, другие сообщали об
его приближении с севера: это было нелепо, почти невероятно. Заработал
передатчик Бельца, разбрасывая в эфир поверочные запросы. Но станции упорно
твердили свое: "Противник уходит на юг... противник приближается с севера".

На юг - уходит? - С севера - приближается?! Характер и численность
приближающегося противника не были известны.

С севера приближалась колонна Волкова. На максимальной скорости, доступной
облегченным СБД, Волков шел на соединение с Дороховым. Он стремился как
можно раньше отвлечь на себя противовоздушную оборону Нюрнберга и облегчить
Дорохову подход к цели. Когда Дорохов лег на южный курс и стал удаляться от
основной линии полета, Волков входил в зону слышимости москитного
наблюдения с севера. Это произошло 18 августа в 24 часа по
среднеевропейскому времени.

Командир москитной дивизии потерял спокойствие. Ему нужно были успеть
встретить неожиданного врага с севера и, отогнав его, перебросить свою
дивизию в южный сектор обороны. Ушедшая на юг колонна могла в любую минуту
изменить направление и вернуться к Нюрнбергу.

Бельц верил тому, что две сотни самолетов, появившихся с севера, будут
остановлены его москитами.

Он приказал пустить в ход батареи прожекторов ПВО.

Ночь отодвинулась с половины небесного свода. Весь воздух, все небо, вся
вселенная казались пронизанными потоками света. Москитные части взлетали
одна за другой. Машины срывались с аэродрома, стремительно вскидываемые
стартовыми ракетами. Огненные следы ракет тянулись за скрытыми тьмою
самолетами, как хвосты комет. Строго на одной и той же высоте хвосты эти
обрывались. На несколько минут машины исчезали в бездне ночи, пока,
ворвавшись в море света, окружающее СБД, москиты не устремились на них
стремительной лавиной. СБД пылали блесками выстрелов, как огненные
дикобразы. Это было беснование огня. Чтобы дойти до противника, москитам
нужно было прорваться сквозь смертельную завесу свинца и рвущейся стали.
Немногие из них имели шанс достичь намеченной цели невредимыми. Но они, не
изменяя курса, продолжали атаку. Если бы стрелки СБД были способны в
течение тех немногих секунд, что длилась атака, проанализировать
обстановку, они были бы чрезвычайно удивлены этим небывалым натиском. Ведь
как правило истребитель, приблизившись к атакуемому на пятьсот - шестьсот
мет ров, уже стремился отклониться с его пути, избежать столкновения, ему
оставалось едва достаточно времени, чтобы увести самолет от неизбежной
гибели. А москиты, как обезумевшие, продолжали атаку. Точно ослепнув, они
шли на брызжущий им в лицо огненный вихрь. Они не обращали внимания на то,
что многие из них уже падают, дробя крыльями упругие лучи прожекторов, один
за другим, как мотыльки, наскочившие на пламя.

Москиты продолжали атаку. При этом с их стороны советские стрелки не видели
ни одной вспышки ответного выстрела. Если бы из шестидесяти самолетов
первой бригады москитов двадцать восемь не были сбиты уничтожающим огнем
СБД, последствия этой атаки могли бы быть для Волкова очень серьезными. Он
слишком поздно понял, что имеет дело не с обычными истребителями. Разгадав
стремление москитов сблизиться с его машинами, а может быть, и таранить их,
он отдач приказ маневрировать, чтобы избегнуть столкновения. Это спасло
СБД, на которых летчики успели реагировать на приказ флагмана или сами
сообразили в чем дело. Но восемь машин стали жертвами таранных торпед, в
упор выпущенных москитами.. С того момента, когда тактика немцев была
разгадана, приобретенная ими в пикировании чудовищная скорость стала
работать против них. Они уже не могли с нужной быстротой реагировать на
маневры уклоняющихся СБД и, с воем неслись в темную бездну, пропадая за
пределами света прожекторов.

Последовавшее за атакой первой москитной бригады нападение их второй
бригады не произвело на СБД прежнего впечатления. Стрелки подпускали немцев
на короткие дистанции, зная, что с их стороны не последует ни одного
выстрела. Летчики маневрированием уклонялись от сближения, необходимого
москитам. Немцы не были подготовлены к такой подвижности советских
бомбардировщиков. Они не знали, что имеют дело с самолетами Волкова,
свободными от бомбовой нагрузки и сохранившими подвижность крейсеров
активного боя. Потерпев неудачу в первой атаке, офицеры пытались вывести
свои машины для вторичного удара, но СБД успели уже пройти зону, освещенную
прожекторами. Немцам пришлось атаковать в темноте и скученности,
создаваемой присутствием в воздухе машин обеих бригад. Во тьме сверкнуло
несколько двойных взрывов. Сталкивались друг с другом москиты. Офицеры
поняли значение этих страшных взрывов и пошли на посадку. Это было все,
что. они могли сделать в таких условиях. Правда, была еще возможность
искать в темноте столкновения с советскими самолетами, как это случайно или
намеренно произошло с двумя-тремя москитами, но столько же шансов было
наскочить и на своих.

Для наблюдавшего снизу Бельца прошла целая вечность напряженного ожидания.
Только через минуту после начала боя он отметил первый характерный взрыв
торпеды. Наконец-то! Первому москиту удалось прорваться сквозь огневое
кольцо СБД и таранить противника. К удивлению полковника, за багровым
блеском торпедного взрыва не последовало пламени и грохота рвущихся бомб
противника. В следующие минуты Бельц насчитал еще четыре столкновения. Он
видел, как, объятые пламенем, падали самолеты, но бомбы большевиков
по-прежнему не рвались. На земле, в той стороне, куда падали горящие
самолеты, тоже не слышно было взрывов. Бельц не знал, что дерется с
Волковым, не имеющим на борту бомб.

Сверх отмеченных Бельцем пяти взрывов, произошло еще три за время атаки
первой бригады и четыре при атаке второй бригады. С точки зрения Бельца,
это было ничтожно мало: Волков потерял лишь 12 машин из своего состава,
зато мот записать себе в актив 40 москитов.

Чрезмерно высокая посадочная скорость москитов создала для них большие
трудности при возвращении из атаки. Ночь, не освещенная из осторожности
аэродромная площадь, неразбериха в воздухе - все это привело к
многочисленным авариям. Несколько машин столкнулось. Четыре москита
перевернулись при посадке. Один сел на собственные ангары. Один воткнулся в
землю, причем произошел взрыв его торпеды. Таким образом вне боя погибло
около двадцати москитов. Из вернувшихся невредимыми шестидесяти москитов
далеко не все были способны к продолжению боя. Моральная нагрузка летчиков
оказалась чрезмерной. Многие не могли покинуть кабин из-за утомления и
полученных ран. Пули и снаряды СБД сделали свое дело. Беглый осмотр людей и
машин показал, что не все севшие самолеты смогут после отдыха вылететь
навстречу новому противнику, о приближении которого с юга панически кричали
теперь все радиостанции. Это будет действительно лишь москитный укус для
колонны Дорохова, насчитывающей в своем составе около четырехсот машин.

Но все же Бельц отдал приказ о подготовке ко второму взлету и велел
приготовить его собственную машину.

24 ч. 00 М. - 02 ч. 00 м. 18/VIII - 19/VIII

По стеклянным крышам длинных заводских зданий синели огромные надписи:
"Дорнье". Сквозь матовые стекла свет рвался в ночное небо. В залитых
электричеством цехах царил размеренный ритм конвейера. Конвейер на новом,
третьем филиале Дорнье - гордость фирмы, он доставил ей "премию фюрера" в
пробную мобилизацию.

Размеренно двигались рядом с конвейером рабочие. Видны были только коротко
остриженные затылки склоненных голов. На холщовых комбинезонах те же яркие
голубые росчерки: "Дорнье", "Дорнье", "Дорнье".

Шуметь имели право только машины. Рабочие не должны были отвлекаться от
работы. Даже мимолетный шепоток грозил карцером, избиением. Но сегодня
рабочие не могли молчать. Эти замученные люди, поставляемые
концентрационными лагерями, не могли не говорить, несмотря на все угрозы.
Расхаживающие парочками охранники, прежде наводившие страх одним своим
появлением, сегодня не оказывали обычного действия.

Шепотом, от рабочего к рабочему, от склоненной головы к согнутой спине,
обгоняя движущиеся по конвейеру скелеты самолетов, бежала необыкновенная
весть: "Колонна большевиков движется на Нюрнберг".

Откуда, каким образом могла проникнуть сюда эта новость, тщательно
скрываемая даже от вольнонаемных служащих? Но ее уже знали, ее обсуждали
приглушенным шепотом по всему стеклянному городу завода.

- Говорят, большевики прорвались к нам...

- Дай-то бог!

- Бог здесь ни при, чем.

- Не придирайся, я радуюсь, если только это правда.

- Правда? Этого мало. На наше проклятое гнездо летят четыреста машин.

- Говорят - шестьсот!

- Может быть, тысяча?!

- Во всяком случае, достаточно для того, чтобы пробить башку наци...

- Рвать их в клочья!

Шепот бежит, бежит от головы к голове, такой тихий, что его не улавливают
уши охранников. И вдруг - с другого конца зала, где шепоту уже некуда
двигаться, он возвращается едва уловимым тихим пением. Песня потекла вдоль
конвейера. Пение сквозь стиснутые зубы, как жужжание шмелиного роя,
разливалось по цеху. Слов не было, но жужжанье приобретало мотив, оно
взлетало к стеклянной крыше боевым напевом "Интернационала".

Как проснувшиеся сторожевые псы, вскинулись охранники.

- Молчать!!

На крик сбегались черные куртки.

- Молчать!!

Но пение, затихнув в том месте, куда они подбегали, сейчас же вспыхивало
там, откуда они ушли.

Вахмистр с револьвером в руке подбежал к инженеру.

- Остановить конвейер! Инженер пожал плечами:

- Программа, господин комиссар. Я отвечаю за программу.

- Я арестую вас, - рычал охранник и тянулся жилистой лапой к побледневшему
инженеру. Но лапа повисла в воздухе.

Жужжание тихой песни прорезала дрожь тревожных звонков. Над конвейером, над
конторками мастеров, над столом инженера вспыхнули яркие надписи экранов:

"ВОЗДУШНАЯ ТРЕВОГА"

Свет, за секунду до того ослепительно яркий, померк. Еще и еще. Через
полминуты, кроме синих лампочек у дверей, в длинном здании цеха не было ни
одного огонька.

По мере того как угасало электричество, усиливался напев. Из робкого
жужжания он вырос в боевую песню, поднялся к почерневшему стеклянному небу,
заполнил весь зал цеха, заглушил хриплое рычание охранников. Могучие звуки
"Интернационала" стихийно гремели под сводами. Обезумевшие от собственного
крика черные куртки гнали рабочих.

Подняв над головами карманные фонарики, охранники били рабочих по чему
попало. Резиновые палки с тупым звуком опускались на спины, плечи, головы.
Серые комбинезоны, как шествие привидений, тянулись к выходу под
неумолкающие звуки гимна...

Среди общего шума и сумятицы высокий рабочий торопливо говорил соседу:

- ...нужно понимать, Ганс, это единственный случай разнести к чертям всю
лавочку. Сосед испуганно отшатнулся:

- Ты с ума сошел, Эрих!

- ...слизняк!

- Что будет с нами?

- В большом деле нельзя без издержек. Ганс покачал головой:

- Я не хочу быть издержкой. Эрих вспылил:

- За каким же чертом ты шел в партию? Толпа рабочих была уже на заводском
дворе. Подгоняемая палками и сапогами дружинников, она втягивалась в нору
подземного убежища. Гудели мелькающие клетки патерностера (Патерностер
(буквально: отче наш) - так называют подъемник, состоящий из непрерывной
ленты с кабинками прим. автора).

Эрих впился в рукав Ганса. Они пробегали мимо двери, сквозь щель которой
пробивался слабый луч света. По ту сторону белел мрамор распределительного
щита. Дежурный электрик стоял у рубильников.

Эрих потянул Ганса к двери:

- Только включить рубильник, ты понимаешь?

- Нет, нет, - испуганно прошептал Ганс и вырвал рукав из пальцев Эриха.

- Иди к черту! - Эрих скользнул в дверь будки.

Тогда следом за Эрихом в будку электрика вбежал и Ганс. Когда Эрих
потянулся к рубильникам, электрик завопил. Ганс ударил его ключом. На крик
бежали охранники. Грянули выстрелы. Эрих повис на рубильнике и тяжестью
сползающего тела включил его. На мгновение заводские дворы залились светом.

Вспышка была столь короткой, что капитан Косых не смог бы даже указать
место, где она возникла. Ясным стало только одно - внизу действительно был
Нюрнберг. Остальное должны были сделать приборы и искусство бомбардиров.
Каждая бомба на счету, Косых от души радовался приказу Дорохова: "Вести
бомбометание с пикирования!" Это сделает бомбардировку более действенней.
Можно было рассчитывать, что третьей колонне, которую вел сам Дорохов,
удастся начисто разрушить намеченные объекты. Лишь бы не подгадили
бомбардиры...

Положение второй колонны, которая в пятидесяти километрах от Нюрнберга
повернула на запад, на бомбардировку электроцентрали, было трудней. От
первоначальных шестидесяти СБД в ее составе осталось сорок восемь машин. К
тому же электроцентраль, вероятно, имеет еще собственную оборону, и
пикирование для сбрасывания бомб обойдется колонне не дешево.

Электростанция уже знала о приближении колонны. Высокий дворец из стекла,
обрамленного серым гранитом, был погружен во мрак. Мелодично гудели
турбины. Из шестисот восьмидесяти тысяч киловатт в сеть посылались только
триста - то, что поглощал Бамберг, младший брат Нюрнберга. А ему,
пожиравшему львиную долю тока, сейчас не нужно было ни ватта. Стали станки.
Почернели нити фонарей. Скованный страхом, Нюрнберг притаился. Впервые с
момента открытия станции гигант военной промышленности отказался от
электрической пищи.

Из зеркальных окон машинного зала была видна гладь напорного озера верхнего
бьефа, подобного большому морскому заливу. Молодой инженер, помощник
дежурного по залу, стараясь сдержать нервную дрожь, вглядывался в темноту.
Он пытался найти линию, отделяющую небо от воды. Где-то там, за этой
линией, движутся советские самолеты. Инженер повернул бледное лицо к
сидящему перед пультом старику:

- А может быть, они летят не к нам? В голосе его звучала надежда. Но старик
с усмешкой сказал:

- В этом-то, мой друг, вы можете не сомневаться.

- Что же будет?

- Вы так спрашиваете, как будто я всю жизнь просидел под аэропланными
бомбами.

- Вы были на войне четырнадцатого года...

- Тогда в нас швыряли игрушками в двадцать пять - пятьдесят килограммов.
Теперь к этому нужно приписать ноль справа. Тогда летали для устрашения,
теперь летают для уничтожения. Дрянным хвастунишкой сочли бы в те годы
летчика, который сказал бы, что он намерен уничтожить ночной бомбардировкой
плотину.

- А теперь?

- Теперь?.. Черт его знает, что будет теперь. Мы с вами об этом сможем
скоро судить.

- Перспектива! - сказал молодой инженер, нервно передергивая плечами.

- Я могу дать вам небольшой примерчик: однажды река Колорадо, дающая
энергию Сан-Франциско, прорвала плотину. До берега моря массе воды
оставалось пройти всего восемьдесят километров - три часа пути. Но на
протяжении этих трех часов вода причинила разрушений на пятьсот миллионов
долларов, то есть на два миллиарда наших германских марок... золотых,
конечно. Впрочем, вы не знаете, что такое золотая марка. Вы ее никогда не
видели. Это штука, за которую по нынешним ценам вас можно купить со всеми
потрохами на целый день...

Инженер не договорил. Желтое зарево сверкнуло на мраморе щитов. Медная
обводка кожухов турбин отбросила сияние к дрогнувшему потолку. Выдавленная
столбом воздуха, стеклянная стена обрушилась внутрь машинного зала.
Снаружи, с гладкой поверхности уснувшего озера, поднялся к небу пенистый
фонтан воды. Грохот взрыва дошел до зала позже, когда над озером взметнулся
уже следующей гейзер. Он перебросил пенистую струю через широкое полотно
дамбы, сливая ее с фонтаном бетона и стали, вскинутых бомбой. Точно
обрадовавшаяся освобождению, вода хлынула в прорывы. Плотина дрожала от
напора пенящейся воды. Вода рвала надломленные глыбы бетонной стены. За
каждой бомбой, падающей в озеро, следовал ослепительный фонтан воды и
камней. Гидравлическое давление подводных взрывов рвало тридцатиметровую
толщу бетона, как гнилую фанеру.

Двести шестьдесят миллионов тонн воды уничтожающим все на своем пути
потоком обрушились на Фюрт - Нюрнберг, которым она столько времени рабски
отдавала свою голубую энергию для производства орудий войны. Вода
переливалась через гранитные набережные, заливала улицы, клокотала на
площадях. Берега канала не могли вместить грандиозную массу воды, отданной
водохранилищем. Она потоком устремилась в русло Регнитца и понеслась к
Бамбергу.

Самолеты третьей колонны Дорохова, эшелонированные по частям и
подразделени