ал в углу длинный тонкий шест,  служивший
Мудрому  Старцу  указкой,  когда  он  обучал  молодых охотников целиться в
наиболее уязвимые на теле животных места. С трудом разломав шест на четыре
части,  мальчик оторвал несколько узких полос от края своей меховой одежды
и кое-как привязал ими обломки шеста к сломанной ноге Абахо.
     Получилось грубое  подобие  лубка,  которым  пришлось,  к  сожалению,
довольствоваться.
     По счастью,  Абахо всегда носил на поясе кожаный мешочек с различными
лекарственными травами  и  снадобьями.  Достав  из  него  несколько  зерен
растения, обладающего свойством успокаивать боль. Мудрый Старец пожевал их
и  скоро  забылся чутким,  тревожным сном.  Нум  зажег один  из  уцелевших
светильников,  погасил факел  и  примостился возле  больного с  намерением
бодрствовать,  охраняя его сон.  Но усталость сморила мальчика, и скоро он
крепко заснул.
     В  Священной Пещере  царил  глубокий мрак,  едва  рассеиваемый слабым
светом  единственного  светильника.  В  его  дрожащем,  неверном  мерцании
нарисованные на стенах животные продолжали свой таинственный хоровод...
     Абахо снова очнулся и,  приподняв голову,  огляделся вокруг. Губы его
пересохли от  внутреннего жара,  он мучительно хотел пить.  Сломанная нога
болела невыносимо, словно пронзенная раскаленным копьем. Кусая губы, чтобы
не застонать,  Мудрый Старец посмотрел на спавшего рядом с  ним подростка.
На  смуглых щеках Нума виднелись следы слез,  размазанных по лицу вместе с
грязью и  кровью.  Посиневший и  вспухший лоб  был  рассечен в  нескольких
местах кровавыми шрамами.  А  на губах блуждала счастливая улыбка:  должно
быть, ему снился хороший сон.
     Тяжело вздохнув,  Абахо отвел глаза от этого юного лица. Сам он готов
был мужественно перенести долгую и жестокую агонию в подземном склепе,  но
при  мысли о  том,  что такая же  страшная участь уготована ребенку,  едва
начинающему жить, все существо его возмущалось. Надо было как можно скорее
удостовериться, что второй выход из Священной Пещеры свободен.
     С  усилием приподнявшись на  локте.  Мудрый  Старец  отыскал на  полу
острый камень и принялся чертить им в пыли план запасного выхода. Закончив
чертеж, он разбудил безмятежно спавшего мальчика.
     Абахо не дал Нуму времени снова предаться отчаянию и панике.  Твердым
голосом он приказал ему зажечь факел и подойти к той части каменной стены,
где четыре оленя переплывали реку, вытянув тонкие шеи. Повинуясь указаниям
Мудрого Старца,  Нум высоко поднял факел и увидел над головами оленей, под
самым  потолком,  узкое  устье  подземного коридора,  уходящего  во  тьму.
Толстая,  сплетенная из  кожаных  ремней  веревка,  привязанная к  выступу
скалы,  свисала до  земли.  Ухватившись за ее конец,  можно было без труда
добраться до входа в подземный коридор. Нум сообразил, что может подняться
по веревке, держась за нее одной правой рукой, левая была занята факелом.
     Приказав  мальчику подойти  к  нему,  Абахо  заставил Нума  тщательно
изучить и запомнить план запасного выхода.  Затем Нум стер сделанный Абахо
чертеж и  снова  начертил его,  чтобы крепче запечатлеть в  памяти.  После
этого Главный Колдун и его ученик расстались не сказав друг другу ни слова
на  прощание,  словно Нум  отправлялся совсем недалеко,  по  какому-нибудь
пустяковому поручению Мудрого  Старца.  Вскарабкавшись с  помощью  веревки
наверх, мальчик обернулся и молча помахал раненому рукой.
     Подземный коридор оказался прямым и узким;  сухой каменный пол полого
уходил вниз.  Нум  шел уже довольно долго,  не  встречая на  своем пути ни
трещин,  ни  каменных завалов,  ни других следов землетрясения.  С  каждым
шагом  надежда  на  спасение росла  и  ширилась в  его  душе.  Он  миновал
несколько боковых проходов, ответвлявшихся в сторону от главного коридора,
и  пересек  два  небольших  круглых  зала,  стены  которых  были  украшены
странными изображениями.  Вокруг  неумело  нарисованных человеческих фигур
виднелись намалеванные черной и красной красками загадочные знаки:  точки,
волнистые  черточки,   квадраты,  треугольники,  окружности.  Свет  факела
выхватывал  из  тьмы  эти  таинственные  рисунки,  среди  которых  изредка
попадался одинокий силуэт  бизона  или  оленя,  выполненный с  необычайным
мастерством и выразительностью.
     Во  втором зале  Нум  увидел человеческие маски,  украшенные птичьими
перьями и  разноцветной бахромой.  Маски  были  надеты на  грубо отесанные
деревянные чурбаны,  имевшие отдаленное сходство с человеческими фигурами.
Блестящие глаза  масок смотрели на  Нума  в  упор,  толстые губы  уродливо
гримасничали, тени плясали на каменных стенах, словно живые...
     В глубине зала зоркие глаза Нума заметили вырезанных из дерева птиц с
человеческими лицами и людей с птичьими головами, а в самом дальнем углу -
большого  глиняного идола  с  опущенными веками  и  загадочной улыбкой  на
тонких, крепко сжатых губах.
     Но  Нум  ни  разу  не  остановился,   чтобы  полюбоваться  творениями
безвестных древних художников.  Значение многих предметов и  рисунков было
ему непонятно,  но  суровая красота их поражала воображение.  Нум подумал,
что  когда-нибудь  позже  он  вернется  сюда  и  рассмотрит  подробно  все
собранные здесь чудеса.
     Не задерживаясь,  мальчик скорым шагом  шел  вперед,  по-прежнему  не
встречая  нигде  признаков  вчерашнего  землетрясения.  Подземный  коридор
постепенно сужался;  потолок его опустился и скоро стал таким низким,  что
Нуму  пришлось продвигаться ползком,  прикрывая ладонью колеблющееся пламя
факела.  Едкий дым щипал глаза.  Над собой и под собой,  слева  и  справа,
впереди  и  сзади  он  ощущал  страшную  давящую  тяжесть  земных пластов,
сжимавших его со всех сторон.  С ужасом подумал он о  том,  что  случится,
если  новый  подземный  толчок застанет его здесь,  в этой каменной трубе,
стенкам которой  достаточно  чуть  сдвинуться,  чтобы  раздавить  его  как
букашку.
     Узкий лаз неожиданно вывел Нума в довольно обширный подземный зал,  и
вдруг  в  гробовом  молчании,  окружавшем его,  мальчик  отчетливо услышал
слабое журчание.
     Тоненькая струйка воды падала с потолка в круглый бассейн с гладкими,
ослепительно   белыми   известковыми  стенками.   Прозрачные   сталактиты,
свисающие со свода,  отражались колеблющимися очертаниями в его зеркальной
поверхности.
     Нум едва не бросил на землю свой факел.  Наспех воткнув его в рыхлую,
влажную почву, он опустился на колени, припал губами к живительной влаге и
пил долго,  большими глотками,  пока не  утолил сжигавшую его внутренности
жажду.  Он обмыл прохладной водой свой пылающий,  воспаленный лоб,  смыл с
лица и рук присохшую грязь, пот и кровь.
     Нум чувствовал,  как жизнь снова возвращается к нему.  Пить он больше
не стал,  зная по опыту, что это может оказаться для него губительным. Его
удивляло, что Абахо, так же, как и он сам, невыносимо страдавший от жажды,
ни  словом  не  обмолвился  о  существовании этого  крошечного  подземного
водоема.  Но,  подумав  немного,  мальчик  понял  причину молчания Мудрого
Старца.  Абахо не хотел, чтобы Нум возвратился к нему, не дойдя до цели, и
отпустил мальчика, не дав ему с собой сосуда для воды.
     Нум покраснел от стыда.  Теперь он горько сожалел, что задержался так
долго около бассейна, в прозрачной воде которого дробился золотыми бликами
свет  его  факела.  Проворно выжав воду из  длинных волос,  он  откинул их
назад, поднялся с колен и решительным шагом двинулся дальше, прислушиваясь
к  постепенно слабеющей музыке  водяных  капель,  стекающих в  белоснежный
подземный водоем, вековой покой которого он на мгновение потревожил.


                                 Глава 8

                           ВО МРАКЕ ПОДЗЕМЕЛЬЯ

     Нум приближался к выходу из подземного лабиринта.  Каково же было его
изумление,  когда он обнаружил, что выход этот находится в его собственной
пещере,  в  глубине  маленькой кладовки,  где  под  потолком зияла  черная
отдушина, внушавшая ему такой страх в далеком детстве.
     Завидев  впереди  слабо  брезживший свет,  Нум  ускорил шаг  и  через
несколько минут добрался до выхода.  Воткнув факел в  расщелину стены,  он
спрыгнул вниз, выскочил из кладовки и очутился в отцовской пещере.
     Сумрачный свет  зимнего  дня,  проникая через  наружный выход,  слабо
освещал просторное жилище вождя  племени.  В  центре его  сиротливо серела
кучка холодной золы,  свидетельствуя о  том,  что огонь в  очаге уже давно
угас.  На  земляном  полу  были  в  беспорядке разбросаны домашняя утварь,
одежда, глиняная посуда и оружие. Многих знакомых Нуму с детства предметов
не хватало.  Количество мехов значительно уменьшилось,  наполовину исчезли
запасы вяленого мяса и  рыбы,  висевшие на  перекладинах вдоль стен и  под
потолком.  Несколько  сухих  рыбин  валялось  на  полу,  словно  кто-то  в
неистовой спешке срывал их с тонких жердей, на которые они были нанизаны.
     Пещера была пуста.
     Сдавленным голосом Нум позвал:
     - Мамма! Тхор! Ури!
     Никто не  ответил ему.  Нум кинулся к  частоколу,  защищавшему вход в
пещеру.  Частокол был цел,  но лесенка с  помощью которой перелезали через
него,  исчезла.  Подняв глаза,  Нум  увидел над собой кусок серого зимнего
неба с низкими отягощенными снегом тучами.
     Щемящая  тревога  охватила  мальчика.  Он  с  трудом  вскарабкался на
частокол и обнаружил лестницу, брошенную на земле по ту сторону ограды.
     Долина Красной реки казалась вымершей.  Ни  звука,  ни  движения,  ни
дымка  костров.   Внезапно  Нум  понял  почему.  Часть  скалистого  берега
обвалилась и рухнула в реку вместе с несколькими пещерами, в том числе и с
той,  что  служила жилищем Абахо  и  его  внучке.  Обломки скал,  поросшие
колючим  кустарником  и  молодыми  дубками,  загромождали  речное  ложе  и
замедляли бурное течение воды,  которая с  ревом  бросалась на  это  новое
препятствие, образуя вокруг него пенистые буруны, воронки и водовороты.
     Приложив руки  рупором ко  рту,  Нум  издал протяжный призывный крик.
Только эхо ответило ему.  Теряя от страха голову,  он спрыгнул с  верхушки
частокола, едва не повредив при этом снова больную ногу, и сбежал с обрыва
вниз,  к  самой воде.  Прибрежный песок был испещрен бесчисленными следами
ног,  словно  люди  беспорядочно метались по  кромке берега,  топтались на
месте,  шарахались в  стороны.  Чуть  подальше,  вниз  по  течению,  следы
становились более четкими,  выстраивались рядами и длинной цепочкой вели к
югу,  следуя за всеми излучинами берега. Пятки беглецов увязали во влажной
глине и песке, оставляя в них глубокие ямки.
     Нум  легко разобрался в  следах,  оставленных его соплеменниками.  Он
понял,  что  Мадаи,  напуганные землетрясением,  сначала поддались панике,
бегая во всех направлениях по берегу и разыскивая своих близких. Затем они
бросились   в   уцелевшие   после   обвала   жилища,   схватили   второпях
продовольствие,  оружие,  одежду -  все,  что были в  силах унести,  -  и,
нагрузившись тяжелой поклажей, поспешно удалились в южном направлении.
     Нум всей душой хотел верить,  что его семья избежала гибели во  время
катастрофы.  В  момент землетрясения они,  вероятно,  находились в  пещере
вождя за ужином, - если только кто-нибудь не отправился в гости к соседям,
как  это  часто  случалось.  Нум  попытался обнаружить среди других следов
отпечатки ног  своих  родителей и  братьев,  узкие  следы  маленьких ножек
Циллы. Но берег был так истоптан, что разобраться в этом хаосе не сумел бы
даже самый опытный следопыт. Поняв тщетность своих усилий, мальчик оторвал
глаза от  земли и  посмотрел на  небо,  где  ветер гнал  с  севера тяжелые
свинцовые тучи.
     Нум был один,  он был здоров и свободен.  Он мог немедленно броситься
вдогонку за Мадаями; по их следам, которые, несомненно, приведут его туда,
где племя нашло пристанище.  Крепко стиснув кулаки и закрыв глаза, мальчик
старался побороть охватившее его искушение.  Но  под горящими от  волнения
веками  отчетливо  маячили  свежие  следы   людей   на   влажной  глине  и
растоптанных травах.
     Да,  у Нума еще было время последовать за Мадаями. Никто не принуждал
его  вернуться,  никто не  заставлял проделывать долгий и  опасный путь до
Священной Пещеры.  Бегом,  не  задерживаясь нигде,  он  мог  нагнать своих
охваченных паникой соплеменников уже к рассвету следующего дня. Мадаи были
нагружены поклажей,  обременены детьми и, возможно, ранеными. Они не могли
уйти далеко.
     Стараясь  не  думать  о   беспомощном  раненом  старике,   неподвижно
распростертом на  полу  во  мраке  и  одиночестве  Священной  Пещеры,  Нум
двинулся вдоль  берега  по  следам  родного  племени.  Небо  потемнело еще
сильней.  Редкие снежинки закружились в воздухе; одна из них опустилась на
пылающий лоб мальчика.  Еще немного -  и белая пелена укроет землю,  скрыв
под собой все следы Мадаев.  И  тогда в течение долгих зимних месяцев,  до
самой весны,  дорога их  бегства будет также неразличима,  как путь птицы,
пролетевшей над ним высоко в небе. Пройдет день, минует ночь, и Нум на всю
зиму  останется здесь наедине с  тяжело раненым Абахо,  а  быть  может,  и
совсем один, если Мудрый Старец умрет от ран...
     Дважды Нум пускался в путь вдоль берега реки,  вдогонку за убежавшими
Мадаями.  И дважды останавливался. Снег валил все сильней; крупные хлопья,
кружась,  тихо ложились на землю,  заполняя все неровности, все углубления
почвы  и   постепенно  скрывая  под   своим  холодным  покровом  отпечатки
человеческих ног на прибрежной отмели...
     Еще  несколько минут  Нум  отчаянно боролся с  собой.  Потом  глубоко
вздохнул и,  закусив губы,  чтобы  не  расплакаться,  повернулся спиной  к
берегу и, прихрамывая, побрел обратно к частоколу.
     Возвратившись в Священную Пещеру,  Нум обнаружил,  что Абахо жив,  но
по-прежнему очень слаб.  Руки  старика были  холодны как  лед,  лоб  горел
огнем. Нум осторожно приподнял с земли голову раненого и дал ему напиться.
Сделав несколько глотков, Мудрый Старец открыл глаза, взглянул на мальчика
и пробормотал:
     - Значит, ты вернулся?
     Нум  молча  кивнул головой.  Говорить он  не  мог.  Горло его  словно
стиснула невидимая жестокая рука.  Он слишком много пережил, слишком много
выстрадал за последние несколько часов. Силы его были на исходе.
     Абахо догадался о  том,  что происходило в  душе мальчика,  и не стал
расспрашивать его  ни  о  чем.  Крепко  сжатые губы  и  отчужденный взгляд
больших черных глаз красноречиво свидетельствовали о том,  что Нум перенес
суровое испытание, истощившее его душевные и физические силы.
     Но  внешне Нум выглядел очень спокойным.  Он поставил на пол плетеную
корзину,  которую принес на спине,  и достал из нее разные припасы:  кусок
вяленого бизоньего мяса,  соты  с  медом  диких  пчел  и  несколько яблок,
которые они с  Циллой собрали накануне в ближней рощице.  Неужели это было
только вчера?
     Нуму казалось, что целая вечность отделяла его от этой минуты.
     Абахо съел яблоко,  затем отломил кусочек пчелиных сот  и  высосал из
него  мед.  Пока раненый подкреплял свои силы,  Нум,  повернувшись к  нему
спиной,  бросил украдкой взгляд на большого быка.  Прекрасные темные глаза
животного  смотрели  теперь  на  него  с  глубокой  нежностью.   Судорога,
сжимавшая горло  мальчика,  вдруг ослабела,  и  Нум,  подойдя к  раненому,
опустился рядом с ним на пол. Ровным голосом он начал рассказывать.
     Абахо слушал не прерывая,  не задавая никаких вопросов.  Он знал, что
Нум заметил все, что нужно, до мельчайших деталей.
     Услышав,  что в  долине Красной реки начался снегопад.  Мудрый Старец
пробормотал чуть слышно:
     - Следы должны быть еще заметны. Ты мог бы нагнать племя.
     Нум  опустил голову  и  ничего  не  ответил.  Губы  его  были  плотно
сомкнуты,  но подбородок еле заметно дрожал.  Абахо с усилием положил руку
на плечо мальчика и повторил:
     - Ты еще успеешь догнать их. Иди, сын мой, иди!..
     Резким движением Нум сбросил с  плеча худую старческую руку,  вскочил
на  ноги  и  подошел к  стене,  где  был  изображен большой бык.  Трещина,
образовавшаяся после землетрясения,  раздирала могучую грудь быка,  словно
кровавая рана.  Нум дотронулся до нее кончиками пальцев, погладил холодный
камень.  Рука его скользнула вдоль очертания стройных ног,  задержалась на
точеных копытах.  Огромное спокойствие вдруг сошло в  его  исстрадавшуюся,
истерзанную суровым испытанием душу.
     Печально,  но  уже  без  горечи  подумал он  о  родителях и  братьях,
которых,  быть может,  никогда больше не увидит,  о милой девочке, которую
так  любил...  И  когда ощутил наконец,  что  гулкие удары сердца стихли и
предательская  дрожь  в  голосе  не  выдаст  обуревавших  его  чувств,  он
повернулся лицом к раненому и улыбнулся ему своей обычной светлой улыбкой.
     - Мы дорисуем большого быка вместе. Учитель! - сказал он просто.


     Начиная с этого дня, жизнь Нума проходила то в Священной Пещере, то в
жилище вождя Мадаев.
     Снаружи снег  валил с  утра до  вечера без  передышки и  зимний ветер
носился с  воем и  свистом над безлюдной долиной Красной реки.  День можно
было  отличить  от   ночи  только  по  более  яркому  сверканию  снега  за
частоколом.
     В  Священной Пещере было относительно тепло.  Ночью Нум  спал рядом с
учителем,  завернувшись в  меховое одеяло,  днем  отправлялся в  отцовскую
пещеру.  Там он пек в золе очага каштаны или натерев их на терке, лепил из
густого,  вязкого теста  толстые лепешки.  Иногда  он  растапливал немного
снега в  кожаном бурдюке,  подвешенном на  трех колышках близ очага,  клал
туда  кусок вяленого мяса  и  бросал в  воду раскаленные в  пламени костра
камни.  Скоро вода в бурдюке закипала и мясо потихоньку варилось,  делаясь
все мягче.  Абахо очень одобрял такие супы,  утверждая, что они возвращают
ему силы.
     Занятый с  утра  до  вечера  хозяйственными хлопотами,  Нум  проводил
долгие  часы  в  одиночестве.  В  голове  его  роилось множество мыслей  и
предположений. В конце концов он уверил себя, что все члены его семьи живы
и Куш, быть может, пришлет в долину Красной реки двух-трех разведчиков еще
до наступления больших холодов.
     Но дни сменяли друг друга однообразной чередой,  и никто не являлся к
затворникам.  Зима  меж  тем  вступила в  свои права,  и  морозы усилились
настолько, что Нум боялся высунуть нос наружу, чтобы осмотреть окрестности
с высоты частокола.  Обломки скал,  упавшие в реку во время землетрясения,
покрылись толстым слоем льда, высокие сугробы снега на берегу ослепительно
блестели в холодных лучах негреющего солнца.
     Нум дрожал от стужи в просторной отцовской пещере, с тоской вспоминая
прошлые зимы,  когда в  жилище вождя день  и  ночь пылал громадный костер,
вокруг которого сидели,  работали и спали его родные, а остальные Мадаи то
и  дело приходили в  пещеру повидать Куша и  потолковать с  ним  о  разных
делах.  Они  усаживались поближе к  огню в  своей пышной,  заиндевевшей от
мороза меховой одежде,  от которой скоро начинал валить густой пар, и вели
с вождем неторопливые, прерываемые долгими паузами беседы.
     Нуму приходилось экономить топливо. Он не решался отправиться в такую
метель на другой берег реки,  в Большой лес, чтобы пополнить запасы дров и
хвороста.  Пищу ему тоже надо было расходовать бережно;  ее  оставалось не
так  уж  много.  Оленьи туши и  связки вяленой рыбы Нум  повесил снаружи у
входа в  пещеру,  где они промерзли так основательно,  что их  приходилось
рубить топором.  Пополнить запасы пищи  можно  было  только ставя силки на
зайцев и  белых куропаток,  или  прорубив лунку во  льду реки,  попытаться
поймать хоть парочку форелей.  Но для этого надо было выбираться наружу, а
Мудрый Старец запретил выходить мальчику за пределы частокола.
     - Зима в этом году суровая,  -  говорил Абахо,  - и волки озверели от
голода.  О